И вот восемнадцатого марта шестьдесят пятого года корабль, который официально назвали «Восход-два», с двумя военными лётчиками на борту, Павлом Беляевым и Алексеем Леоновым, успешно вышел на орбиту Земли.
Владик был тогда на полигоне – иными словами, на космодроме Байконур, и он помнит, как раздался по громкой трансляции ликующий голос Беляева: «Человек вышел в космическое пространство! Человек вышел в космическое пространство!» И как появилась на экране новой, более совершенной, чем раньше, телевизионной системы картинка: Леонов в новом, жёстком скафандре выплывает, на фоне Земли, покрытой облачками, в открытый космос. Иноземцев был привычен к внеземным советским победам, был, если говорить высоким стилем, одним из их творцов, но даже у него в тот момент перехватило дыхание и пробежали по спине мурашки. И аплодисменты, которые грянули в связной комнате МИКа, были наградой космонавтам – но в большей степени всем конструкторам, проектантам, инженерам и военным, тем безвестным людям, которые осуществляли полёт.
По трансляции прозвучал удивлённо-радостный голос Леонова: «Товарищи, а Земля-то и впрямь круглая!» Каждый человек, совершивший новый шаг, обязан был отметиться историческим словом. Так навсегда вошло в анналы гагаринское «Поехали!» и пафосная фраза Армстронга, которую тот проговорит через пять лет, впервые ступая на поверхность Луны: «Это маленький шаг человека и огромный скачок всего человечества». Рядом с ними ликующий возглас Леонова подзабылся – а зря. По значимости его шаг в бездну и его реплика значили для прогресса цивилизации никак не меньше.
Вид открытого во все стороны космоса был великолепен. Солнце светило настолько ярко даже сквозь светофильтр, что ослепляло, словно электросварка. И тем удивительней был вид угольно-чёрного пространства и серебристых звёзд на нём. Под ногами проплывало отчасти затянутое облаками Чёрное море, видное всё, целиком, от советского берега до турецкого, не исключая Румынию и Болгарию.
Однако любоваться никогда и никем не виданными красотами Леонову пришлось совсем недолго. Ему потребовалось в самом буквальном смысле бороться за собственную жизнь. Никто в тот момент, когда советский космонавт впервые вышел в открытый космос – ни ликующее прогрессивное человечество, ни даже люди, осуществлявшие с Байконура связь с кораблём, включая Королёва и Гагарина. – не ведали о драме, которая разворачивалась в то самое время на высоте почти триста километров над поверхностью Земли. О том, что происходило в тот момент, первопроходец никому не докладывал. Все переговоры советских космонавтов слушали – в том числе противники и конкуренты: американцы и страны агрессивного блока НАТО. Поэтому доклады с орбиты могли быть лишь трёх видов: «Самочувствие отличное/хорошее/удовлетворительное» – причём слово «удовлетворительно» означало: дела плохи, требуется немедленная посадка. Да и в любом случае: ничем не могли помочь в те минуты Леонову подсказки с Земли.
Но и после полёта то, что творилось тогда на орбите, осталось тайной за семью печатями. Хотя, разумеется, если бы история оказалась обнародованной, она могла бы помочь, например, американцам, чтобы не повторяли наши ошибки. Но помогать заокеанским коллегам в ту пору никто не собирался – они были если не сказать злейшие враги, то серьёзные конкуренты. Больше того: минуло пятьдесят лет, а переговоры космонавтов «Восхода-два» с Землёй до сих пор не обнародованы (а они, разумеется, записывались), как не обнародованы ни одни переговоры, за исключением самого первого полёта, гагаринского. И засекреченными остаются доклады космонавтов Беляева и Леонова на заседании госкомиссии, сделанные сразу после приземления. Поэтому судить о том, что происходило тогда на орбите, мы можем, по сути, только из одного источника – интервью и рассказов самого Алексея Леонова, на которые он расщедрился только после девяностого года. (Командир корабля Павел Беляев до эпохи открытости не дожил – скончался в 1970 году от перитонита.)
Леонов тогда отошёл от корабля на всю длину фала – пять с половиной метров. Но он мог не вернуться. Точнее – он не мог вернуться. Произошло то, что они не отрабатывали на Земле. Не могли отработать. Просто потому, что Леонов был первым и впервые для человека оказался в тех условиях. И ситуацию эту – когда внутри скафандра воздух, а снаружи абсолютный нуль давления, ничто, пустота – смоделировать дома не могли.
Внутреннее давление раздуло скафандр. Руки космонавта выскочили из перчаток. Ноги – из ботинок. Он не мог ни ногами опереться, ни руками действовать. Ничего не мог сделать. Не мог подтянуть фал. Не мог притянуть себя назад к кораблю.
«Спросить Землю, что делать? Нет, через пять минут мы войдём в тень. Вопрос они услышат, а ответ дойти до меня не успеет. А они там запаникуют. Да и проклятая секретность. Надо решать самому. Стравить воздух из скафандра? Но если у меня в крови ещё остался азот? Тогда мгновенная смерть».
