Я достаю первую банку пива из пакета, с щелчком открываю ее и быстро проглатываю жидкость, словно лекарство. За ней следует вторая, а затем и третья, направляющая меня в сторону сна или ступора, в зависимости от того, что наступит раньше. Я закрываю окно, хлопая рамой с такой силой, что стекло дрожит. Потом ложусь в темноте, полностью одетая, кухонный нож – серебристый, острый – все еще крепко зажат в моей руке. В руке, которая кажется чужой.
Глава 17Raw Space
Меня одолевает мутное, слишком жаркое забытье, обрекающее на один и тот же повторяющийся кошмар о том, как я бегу по театральному району, спектакль скоро начнется, и я в отчаянии от того, что пропущу представление. И когда сон отпускает меня – мой разум взбешен, а мышцы болят так, словно эта пробежка была настоящей, – я вспоминаю, что сегодня вечером должна пойти на прогон Жюстин. Кажется абсурдной сама мысль о том, что я могла бы вежливо предъявить свой билет, свернуться калачиком на своем месте и уйти в темноту, позволив шоу завладеть мной. Это то, чего я раньше жаждала – больше, чем любви, больше, чем секса, больше, чем ледяного шока от первой выпивки за день, больше, чем увидеть свое имя напечатанным, такое резкое и выразительное на белом фоне страницы. Но сейчас я не испытываю такого желания. Эта работа главного критика, о которой я так страстно мечтала, что ощущала ее вкус – во рту, в горле, – я почти не думала о ней в последние дни. Дэвид Адлер погубил меня из-за моей работы? Я погубила себя?
Эта мысль поднимает меня с кровати, и я наступаю на осколок черного пластика. Он оставляет тонкую и острую царапину на моей левой ступне, еще одно доказательство того, что ужасы прошлой ночи мне не приснились. Что все было по-настоящему. Или около того. Но хотя я вижу порез, я его не чувствую. Одеваться самостоятельно – все равно что наряжать манекен.
В винной лавке я беру кофе и бутерброд с яйцом, от которого сквозь фольгу идет пар. Я больше не боюсь выходить на улицу. Эти люди, которые наблюдают за мной, которые наблюдали за мной так долго, что такого они могут увидеть, чего они еще не видели? Затем я возвращаюсь в свою квартиру, где теперь еще жарче – я закрыла окно и накинула на него наволочку. Что касается сэндвича, я не могу сделать больше нескольких укусов, но присасываюсь к отверстию в крышке стаканчика, пока не скатываются последние серо-коричневые капли.
Остается одна задача. Та же самая, которую я поставила перед собой полтора месяца назад: найти человека, которого я знала как Дэвида Адлера. Есть дюжина слов, которые я могла бы использовать, сотня вступительных строк. Но я начну с самого начала, с неловкого интервью в кондитерской. С прикроватной тумбочки я беру свой блокнот и перелистываю страницы назад, назад и назад, прошлые пьесы, мюзиклы, монологи и танцевальный театр, пока не нахожу его, номер Дэвида Адлера. Скорее всего, он связался со мной через какую-нибудь одноразку, вроде той, что я купила для Норы. Но, хотя я знаю, что это не сработает, я набираю цифры. Телефон звонит и продолжает звонить, а затем спокойный, бесцветный женский голос сообщает мне: неправильно набран номер. Но что именно неправильно? Ведь столько всего произошло.
На номере Ирины отображается аналогичное сообщение. Когда я набираю номер Джейка Левитца, полученный из моего списка звонков, он гудит с полдюжины раз, а затем издает пронзительный звуковой сигнал, как факсимильный аппарат с техническим сбоем, который почему-то кажется очень странным. Я вспоминаю, что его офис не был похож на кабинет детектива. Скорее на чью-то темную квартиру. Может быть, Джейка? Или ее арендовали? У кого? Я рассасываю таблетку на языке, натягивая шарф, шляпу и пальто – слабая защита от дождя, который быстро полил с неба, такого серого, что оно кажется черным. Мой зонт ломается за три квартала до пункта назначения, его выворачивает наизнанку, металлические спицы болтаются, как паучьи лапки. Я тащусь дальше без него, едва ощущая дождь и ветер, пока не добираюсь до малазийского ресторана с его запотевшими окнами и пряными ароматами, от которых у меня в желудке становится кисло. Толкая плечом протестующую стеклянную дверь, я обнаруживаю, что промокла насквозь, ботинки хлюпают при каждом шаге по зеленой дорожке. Добравшись до кабинета Джейка, я вежливо стучу, а затем, когда на мой стук никто не отвечает, начинаю колотить в дверь более яростно, пока мне не кажется, будто что-то – дерево или кость – вот-вот расколется.
– Чувак, все, остынь.
Дверь открывается. Это не Джейк. Этот мужчина по меньшей мере на сорок лет моложе, даже моложе меня. К тому же худее, что требует усилий. Выцветшие джинсы болтаются на его бедрах, футболка с изображением дельфина свисает с плеч. Запах элитной травы, похоже, сочится из всех его пор. Убирая с глаз светлые волосы, он произносит:
– Ты подруга Сэйди? Ты могла бы, типа, позвонить сначала.
– Да, – говорю я. – Извини. – Он такой тощий, что заглянуть в квартиру за его спиной несложно. Я вижу ту же комнату, тот же ковер, тот же антисанитарный футон, хотя письменного стола теперь нет, как и фикуса.
– Здесь еще кто-нибудь живет? – интересуюсь я. – Сосед по комнате?
– Нет, – отвечает он, слабо взмахивая рукой. – А что? Она думает, что у меня здесь девчонка? Это не так. Тур есть тур, вот что я ей сказал. Это ничего не значило. Я, черт возьми, клянусь.
