Когда появились социальные сети, Юра не стал их фанатом и активным пользователем, но аккаунты в самых популярных завёл. Вроде считалось, что профессору американского университета, человеку публичному, так положено. Благодаря соцсетям его отыскала пара друзей – давно забытых, из России, школьных и с факультета. Ничего, кроме обмена фотками и краткими сведениями, как сложилась жизнь, это не принесло, и новой дружбы не вспыхнуло.
Но однажды, году этак в две тысячи девятом, он получил письмо, которое его взволновало. Точнее, сначала в одну из сетей пришло личное сообщение – от его старой любви Валентины Спесивцевой, из России. Она хотела написать ему и запрашивала электронный адрес. В её аккаунте имелась, конечно, фотография, и Иноземцев её посмотрел. С карточки смотрела на него немолодая, усталая, полноватая женщина. Какие-то осколки, обломки былой привлекательности ещё блистали в её глазах, но в целом это походило на руины некогда прекрасного замка: ты понимаешь, каким он был блестящим, и сожалеешь, что его лучшие годы давно позади. Да и тот факт, что она на пять годков его старше – тогда, когда им было около тридцатника, мало играл роли, а теперь, когда она перевалила за пятьдесят, сказывался. Понимая, что и сам он за истекшие двадцать лет, конечно, изменился, и далеко не в лучшую сторону, Иноземцев послал Спесивцевой свой мэйл. Пришедшее в ответ письмо поразило его.
После обычных расшаркиваний – «как дела, как жизнь?» – былая возлюбленная сообщала Юре следующее. Живёт она вместе со своей двадцатилетней дочерью Викторией в областном российском городе М. Работает фрилансером, пишет и переводит книги, получает достаточно; дочка Вика – умница и красотка, скоро заканчивает местный университет по модной специальности «маркетинг».
«Словом, всё у нас хорошо, – повествовала она дальше, – и мы ни в чём не нуждаемся, и я бы никогда не побеспокоила тебя, когда бы не одно «но», которое заключается в следующем. Дело в том, что я больна. Серьёзно. Неизлечимо. У меня рак. Четвёртая стадия. И я скоро умру.
Повторяю: для тебя, Юра, это ничего не значит. И я не хочу и не собираюсь у тебя ничего просить. За исключением одного. Дело в том, что человек, которого моя Вика считает своим отцом, – при словах «считает отцом» внутри Иноземцева тихонько прозвонил звоночек, – ты его знаешь, по крайней мере, понаслышке, – Виктор Ефимович Шербинский – он очень стар, гораздо старше меня. Он, конечно, заботится, по мере сил и возможностей, о моей Вике, но ему за восемьдесят. И обычный порядок вещей свидетельствует, что – дай бог, конечно, ему долгих лет жизни – он скоро последует вслед за мной в края, откуда нет возврата. В итоге моя бедненькая Вика останется на этой земле круглой сиротой.
Я, конечно, постаралась подготовить её к жизни и всячески обеспечить. У нас хорошая трёхкомнатная квартира в центре города М., у Вики есть своя машина, – тут Юрий усмешливо подумал, что Валентина не изжила извечную советскую привычку мерить благосостояние машинами и квартирами. – Однако слава богу, что ты не испытал сиротства – а вот я росла без отца и без матери, и поэтому очень хорошо представляю себе, каким одиноким и незащищённым перед лицом всевозможных невзгод является сирота. Но дело в том, что – открою тебе тайну – даже после того, как покинет этот мир Шербинский (дай бог ему долгих лет), моя Викуся фактически окажется не совсем сиротой. Потому что у неё останешься ТЫ.
Да-да, реальный отец моей Вики – ты. Помнишь те ночи в мае восемьдесят пятого в уездном городе в Ленинградской области (забыла я, как он называется, а в Википедию лезть неохота), а потом в вагоне СВ, идущем в столицу из города на Неве? Вот тогда-то мы с тобой и зачали мою малышку. Уж поверь, матери всегда знают, кто у ребёнка настоящий отец. Да, в столице я встречалась в то время со Шербинским, и мне не составило труда уверить его в том, что это его ребёнок. Почему я не сказала тебе тогда? Почему я не выбрала тебя в качестве будущего отца для Вики? Ведь ты, в отличие от Шербинского, даже обещал ради меня разойтись со своей супругой, бросить собственную семью. Ты можешь обвинить меня в меркантильности – и да, разумеется, она имела место. Конечно, я спрашивала себя и отдавала себе отчёт, кто лучше может обеспечить мою девочку – состоявшийся, богатый мужчина, собкор в Париже или юный и ничего собой не представляющий, наивный журналистик. (Прости, Юра, но тогда дела твои обстояли именно так – кто же знал в ту пору, что ты так выстрелишь, и довольно скоро!) Свою роль сыграло и то, что я знала о неприглядной роли твоих родителей в гибели в 1959 году моей матери, Жанны Спесивцевой – даже против воли знание это мешало бы мне любить тебя и быть с тобой. Но главное – сейчас я, наверное, неприятную для тебя вещь скажу: Шербинского я все-таки тогда любила. А тебя – нет.