Леонов решает всё-таки снизить давление в скафандре. Переключает тумблер. Кислород, мгновенно замерзающим облачком, вылетает через клапан в безвоздушное пространство. И он остается жив. Скафандр сдувается. Руки обретают возможность работать. Космонавт подтягивается по фалу к кораблю. Пора возвращаться. Леонов запускает в люк кинокамеру и лезет вслед за нею. Беляев пытается его остановить: «Лёша, Лёша, надо ногами вперёд, иначе ты не закроешь люк». Однако космонавт в своём вздутом скафандре не может втиснуться в узкую надувную камеру вперёд ногами. Он залезает в шлюз головой вперёд.
Леонов, оказавшись в тесном шлюзе, не в состоянии дотянуться до наружной крышки, чтобы её закрыть – она находится у него в ногах. Удивительным усилием ему всё-таки удаётся перевернуться в правильное положение – головой к внешнему люку шлюза, ногами – к кораблю. Затем он закрывает крышку. Переходный отсек начинает заполняться воздухом. Леонов открывает забрало гермошлема, даже не дождавшись, пока полностью выровняется давление. Всё его лицо мокро от пота.
Космонавт возвращается назад, в корабль, на своё кресло рядом с Беляевым. Самое страшное позади? Но вдруг начинает расти содержание кислорода в кабине. Вместо положенных 140 прибор показывает 200, 250, 400 миллиметров… Космонавты не знают, почему это происходит. Они пытаются бороться: уменьшают влажность, снижают температуру в корабле до 10 градусов – однако ничего не могут сделать. Им остаётся только молиться, чтобы, не дай бог, ни одна искра нигде не проскочила: тогда в кислородной атмосфере они вспыхнут. Так когда-то, в марте шестьдесят первого, погиб во время тренировок в сурдокамере самый юный в первом отряде космонавтов Павел Бондаренко. Так, в результате искры в перенасыщенной кислородом кабине сгорят в январе шестьдесят седьмого в «Аполлоне-один» американцы-астронавты Гриссом, Уайт и Чаппи. «Всё равно сделать ничего нельзя, давай-ка, Лёша, спать», – предлагает Беляев, и они засыпают.
На Земле о ситуации знают. Ищут причину, ищут решение. Владик не помнил, кто тогда предположил: в результате выхода оказался неплотно закрыт люк, и через микроскопическую щель наружу потихоньку стравливался воздух. Автоматика реагировала на падение давления и подкачивала в кабину чистый кислород. Давление в запасных баллонах быстро падало. Вроде бы, по расчётам, кислорода хватит ещё на сутки – но если он начнёт расходоваться быстрее?
Корабль решают посадить раньше намеченного – на семнадцатом витке, всё равно свою главную задачу космонавты уже выполнили.
По команде с Земли отстреливается резиновый шлюз – он больше не нужен. Пора домой! Однако автоматика, которая включает тормозную двигательную установку, не срабатывает. Видимо, из-за того, что пороховые газы при отстреле загрязнили датчики. Что делать? Ещё раз попытаться запустить автоматическую систему ориентации? Но Королёв скомандовал тогда безапелляционно: ориентировать корабль и сажать вручную, на восемнадцатом витке. Беляеву и Леонову надо садиться самостоятельно, на ручном управлении.
Когда-то, ещё перед полётом Юрия Самого Первого, систему ручной ориентации делал для корабля «Восток», по заданию Феофанова, Владислав Иноземцев. С тех пор её несколько раз проверяли в полёте и убедились: она работает нормально. Но её никогда не применяли в пиковый момент, когда решалась судьба корабля и экипажа, когда надо было, согласно её показаниям, включить тормозные двигатели. И если она вдруг даст сбой, «Восход-второй» может навеки остаться пленником орбиты. На ручном управлении пока ни один из семи слетавших пилотируемых советских кораблей не садился. В маленькой комнате при МИКе, которую все зовут КП, командным пунктом, Королёв командует всем: операцию с Земли контролирует Гагарин. Всем слушать только Гагарина.
Итак, Беляев – он командир корабля – должен в нужный момент включить ТДУ[27]. Но из-за того, что отстреливался шлюз, а космонавты поднимались из своих кресел, корабль вращается, причём по всем осям. Сначала его надо сориентировать соплами вперёд по отношению к направлению полёта. И точно в этот момент включить реактивный поток. Если перепутать, не к Земле полетишь, а ровно в противоположную сторону, поднимешься на более высокую орбиту, и тогда – прощай навеки, родная планета, топлива ещё на одну попытку не будет. А через сутки у космонавтов кончится кислород.
Ситуация осложняется тем, что корабль не «родной», а переделанный из «Востока». И кресла космонавтов расположены здесь как бы не вдоль, а поперёк. И Беляев, управляющий кораблём, со своего места не может видеть в иллюминатор, в систему «Взор», как ориентирована Земля. Поэтому Леонову приходится всплыть со своего кресла, смотреть в иллюминатор и сообщать, как расположен «Восход-два» относительно земного горизонта. Наступает напряжённейший момент. «Давай!» – командует Леонов. Беляев включает двигатель.
Двигатели отрабатывают. Горючее кончилось. И теперь остаётся только ждать. Если они включили движок вовремя, ракета полетит к Земле. Если нет – перейдёт на более высокую орбиту и навсегда останется в космосе. Кислорода у них ещё на сутки, а дальше – верная смерть от удушья.