У Грегори Пейна были месяцы, чтобы организовать «возмездие». У меня есть день с хвостиком. Часы обратного отсчета на сайте «Моя жизнь в искусстве» недвусмысленно намекают на это. И возникает ощущение, своего рода сверхзвуковой гул, когда спектакль подходит к концу. Я чувствую тяжесть занавеса, готового упасть. Эти мгновения – мои последние.
Поднимаясь с кровати, я начинаю. Сперва принимаю ванну. А затем вытираюсь полотенцем, осторожно, чтобы не повредить ушибленные места. Достаю таблетку лоразепама и проглатываю половинку. Действует быстро, но сейчас действует не только таблетка. Я чувствую себя отстраненной, беззаботной, будто наблюдаю за собой издалека – скажем, с заднего ряда бельэтажа. Так, костюм. Надеваю колготки и черную юбку. Затем черный мохеровый свитер, который когда-то принадлежал моей матери, и агатовые бусы, которые она подарила мне, когда мне исполнилось восемнадцать. Мои волосы блестят и собраны в низкий шиньон. Из бутылочки на моем ночном столике на каждую точку пульса капают Je Reviens.
Мой телефон ноет и ноет снова. Жюстин, как обычно, беспрерывно пишет:
Иду в театр.
Не смей желать мне «сломать гребаную ногу», с твоим везением, я буквально получу сложный гребаный перелом.
Видишь, я, черт возьми, знаю, что означает буквально.
И я спросила Крейга об этом человеке Дэвиде, и он сказал, что не знает никакого Дэвида, но он отнесся к этому странно.
Некоторое время назад он расспрашивал о тебе, о нас, о всякой ерунде в колледже или о чем угодно, я даже на секунду подумала, что его хотя бы раз интересует что-то, кроме моих сисек.
Возможно, это ничего не значит.
Кроме того, я чертовски зла на тебя, и как только я закончу эту неделю из семи шоу, я собираюсь буквально убить тебя.
Так что не умирай, потому что я должна убить тебя, поняла?
Это способ Жюстин сказать: «Пожелай мне удачи. И прости меня. И, пожалуйста, будь в порядке».
«Прости, – отвечают мои пальцы. – За все. Буквально».
Этого недостаточно. Или, наоборот, слишком много. Я часто думала о нас с Жюстин как о жалком спасательном плотике друг для друга – дрейфуем по воде, но каким-то образом все еще держимся на плаву. Теперь я задаюсь вопросом, не были ли мы просто двумя барахтающимися пловцами, тянущими друг друга ко дну. Но это проблема для другого дня. Если он вообще случится. По крайней мере, я теперь знаю, как Грегори Пейн выяснил о моем прошлом, как он догадался поискать в моей студенческой газете мое прежнее имя. Я убираю телефон в сумочку.
В ванной комнате дверца аптечки широко распахнута, зеркало отвернуто к стене. Извлекается тюбик консилера, за которым следуют другие компакты и тюбики. Макияж наносится на ощупь – нанести, похлопать и размазать. Шкаф закрывается, и мои глаза хотят метнуться прочь, но вместо этого они натыкаются на мое лицо, синяки все еще багровые, яркая помада и пудра никого не обманет. Будто это не мое лицо. Затем костюм: ботинки, шарф, пальто, перчатки и шляпа-клош, низко надвинутая на мой опухший глаз. Флешка Дэвида Адлера лежит в сумочке вместе с другим реквизитом.
Только внизу, у входной двери здания, я осознаю, что оставила свою дверь незапертой – акт невероятной беспечности, невообразимый еще неделю назад. Я поворачиваюсь, чтобы подняться обратно. Но потом останавливаюсь. А что там? Сдохший ноутбук, немного недопитого ликера. Я уже все потеряла. Не осталось ничего, что стоило бы украсть. Кроме моей жизни, как говорил Гамлет. Кроме моей жизни. Кроме моей жизни.
На улице темно. Может быть, темно уже несколько часов. И холодно – я знаю это, даже если я этого не чувствую. Когда я смотрю вниз, я вижу, как двигаются мои ноги, слышу, как подошва каждого ботинка шлепает по тротуару, но они выглядят как чьи-то чужие ботинки, чьи-то ступни и голенища. И вот я стою перед домом Раджа. На этот раз дежурит швейцар, который теребит свою фуражку, листая сегодняшнюю Post, газету, из которой Роджер изо всех сил пытался убрать мою фотографию. Я встаю под углом в три четверти, фиксируя взгляд швейцара своим периферическим зрением.
– Я к Грегори Пейну, – произносит чей-то голос. Я понимаю, что это мой.
– Ваше имя? – спрашивает швейцар.
– О, – говорю я с перламутровой трелью, – он ждет меня.
Швейцар снимает трубку и набирает код. Раздается приглушенный разговор, хотя он прикрывает рот рукой, так что я не могу разобрать слов. Он кладет трубку.
– Поднимайтесь, – разрешает он. – Одиннадцать Е.
Я захожу в лифт, пригибаясь, чтобы избежать камер слежения и зеркал, и издалека чувствую, как у меня в животе что-то екает, когда двери закрываются и лифт набирает скорость. Затем я возвращаюсь в тот безупречно чистый холл с ковром приглушенного цвета. Мои ноги движутся к двери, которую Радж когда-то придерживал для меня, теперь она уже приоткрыта на дюйм или два. Я прижимаю ладонь к дереву, открывая дверь в ту же гостиную, где тот же диван, та же картина. Под ней сидит человек, которого я знала как Дэвида Адлера, его волосы стали короче, очки исчезли, глаза по-прежнему черные. Он отрывает взгляд от экрана изящного ноутбука и холодно ухмыляется. Он похож на кота, который только что съел миску сливок. А потом и миску тоже.
