прокол в нём: что-то он сделал или сказанул неправильное, совершенно ошибочное. И она – заледенела, будто окуталась морозом. И на все его предложения звучал лишь один ответ: «Нет».
– Я провожу тебя? – Нет. – Дай мне свой номер телефона. – Нет. – Когда мы увидимся? – Мы больше не увидимся. – Но почему?! – Ни почему. Я так сказала, я так хочу.
И тогда он мысленно плюнул: подумаешь, цаца какая, фифа! Он получил, что хотел. Она не желает продолжения – и не надо, обойдёмся! И они разошлись у входа в метро «Комсомольская». Ни визитками не обменялись, ни телефонами. Юра сказал: мне на метро. А она: а я пешком пройдусь, мне тут недалеко. Он ещё подумал ревниво: ишь ты, в самом центре, значит, живёт? И они расстались.
Пока Иноземцев ехал к себе в Свиблово, он мечтал, чтобы юная супруга Маша свалила уже в свой институт, чтобы спокойно смыть с себя запах чужой любви и выспаться. Но юная жена, как на грех, оказалась дома. Однако ничего подозрительного, дурочка, не заметила. Готовила завтрак и что-то напевала. И явно ей хотелось поделиться радостным. Но только когда сели за яичницу с колбасой и сваренный в турке кофе, Маша вдруг выпалила: «Я вчера была у врача. Срок беременности – шесть недель!» Юра, конечно, обнял её, приголубил (опасаясь, что она учует, что от него пахнет другой женщиной). Но на всю жизнь запомнил первую свою по этому поводу мысль, ясное и холодное понимание: «Ну, всё, теперь не разженишься».
Эпизод с Валентиной, судя по всему, следовало забыть и похоронить – и по его новым семейным обстоятельствам, и по её к нему отношению. Просто случилось событие – яркое, но его не красящее. Надо жить дальше, своею жизнью. Ан не получалось.
Постоянно вспоминалась улыбка Валентины. Тело. Объятия. Её жест, хрипловатый смех, безоглядная ненасытность. Он уже жалел, что хотя бы не записал её телефона.
Впрочем, место её работы он знал. Запомнил: газета «Советская промышленность». Вот только фамилию, дурак, сразу выпустил из головы.
Редакция «Советской промышленности» находилась в самом центре Москвы, на улице Двадцать Пятого Октября[8]. К визиту туда Юра подготовился.
После прошлогоднего разговора с отцом он воспользовался любезным приглашением Владислава Дмитриевича получить права и располагать его машиной. До покупки дело пока не дошло – очередь на новую на «фирме» всё не подходила. Но Юра отучился в школе ДОСААФ, сдал экзамены и теперь на законных основаниях мог колесить на отцовских голубых «Жигулях». Правда, требовалось выполнять весьма суровые условия, которые превращали пользование автомобилем в сложное мероприятие. Лимузин содержался в гараже, каковой находился по месту жительства отца – в подмосковном Калининграде. И категорическим условием Владислава Дмитриевича было: ночевать авто должно там и только там. Значит, чтобы воспользоваться «Жигулями», следовало сперва доехать на электричке до Подлипок, а потом, после всех разъездов, вернуть железного коня на место. Можно было счесть отцовские требования крохоборством, однако оставлять машину на ночь на улице, под открытым небом, рисковали тогда немногие, лишь самые отчаянные. В условиях тотального дефицита тачку если не угонят, то запросто могут «раздеть». Сплошь и рядом бывали случаи, когда авто лишали всех четырёх колёс, или фар, или даже под капот залазили: вытаскивали аккумулятор, трамблёр, распределитель зажигания, провода высоковольтные…
Но по случаю возможного свидания с любовницей Юрий даже экспедицию в Калининград затеял. Условился с отцом, взял у него ключи от гаража и машины, уселся в прекрасную голубую тачку и покатил в Москву. Одна радость: что такое пробки, в восемьдесят пятом в столице не ведали, и до центра он добрался минут за сорок пять. Там припарковался на улице Двадцать Пятого Октября (которая тогда была ещё проезжей, причём в обе стороны) так, чтобы видеть выход из заветного подъезда. Конечно, Валентина могла быть в командировке, или на дежурстве в типографии, или работать дома («отписываться», как это тогда называлось). Но Юре повезло. Около шести девушка выпорхнула на ступени редакции. Впрочем, повезло, да не совсем. Рядом с Валей нарисовался кент – как тогда показалось Иноземцеву, страшно старый, то есть лет сорока пяти или даже пятидесяти, с залысинами и седыми висками. Мужик взял Валентину за руку – даже не под ручку, ревниво заметил Иноземцев, а именно за руку, словно, зараза, молодой – и подвёл к автомобилю, точно такому же, как его, только канареечно-жёлтому. Затем старикан галантно распахнул перед спутницей пассажирскую дверцу, помог ей сесть, сам угнездился за рулём, и они – фр-р – куда-то укатили.
Разумеется, Юра за ними не последовал. Он сидел в своей машине, как оплёванный. Казалось, сама судьба посмеялась над ним, пародийно переиначив его собственные фантазии и планы: ведь это он хотел распахнуть перед Валентиной дверь и усадить её внутрь своего лимузина. И тут – такой облом! С совершенно иным настроением пустился он в обратный путь к отцовскому гаражу. И даже ночевать у него в Калининграде остался – под предлогом нежелания в усталом состоянии тащиться домой, в Свиблово. А на деле Машу не хотелось даже видеть.