– Нет. Я ищу парня постарше. Лет шестидесяти пяти, вьющиеся седые волосы, заядлый курильщик. Я была здесь, – объясняю я. – В этой квартире. Конец ноября или начало декабря. Парень, он сказал, что он частный детектив, тут его офис.
– Детектив? Это чертовски странно. – Он достает из кармана упаковку мармеладок и кладет одну в рот. – Хочешь?
Я качаю головой.
– Так ты никогда не встречал этого человека?
– Не-а, подруга. Типа, перед нашим отъездом в тур я сдал эту хату онлайн. Снял какой-то молодой парень. Я познакомился с ним, когда вручал ему ключи. Он ничего не говорил о том, что ведет гребаный бизнес. Кем, ты сказала, он был? Детективом? Домовладелец мог бы выгнать меня за подобное.
– Молодой парень… как он выглядел? Вьющиеся темные волосы? Очки?
– Не думаю, что у него были очки. Возможно, у него были вьющиеся волосы. Это было давно, я слабо помню.
– Он назвал тебе имя? – спрашиваю я. Я просунула ногу в дверной проем, так что он не может отбиться от меня, пока нет.
– Дэвид какой-то. Ты его знаешь?
– Можно и так сказать. Он дал тебе номер кредитной карты? Или контакты?
– Не-а. Просто наличные на руки. Там был чек на что-то вроде страхового депозита или что-то в этом роде, но я порвал его, когда вернулся и увидел, что он не разгромил квартиру.
Так, по его мнению, выглядит не разгромленная квартира?
– У тебя есть номер его телефона? Адрес электронной почты? Может, он что-нибудь оставил?
– Дай мне подумать. – Он закрывает глаза так надолго, что я начинаю беспокоиться, что он не откроет их снова. Но потом он открывает их. – Было кое-что. Кажется, на спинке унитаза лежала пара журналов. Central Stage? Что-то вроде этого?
– Backstage?
– Может быть, – мямлит он, разводя руками. – Но я сдал их в макулатуру примерно месяц назад.
– Хорошо, – киваю я. – Спасибо. Если вспомнишь что-нибудь еще, позвони мне пожалуйста, ладно?
– Да, хорошо. – Он протягивает мне свой телефон. Я ввожу свое имя, номер и возвращаю его обратно. Он изучает экран, затем поднимает голову. – Так ты, типа, не подруга Сэйди?
– Не-а.
– Да, хорошо, я понимаю. Но если ты увидишь ее, скажи, что я сожалею, хорошо? Ничего не было. – В его глазах – мольба и вина, как у собаки, ожидающей, когда ее ткнут носом в собственное дерьмо.
– Конечно, – говорю я. Он закрывает дверь, и я начинаю спускаться по лестнице, но, сделав всего несколько шагов, я поскальзываюсь, ноги подкашиваются, и секунду, целую вечность, я лечу, а затем падаю, а затем оказываюсь на земле, прижатая к лестничной площадке, сначала бездыханная, а затем хрипящая, когда воздух возвращается обратно в легкие. Я осторожно подношу руку к лицу и резко вдыхаю, когда палец касается пореза, который возник чуть ниже моей правой брови. Боль далеко. Однако на руке капли крови.
Сверху я слышу, как открывается дверь.
– Подруга, ты в порядке?
Я не отвечаю. У меня нет ответа. Дверь закрывается.
Я поднимаюсь, сначала на четвереньки, а затем в согнутую версию вертикального положения. Пробираясь теперь более осторожно, держась за перила там, где они целые, я выхожу на улицу и сворачиваю в малазийский ресторан, где кассирша отступает от прилавка, когда видит меня. Я покупаю бутылку воды и беру стопку салфеток, вытирая кровь с лица. Прижимая последнюю салфетку ко лбу, я выхожу обратно под дождь.
Когда подходит поезд Q, я нахожу свободное место, но женщина в шальварах-камиз, сидящая рядом, краем глаза замечает меня и соскакивает со своего места, цепляясь за центральный столб для поддержки. Через одну остановку я пересаживаюсь на L, затем на A, потом выхожу на Тридцать девятой улице и направляюсь к зданию Luck Be a Lady. Я опускаю голову и показываю охраннику свое удостоверение. Мое настоящее удостоверение личности.
– Сильный там дождь? – спрашивает он, не поднимая глаза, затем смотрит на меня и понимающе отводит взгляд.
Я прохожу через охраняемые ворота, мои ботинки оставляют серебристый след на полу. В лифте я отражаюсь в полированной латуни дверей. Даже с поправкой на поверхностные искажения картинка не из приятных – волосы вяло прилипли к голове, по щеке размазана кровь, правый глаз заплыл и наполовину закрыт.
Двери открываются, и я протискиваюсь по устланному ковром коридору в офис Luck Be A Lady. Вывеска исчезла, и, заглянув под дверь, я понимаю, что свет выключен, но, когда я поворачиваю ручку, она без усилий открывается. Щелкаю выключателем. В главной комнате осталась большая часть офисной мебели – мой стол, стул, картотечные шкафы, телефон. Но кофеварка исчезла, как и плакаты. И хотя я бы поспорила – даже поставила бы деньги, – что именно это я и найду, мой желудок сжимается, как будто он поднимался на лифте без меня, когда я вспоминаю свое первое впечатление от этого места, выглядевшее как наспех собранная декорация. Так оно и оказалось. Но я была слишком поглощена собственной ролью, чтобы заметить это. Меня, мою тщеславную и аналитическую часть, сокрушает мысль обо всех подсказках, которые я пропустила: о телефонах, которые так и не зазвонили, о встречах, которые так и не состоялись. Все это было поставлено для моего бенефиса, и поставлено очень плохо. И все равно я в это поверила. Тоже мне критик.