Бесчувственность. Это мой стиль. И modus vivendi[21] тоже. И все же каждую ночь я надеюсь на этот щелчок, на это мимолетное объятие, на этот прилив настоящих эмоций. Я не отрываю взгляда от арки авансцены. Я смотрю и смотрю. Но только в темноте. Там, где меня никто не видит. Я не ищу Дэвида Адлера.
В холодную субботу – день без дневного спектакля – в дверь звонит Жюстин, и я впускаю ее. Она появляется, держа в каждой руке по кофе, и протискивается мимо меня, когда я отмечаю ее странную способность заставлять даже шерстяные колготки и пуховик казаться сексуальными. Устраиваясь на кровати – она знает, что лучше не пытаться сесть в кресло, – она срывает зубами крышку с кофе. Я тянусь к другой, но она отдергивает ее.
– О, ты хотела кофе, детка? – тянет она, невинно хлопая накладными ресницами. – Прости, оба мои. – Она делает глоток из одного, а затем открывает другой и делает глоток из него. – О, уже начал работать. М-мм, нектар. Но если тебе действительно нужен кофеин, надень свою воскресную одежду и притворись, что тебе нравится моя распрекрасная гребаная компания.
– Сегодня суббота, – замечаю я.
– Я цитировала «Привет, Долли!», придурочная. А теперь, красавица, будь добра, приведи себя в приличный вид, максимально приближенный к нормальному человеку и оденься.
– Отлично, – говорю я, снимая пижамные штаны и тянусь за парой джинсов. – Мне нравится твоя распрекрасная гребаная компания. Я обожаю ее. Я не смогла бы любить ее больше, даже если бы к ней прилагался пожизненный запас водки тройной фильтрации и двойное свидание с молодым, подтянутым Эдмундом Кином. Могу я теперь получить свой кофе?
– Конечно, – отвечает она.
Я пробую его, затем морщусь.
– С сахаром! – возмущаюсь я.
Жюстин улыбается.
– Я же говорила, что они оба мои, детка. Если хочешь чего-нибудь попить, выйди и составь мне компанию. Я хочу сходить на блошиный рынок.
– Слишком холодно для блошиного рынка.
– Значит, там будет меньше народу. – Принимая неизбежное, я натягиваю свитер и ботинки. – Я не спала всю ночь, – говорит она, тыча в валяющуюся афишу носком ботинка. – Вчера днем у меня было прослушивание для новой постановки. В «Зимней сказке» на Stage Right.
– В чьей группе?
– У Паулины. Шекспировская сучка, в моем вкусе. Но потом они попросили меня почитать за Гермиону. Я ненавижу Гермиону, жертву, которая проводит буквально полтора десятилетия в бегах, а затем воссоединяется со своим обидчиком. Типа, ура, счастливый конец! С другой стороны, у нее дохрена реплик. Читка прошла хорошо, так что я решила отпраздновать. Я звонила тебе, – говорит она, надув губы, – но твой телефон был выключен. Мне пришлось идти одной.
– Я уверена, ты недолго оставалась одна.
– Да, ну… – Она подталкивает меня к двери. – Я познакомилась с несколькими парнями, которые делают инсталляции из случайных строительных материалов, и они затащили меня на какую-то лофт-вечеринку в Квинсе.
– Мне послышалось? – говорю я, потянувшись за своим пальто. – Ты что, сказала Квинс?
– Прикинь? Я провела ночь в отдаленном районе и выжила, чтобы рассказать тебе. Сначала мы пили, но около двух все превратилось в какую-то танцевальную вечеринку, и когда мне наскучило, мы поднялись на крышу, развели костер и наблюдали восход солнца, а потом один из парней пригласил меня отведать черничных блинчиков. Я чертовски люблю блинчики.
– Встретишься с ним снова?
– Конечно нет. Он же живет в Квинсе.
Я запираю все замки, затем направляюсь прямиком к уличной тележке за кофе, который не вызовет у меня инсулиновый шок. За парком горстка продавцов установила прилавки на заброшенной парковке, столы завалены одеждой и безделушками, страницы винтажных журналов трепещут на зимнем ветру. Мои пальцы немеют от холода, и пока Жюстин разглядывает ночнушку здесь, камею там, я засовываю их в карманы и позволяю остальному телу оцепенеть, позволяю прилавкам, продавцам и диковинкам отступать, пока мне не начинает казаться, что я снова в темноте театра, смотрю сцену через освещенный занавес. Это то «я», которое мне нравится больше всего, – холодное, отстраненное, нелюбящее и нелюбимое.
В конце концов Жюстин находит платье, которое хочет примерить. Она снимает куртку и собирается расстегнуть рубашку, когда мои переживания по поводу обморожения и публичной наготы требуют, чтобы я отвернулась. Внезапно волосы на моих руках встают дыбом, когда я чувствую устремленные на меня взгляды. Я оборачиваюсь и вижу белого мужчину с обвислыми светлыми усами, сидящего за столиком справа от меня. Это не он наблюдает за мной. Это его коллекция чучел животных. Их маленькие стеклянные глазки пристально смотрят на меня, и в оскаленном еноте я вижу отражение своих собственных глаз – блестящих, бесстрастных. Я протягиваю руку и касаюсь когтей какого-то грызуна, ощущая пронзительный всплеск боли, когда острие вонзается в мой палец.
– Вам нравятся хорьки? – спрашивает мужчина.
– Конечно, – отвечаю я.