Я слышу, как мой голос произносит:
– Привет, Грегори. Видел что-нибудь стоящее в последнее время? – Я удивлена, насколько низко звучит моя речь, насколько звучно и чисто.
– Вивиан, – говорит он, ставя ноутбук на стол, – добро пожаловать. Я не ожидал тебя так скоро. Или вообще, если быть честным. Мы подумали, что ты никогда не догадаешься, раз ты не догадалась в первые две недели. И даже когда ты нашла флешку и сайт, мы не были уверены. Итак, привет. Отличная работа. И, пожалуйста, зови меня Грег.
– О, как только я не хочу тебя назвать.
– Забавно. Кстати, слышал об инциденте на шоу. Эти проблемные постановки действительно могут навредить леди, да? Я вижу синяк под глазом под всем этим макияжем. Не хочешь сказать мне, где болит? – В его голосе веселье, темное удовольствие.
– Я ничего не чувствую, – говорю я. – Мы одни?
– Вивиан, – восклицает он, его смех похож на рычание. – С места в карьер! Конечно, это было ясно и после просмотра записи, но… Ладно, давай приступим к делу. Или тебе сначала нужна какая-нибудь прелюдия?
– Отвечай на мой вопрос.
– Да, мы одни. Колби уехал на ночь.
– Колби?
– Колби Гупта. Мой сосед. И директор-постановщик нашей скромной труппы. Ты, конечно, знала его как Раджа. Он не играл в течение многих лет, но я думаю, мы оба можем согласиться, что он неплохо справился со своей ролью. Передать какие-нибудь комплименты? Я уверен, он сожалеет, что разминулся с тобой. В конце концов, вы стали так близки.
– Не настолько близки.
– Да, в этом плане пронесло. Когда ты настояла на том, чтобы поехать с ним домой той ночью, он позвонил мне из мужского туалета в истерике. Наверное, обоссал свои ботинки. Я сказал ему, что подготовлю сцену и что он должен просто согласиться. Импровизировать. Потому что мы действительно хотели, чтобы ты оказалась здесь. Но он подумал, что ему, возможно, действительно придется переспать с тобой. Он был ошеломлен. Сказал, что не готов к такому. Но, эй, если это тебя хоть немного подбодрит, Колби сказал, что твои навыки приема звонков были на высшем уровне.
– Спасибо. Очень мило. Может, он напишет рекомендательное письмо? – Мое тело, теперь почти невесомое, перемещается к креслу из гнутого дерева и балансирует на его краю. Страшно, но я слишком оцепенела, чтобы по-настоящему его чувствовать. Это то, что они сказали об Офелии, что она была «неспособна справиться со своим горем». Вот я, уже наполовину в ручье, пою, когда тону.
– Итак, Грегори, – продолжаю я, – если мое знание драматургической структуры не подводит меня, не тот ли это момент, когда ты раскрываешь весь свой план? Расскажи мне, как именно ты это спланировал и осуществил?
– О, Вивиан. Всегда такая старомодная. Мелодрама? Правда? И, кроме того, – ухмыляется он, небрежно указывая на свой ноутбук, – у меня есть работа. Проект почти готов к запуску в эфир. Так что с монологами придется подождать, хорошо?
Хотя влага сбежала из моего рта, тот же самый холодный голос заговорил снова.
– Конечно, но ты же можешь ответить на несколько вопросов о процессе, – говорю я. – Ты же не хочешь, чтобы ваша аудитория подумала, будто некоторые моменты – просто случайность, не так ли?
– Ладно, – соглашается он, устраиваясь поудобнее на диване и сплетая пальцы в какой-то сложный стежок. – Справедливое замечание. С таким же успехом можно поставить себе в заслугу то, что причитается. Какие моменты ты имеешь в виду?
– Винни Мендоса. Тело, которое я нашла в парке. Я не понимаю, какое отношение он имел ко всему этому. Что он делал на той фотографии на столе Раджа? – Я поправляю себя: – Столе Колби.
– О да. Винни. Это было здорово. Тогда мы уже следили за тобой. Некоторое время. Блейк – он сыграл Джея, и он также тот, кто оставлял записки под твоей дверью, когда мы подумали, что твоей истории нужно немного больше напряжения, – он видел, как ты разговаривала со «скорой», а затем с копами, задержался после того, как ты ушла, чтобы спросить, что случилось. Затем мы день или два наблюдали за полицейскими сводками, пока не нашли нужную статью. После этого был просто быстрый поиск в его Инстаграме и немного магии дипфейка. Тебя это напугало, не так ли?
Глазами и голосом он прощупывает мои слабые места. Но я переборола слабые места. Синяки по всему телу. Мое лицо ничего не выдает.
– Ты использовал смерть человека, чтобы придать перчинки своему выступлению? – спрашиваю я. – Тебе не кажется, что это немного нездорово?
– Вивиан, эти случайные элементы составляют основу всего упражнения. Они внедряют реальное в вымышленное.
– И эта камера. Ты заходил, чтобы загрузить отснятый материал? Ты был у меня дома?
– Только для того, чтобы установить ее. Потом все делалось удаленно. Только лучшие технологии для тебя, Вив. Что-нибудь еще?