Но мысль о том, что Валентиной обладает другой, нисколько не охладила рвения Юрия. Напротив, распалила его страсть ещё сильнее. «Старый плешивый гриб! – всё возмущался он про себя. – Да как он смеет с молоденькой! А она – как могла лечь с ним?!» К сожалению, виденная сцена своей интимностью никаких иллюзий по части взаимоотношений девушки и старпёра не вызывала: ясен пень, они вместе спят.
Тогда Иноземцев решил добыть больше информации по теме. Для начала пришёл в редакцию «Советской промышленности». В те времена в каждой газете присутствовал отдел информации, и практически все имели юмористический раздел, обычно столь же беззубый, как и вся пресса в целом. Юмористические страницы бывали огромными, популярными и всесоюзно известными, как в «Литературной среде» или в железнодорожной газете «Свисток», – или небольшой данью общему веянью, как в газете министерства торговли «Советский прилавок» или в «Советской промышленности».
Словом, Юра понёс в это издание две свои новые, не опубликованные ещё юморески – хороший предлог. Что-то наверняка проходимое, про безделье в НИИ и овощную базу. В отделе информации его встретили два мужика, один – с маленькой аккуратной бородой, второй – с огромными неопрятными бакенбардами. Калёные лица и потускневшие глаза обоих свидетельствовали о том, как молодцы преодолевают каждодневное советское враньё: регулярно керосинят. Имя Юры оказалось им известно по публикациям «Смехача» и «Литературной среды», и про рассказики его они сказали, что берут, не читая. И очень удобный наступил момент, чтобы предложить пойти выпить – «я угощаю», – на что мужики согласились немедленно.
Отправились они в столовую где-то за «Детским миром», на улице, что ли, Жданова[9] – пили водку в вонючем подвале, закусывали бутербродами с килькой и яйцом под майонезом. Юра завёл разговор про Валентину и через двадцать минут знал про неё всё: работает в редакции давным-давно, лет десять (а годков ей, кажется, полный тридцатник – на целую пятилетку, значит, Иноземцева старше). Не москвичка, приезжая откуда-то с Волги, пришла учётчицей в отдел писем и училась на журфаке на вечёрке. Потом сходила замуж – может быть, ради прописки, быстренько развелась и вот теперь на полном основании, как москвичка, делает карьеру и служит в отделе социалистического соревнования старшим корреспондентом. И крутит шашни с политобозревателем, старым хреном по фамилии Шербинский. Да только не факт, что этот хрен что-нибудь, кроме левого пистона, для Валентины сделает, потому что сам он женат и двух дочерей имеет, и разводиться никогда не будет, потому что это карьеру его и загранкомандировки напрочь подрубит. Тут двое новых знакомцев спьяну заспорили, а млять ли вообще Валентина или не млять, а честная давалка, но это Юрия нисколько не тронуло, потому что он знал свойство мужчин объявлять любую красивую и эффектную женщину (а особенно отказавшую им) самой распоследней шлюхой. В этот раз, ему казалось, был тот случай.
Ещё будучи в редакции, он срисовал – на стене висел список сотрудников – рабочий телефон Валентины. Оставалось убедить её оторваться от старого хрыча и повстречаться с ним.
Двое закалённых бойцов из «Советской промышленности» упоили Юрия вусмерть – так что он не помнил, как домой добрался. Помнил только, как в ванну рыгал, а Маша ему ночью мокрую тряпицу на лоб клала и приговаривала: «Бедный ты, бедный!»
Жизнь меж тем шла своим чередом. Когда Машина беременность достигла шестнадцати недель, по справке из женской консультации их поставили в очередь на кооператив.
Юра пару раз в месяц мотался в командировки. Хоть к власти пришёл молодой генеральный секретарь, да мало что в стране менялось. Тяжёлый советский линкор следовал прежним курсом. Разве что заговорили об ускорении научно-технического прогресса. Сразу появился злой анекдот: раньше работали размеренно: тяп – (пауза) – ляп, тяп – (пауза) – ляп. А теперь будут быстро-быстро: тяп-ляп, тяп-ляп! Начали бороться с пьянством, но пока антиалкогольная кампания особо не досаждала, только продавать спиртное, в том числе в ресторанах, стали с двух часов дня. Ни о какой гласности ещё даже не заикались, в газетах и журналах все готовились к двадцать седьмому съезду КПСС, обсуждали основные направления развития народного хозяйства на очередную пятилетку. Пробивать критические, да и просто человеческие статьи было по-прежнему сложно. В смысле критики писали всё больше о нехватке запчастей для телевизоров или спортивных площадок в жилых кварталах.
После пьянки с коллегами Валентины Юра сделал паузу в атаках на неё – но не забыл, нет, не забыл. Она являлась ему в сладких и мучительных видениях, а подвыпив, он пытался Марию, довольно деревянную в постели, раскочегарить по образцу случайной любовницы: заставить двигаться, сжимать, царапать. Маша что-то стала подозревать и даже однажды плакала, но молчала.