Мне нравятся ритуалы. Мне нравится рутина. Продавец в китайской забегаловке на углу знает, что я закажу. Несколько барменов смешивают мне водку гимлет, прежде чем я переступаю порог. Так что это небольшое утешение – снова оказаться в том же полицейском участке, в той же обшарпанной комнате для допросов, уставившись через стол на Пола Дестайна, который выглядит еще более ястребиным, чем когда-либо. На этот раз к нему присоединяется напарница, которая с сокрушительным рукопожатием представляется детективом Луцки. Она на фут ниже Дестайна, с крашеными светлыми волосами, собранными сзади в низкий хвост, и широкими плечами, обтянутыми фиолетовым свитером. Ее тональный крем на тон светлее, чем смуглая кожа ее шеи; тонкая полоска розовой помады словно запачкала ее рот. Я видела кирпичные постройки с более явными женскими атрибутами.
– Приятно видеть вас снова, мисс Пэрри, – говорит Дестайн.
– Обстановка, атмосфера – я не могла оставаться в стороне.
– Пол ввел меня в курс дела, – вставляет Луцки. – Вы та девушка, которая обнаружила передознутого на Томпкинс-сквер. Вы здесь из-за этого?
– Нет, совсем по другому поводу. У меня есть доказательства. – Я кладу диктофон на стол с тихим пластиковым звоном. – Это связано с делом о пропавшем без вести. Том самом, о котором я спрашивала вас на прошлой неделе, – говорю я Дестайну. – Риторически.
– Риторически, – вторит он. – Как я мог забыть. – Он опускает взгляд на диктофон. – Что это за улика, мисс Пэрри? Что все это значит?
– Я надеюсь, вы мне расскажете, – отвечаю я.
Я делаю глубокий вдох, впуская воздух через нос, а затем выдыхая через рот точно так же, как я это делала раньше, по кругу в начале каждой сцены учебного занятия. Я заставляю свои задранные, напряженные плечи опуститься, затем начинаю.
– Я журналист, – говорю я, – театральный критик. Месяц или около того назад аспирант по имени Дэвид Адлер попросил взять у меня интервью для статьи, которую он писал. Я согласилась. Мы встретились. Пару недель спустя женщина, назвавшаяся его невестой, позвонила мне и сказала, что он исчез и что, возможно, я последняя, кто его видел. Она попросила меня поговорить с частным детективом, и тот сообщил мне, что Дэвид Адлер также работал на сайте азартных игр в Интернете и что его босс уволил его ранее, в тот же день, когда он встретился со мной, потому что босс думал, что он написал программу для снятия денег с сайта. Это было последнее, что я слышала о нем до сегодняшнего дня, когда девушка принесла мне диктофон, которым он пользовался во время нашего интервью. На этикетке кассеты, все еще находившейся внутри, было написано мое имя. Я прослушала кассету. Думаю, вам тоже стоит.
Я вижу, как Луцки бросает на Дестайна раздраженный взгляд, говорящий о том, что она пошла на государственную службу не для того, чтобы иметь дело с такими наглыми чудачками, как я. Губы Дестайна растягиваются, обнажая зубы.
– Хотите, чтобы мы послушали интервью с вами?
– Там не только интервью. Там кое-что еще. Полагаю, нападение, а может, и что похуже. – Пока я говорю, я чувствую, что моя челюсть сжалась, слышу, как мои зубы стучат друг о друга, как стопки костяшек домино. – Просто послушайте, прошу вас.
Луцки вздыхает, качая головой. Но Дестайн кивает. Я переворачиваю кассету и нажимаю кнопку воспроизведения. Звук моего собственного голоса, дребезжащий из дешевых динамиков, заставляет меня прокручивать кассету вперед, пока я не слышу яростный треск. Я нажимаю «стоп», затем «воспроизведение». Луцки хмурит брови, пока лента разматывается; Дестайн выпрямляется в своем кресле. Когда остаются только движение и регги, я останавливаю запись.
– Так продолжается до самого конца, – говорю я. – Только музыка и уличный шум. И на другой стороне ничего нет. Я прослушала до конца.
Луцки достает из кармана маленькую записную книжку на спирали, копию моего собственного репортерского блокнота, и говорит:
– Как, вы сказали, звали того парня? Того, кто брал у вас интервью?
– Дэвид Адлер.
– И сколько, вы сказали, ему было лет?
– Точно не знаю. Думаю, примерно моего возраста. 28–35.
– Были ли у него какие-либо отличительные признаки?
– Типа сильная хромота или шесть пальцев на правой руке или шрамы от удара ножом в детстве?
Она выжидающе кивает.
Я качаю головой.
– Каштановые волосы. Белая кожа. Среднего роста. Среднее телосложение. Все среднее. Темные глаза. Очки.
Луцки отодвигает свой стул и поднимается.
– Я пробью по базе, – говорит она Дестайну, распахивая дверь так, словно она только что задела ее свитер.
– Итак, мисс Пэрри, – говорит Дестайн, когда мы остаемся наедине. – Мертвый мужчина и пропавший без вести. Кажется, вы притягиваете к себе массу неприятностей.
– Похоже, это мой профиль, – говорю я. – Что делает ваша напарница?
– Вводит имя и описание в нашу базу данных. Смотрит, выясняет. Вы сказали, этого парня уволили из какой-то онлайн-компании?