– Я делаю их сам, – говорит он. – Прямо в своей гостиной. Тщательно отмываю, замачиваю в спирте, набиваю и зашиваю. Держу пари, вы не заметите ни единого шва. Хорек стоит шестьдесят баксов. Но с вас всего пятьдесят. Я поймал его в ловушку прямо здесь, в Вилледж.
Я кладу животное обратно на стол.
– Спасибо, – говорю я. – Все нужные хорьки у меня уже есть.
Я направляюсь на другой конец рынка, к карточному столику, заваленному книгами в мягких обложках. Я провожу пальцем по зеленым корешкам некоторых старых изданий детективов, когда снова ощущаю покалывание в задней части шеи – предупреждение о том, что за мной наблюдают. Потом чья-то рука ложится мне на плечо, и я чуть не кричу, безразличие разбито вдребезги, но это всего лишь Чарли, закутанный в темно-синий бушлат с блестящими пуговицами, улыбающийся своей ослепительной улыбкой.
– Приветствую, – говорит он. – Не хотел вас напугать. Просто хотел поблагодарить за статью. Онлайн-версия была великолепна, и я купил печатную копию вчера, которая была еще лучше. Моя мама купила штук восемь. Мы уже получили пару звонков по поводу нашей продукции.
– Я рада. – Я силюсь восстановить самообладание. – Фотограф проделал хорошую работу. – Снимок Чарли занял почти страницу. На нем видно, как он направляет противотуманный шланг в камеру, напрягая бицепсы. Если кто-то закажет календарь «Мужчины театра», полагаю, стоит ожидать это фото на страничке марта.
– Вы проделали хорошую работу. Правда. Наш специалист по маркетингу хочет использовать некоторые цитаты на нашем сайте. – Он указывает на книгу в моей руке. – Вам нравятся детективы?
– По настроению, – говорю я, откладывая книгу обратно. – Вы живете где-то рядом?
– Да, на Шестой улице, между C и D. Я и пара парней из мастерской восстанавливаем это здание…
Он мог бы рассказать мне больше, но рядом со мной появилась Жюстин, и его речь застопорилась. Именно так большинство мужчин реагируют на мою подругу.
– Я купила это платье, – говорит она. – Не так ужасно, если укоротить подол. – Она поворачивается к Чарли. – Мне нравится носить слишком короткие юбки, чтобы весь мир был моим гинекологом. Меня зовут Жюстин.
– Чарли, – представляется он. – И вы заставляете меня пожалеть, что я не решился остаться в меде.
– Чарли создает театральные эффекты, – вступаю я. – Я брала у него интервью. Жюстин – актриса.
– Вы сейчас над где-нибудь играете? – спрашивает он.
– Готовлюсь к роли в «Зимней сказке».
– Великолепно. У меня всегда была идея, как они могли бы сделать статую…
Я собираюсь уйти, предоставив им обмениваться мыслями о трагикомедии, но Чарли делает шаг ко мне.
– Эй, я просто хотел спросить, не хотите перекусить или что-нибудь еще? Когда вы освободитесь?
– О, спасибо, – отвечаю я и уже собираюсь наплести о куче грязного белья, которое отчаянно нуждается в деликатной стирке, когда Жюстин прерывает меня.
– Безусловно, – говорит она. – С удовольствием. Мы умираем с голоду.
– А как же блинчики, которые мы ели? – спрашиваю я, сжав губы, как натянутую струну.
– Это было несколько часов назад. И в другом районе.
Жюстин говорит, что она рада, что Чарли выбрал это место, и что мы едим все подряд, хотя мы мало что едим. Чарли ведет нас к зданию на Второй авеню, а затем по покрытому линолеумом коридору, освещенному жужжащими лампами дневного света. Он распахивает тяжелую стеклянную дверь, и мы оказываемся в восточноевропейском кафе, где пахнет укропом и компотом. Похожая на бабушку женщина в крестьянской блузе проводит нас в кабинку с залатанными скамейками сомнительного оттенка сливы. Жюстин садится, отодвигается в сторонку, а затем кладет свою сумку рядом с собой, так что я вынуждена делить скамейку с Чарли. Мы только получили меню и стаканы с водой, когда Жюстин внезапно встает.
– Боже мой! – восклицает она. – Я совсем забыла. У меня же запись и я, черт возьми, точно опоздаю, если не сяду на поезд прямо сейчас.
У меня сразу возникают подозрения. Жюстин редко бывает забывчивой. Или пунктуальной.
– Что это за запись?
– В салон красоты.
– Но ты недавно подстриглась.
– Эпиляция. Эпиляция воском.
– Могу я с тобой поговорить секунду? – Я протискиваюсь из кабинки, и мы шушукаемся у двери ресторана. – Не хочешь объяснить эту незамысловатую уловку?
– Ты тупая, или малолетка, или все еще совершенно охренительный ангедонист? – говорит она, делая свое «ой-я-не-могу» лицо. – Детка, все, чего хочет этот парень, – это страстно смотреть на тебя за тарелочкой тушеного мяса или чего-то еще. Я мешаю.
– Меня не интересует страсть. Или тушеное мясо.
– Может, ты просто попробуешь хоть раз хорошо провести время, нахрен?
– Я не люблю хорошо проводить время.
– Тяжелый случай, – стонет она. – Поэтому я стараюсь, чтобы ты это полюбила. Я ухожу.
– Подожди! – требую я. – У тебя есть способ раздобыть еще этих снотворных таблеток? Мой психиатр не выписывает мне рецепт. Очевидно, моя история не выдерживает критики.