Извини, извини, прости, что я это всё сейчас тебе напоминаю. Но я должна объяснить причины своего тогдашнего выбора. Да, четверть века назад я предпочла Шербинского. И он никогда не отказывался от моей девочки и не сомневался, что ребёнок его. Стал бы он нам помогать, если б знал правду? Не знаю. Надеюсь, что стал – но история, даже в масштабах одной человеческой судьбы, как известно, сослагательного наклонения не имеет. Да, к сожалению, Шербинского не было рядом со мной и дочкой все эти годы. Однако он постоянно поддерживал нас: деньгами, продуктами, вещами, мудрыми советами. Благодаря ему я всё-таки никогда не чувствовала себя совсем одинокой, и за это я ему очень благодарна.
Ты спросишь, есть ли у меня доказательства, что Викуся – именно твоя дочка? Есть ли факты, свидетельствующие, что сейчас я не обманываю тебя, как, к сожалению, обманула четверть века назад, когда сказала, что Вика не от тебя? Что нынче я говорю правду? Нет, нету у меня доказательств, кроме моего слова. А перед смертью, как ты знаешь, обычно не врут.
И потом: то, что ты настоящий Викин отец, ни к чему тебя не обязывает. Я ничего у тебя не прошу. Ничего. Ни помощи, ни денег, ни заботы. Ни крошки, кроме одной простой вещи: обещай, что, если, не приведи Господь, нашей с тобой дочери вдруг однажды станет худо, ты придёшь ей на помощь!
Ей самой о твоём отцовстве я ничего говорить не буду – ни сейчас, ни перед самым своим уходом. Однако передам запечатанный конверт с рассказом о тебе, как её отце, своему адвокату – душеприказчику со строгим указанием вскрыть его лишь только в тот момент, когда и если моей Вике или её будущей семье станет угрожать реальная опасность.
Поэтому ещё раз: ни мне, ни Вике от тебя ничего не надо – ни сейчас, ни в будущем – за исключением простого обещания: прийти ей на выручку, ежели ей, не дай бог, придётся плохо».
Разумеется, по получении письма Иноземцев взволновался. Шутка ли, почти в пятьдесят лет узнать, что у него, наряду с двумя американскими отпрысками и взрослым русским сыном Арсением, имеется ещё одна дочь в России!
Валентина номера своего телефона не оставила, но Юра через старых знакомых журналистов – как они шутили в былые времена: мир тесен, потому что круг узок – разузнал его. Жене своей американской он ничего о вновь появившейся дочке не рассказал. Супруга так и не научилась как следует понимать по-русски, дети тоже – неизбывная его печаль – предпочитали изъясняться на своём американском английском. Но всё равно – бережёного бог бережёт, не надо раньше времени разглашать пополнение в семействе, – поэтому в М. он позвонил вечером из кафе, где частенько засиживался за работой. В М. начинался день, а голос Валентины был слабый, усталый, больной. Да, она подтвердила: всё, что тебе написала, правда. Да, у тебя есть дочка, но нам с ней ничего от тебя, Юрик, не надо, ни сейчас, ни потом, за исключением какого-нибудь, упаси господь, несчастного, пикового случая.
– Но я хочу познакомиться с ней! – кричал в трубку Иноземцев – у бывших советских людей сохранилось обыкновение в телефон кричать, особенно если разговор происходил меж городами и тем более континентами. – Поговорить!
– Нет-нет, – решительно возражала Спесивцева. – Сейчас это совсем не нужно и никак невозможно.
– Какая тебе нужна помощь? Может быть, деньги? Врачи? У нас тут прекрасная медицина!
– Нет, нет, мой дорогой. Я знала, что ты добрый мальчик. Но у меня всё есть и мне ничего не надо.
Единственное, чего он добился: Валя пообещала оцифровать и выслать ему фото и видео девочки, запечатлевшие разные этапы её взросления. И не подвела: через пару недель разместила карточки и записи Вики в облачном хранилище, бросила ему ссылку. Но ещё раз предупредила: пожалуйста, не пытайся до поры до времени связаться ни с ней, ни со мной.
Иноземцев поведал о случившемся жене – поступок в американском духе, здесь в хороших семьях принято говорить друг другу правду, какой бы горькой она ни была. Типа: «Милый, мне очень жаль, но я изменила тебе». Супруга, как и положено истинной американке, отнеслась к шалостям российской молодости своего благоверного с пониманием. Даже сказала: «Давай пригласим их с матерью сюда к нам».
– Зачем? – удивился он.
– Тебе ведь будет приятно?
– Нет, – сказал он почти правду.
Однако на фото и видео с маленькой, а потом взрослеющей Викой Юра смотрел с удовольствием и ностальгией. Он верил и не верил: иногда ему казалось, что дочка и впрямь вылитый он – или его мама Галина Иноземцева в детстве. А иногда ему мнилось, что нет, ничего общего, и, может, Валентина его опять обманывает, как обманывала двадцать пять лет назад, что ребёнок не его.
Он снова позвонил Спесивцевой-старшей. Она, хоть пыталась бодриться, но даже говорила с трудом и опять категорически запретила ему появляться в их жизни.
Вскоре телефон перестал отвечать, а в интернет-версии газеты «М-ские ведомости» (которую Иноземцев стал почитывать) появилось сообщение о смерти, на пятьдесят шестом году, бывшей работницы издания, талантливого журналиста и писателя, прекрасного человека Валентины Спесивцевой.