– По-моему, она называется Luck Be a Lady. Из того, что рассказал мне частный детектив, невеста, которая первой связалась со мной, она также является дочерью босса, так что…
– Так, может быть, он действительно написал эту программу или, может быть, папа решил изменить свадебные планы дочери?
– Да, это приходило мне в голову. Это он платит частному детективу, но частный детектив показался мне таким парнем, которого нанимают, когда, возможно, не хотят, чтобы пропавший человек был найден.
– Вы умная девочка, когда хотите ею быть, не так ли? – Его улыбка затухает, глаза прищуриваются.
– Меня называли и похуже.
Луцки торопливо возвращается в комнату.
– Я проверила базу, – сообщает она. – На этого парня ничего нет.
– Что значит «ничего»? – спрашиваю я.
– У него нет ни судимостей, ни приводов. В системе есть некий Дэвид Адлер с парой судимостей за фальшивые чеки. Но если этот, – она жестом указывает на диктофон, – не выглядит действительно хорошо для своих пятидесяти восьми, он не наш парень. Все, что я получила, когда ввела предоставленные параметры – куча пустых полей.
– Я и не говорила, что он преступник. Я сказала, что он пропал без вести. А может, и того хуже, в зависимости от того, что означает «трудным путем». Разве вы не могли бы попытаться найти его? Или найти того, кто хотел причинить ему вред?
– Мы не сможем найти его, если он не пропадал. – Она плюхается обратно на стул со злобной гримасой. – А он не пропадал. Не согласно системе.
– Но как это возможно? – Затем я вспоминаю тот первый разговор с Ириной. Как она сказала мне, что полиция прогнала ее до того, как она смогла подать заявление. – Нет, он пропал, – настаиваю я. – Его невеста сказала, что пыталась зарегистрировать его исчезновение, но дежурный полицейский заявил, что она не может, что она не член семьи, и что, когда мужчина такого возраста пропадает, это происходит намеренно, и что, вероятно, он не хотел на ней жениться. Она все еще плакала по этому поводу несколько дней спустя. Чем еще вы здесь занимаетесь, чтобы повеселиться? Толкаете старушек под машины? Кидаетесь камнями в кошек на деревьях?
– Может быть, он и не получит награды за сочувствие, – говорит Дестайн, растопырив пальцы на столе, каждое сухожилие словно заточено острием, – но офицер сказал ей правду. Как я уже говорил, мужчины в таком возрасте просто так не исчезают. Либо они исчезают намеренно…
– Либо они мертвы, – перебиваю я. – Эта запись допускает такую возможность. Разве не стоит изучить этот вопрос?
– Здесь нет никакого дела и нет пропавшего человека, по крайней мере официально, – встревает Луцки. – Тут нечего расследовать.
Меня так и подмывает напомнить ей, что из моих налоговых долларов ей платят зарплату. Но я начинающий критик. На мои налоговые отчисления ей едва хватает на сухие сливки.
– И если он мертв, – продолжает она, – мы чертовски мало что можем сделать, пока какой-нибудь счастливчик не найдет тело. Но не волнуйтесь, – говорит она, улыбаясь так, что видна полоска розовой помады на ее верхних зубах, – тела имеют свойство находиться. И когда это найдется, мы выясним, кто несет за это ответственность. До тех пор Дэниел Адлер – не наша проблема.
– Дэвид, – поправляю я. – Его зовут Дэвид. – Я указываю на диктофон на столе. – Что мне с этим делать?
– Все, что захотите. – Луцки захлопывает блокнот. – Оставьте это себе, выбросьте, используйте как чертову открывашку для бутылок. Тут нет преступления. Это не улика. Мы закончили. – С этими словами она выходит из комнаты.
Дверь захлопывается за ней, как винтовочный выстрел.
Я остаюсь наедине с Дестайном.
– Вежливость, профессионализм и уважение?
– Она хороша в своей работе. – Он поднимается со стула. – Но не так хороша в связях с общественностью. Раз уж вы здесь, почему бы мне не взять заявление о Мендосе. Вы можете подписать его и идти своей дорогой. Не хотите позвонить своей подруге, чтобы она приехала и забрал вас?
Конечно, он помнит Жюстин. Почти любой мужчина помнит ее.
– Сегодня я не планировала падать в обморок, – говорю я. – Так что я могу сама добраться до дома. Кроме того, она на репетиции.
– Актриса, значит? Как и вы, своего рода.
– Не-а, уже много лет не актриса.
– Не в этом смысле. Вы даете прямой ответ, может быть, один раз из десяти. Возможно, мой напарник этого не заметил, но я заметил. Вы притворяетесь.
– Я никогда не притворяюсь. – Я скрещиваю руки на груди. – Это дает мужчинам ложное представление о компетентности.
– Вы умны, забавны, но вы просто продолжаете отпускать шутки, чтобы никто не увидел, что стоит за ними.
– И что же? – спрашиваю я.
– Вы просто потерявшаяся маленькая девочка, – улыбается он все той же хищной улыбкой. – Напуганная.
– И чего же я боюсь? – спрашиваю я. Но без убежденности.
– Это то, что я хотел бы выяснить. – Он нависает надо мной, окутывая меня своей тенью.
Я придаю своему лицу что-то вроде высокомерия и засовываю диктофон обратно в сумку.