Вот он вполне мог приехать заранее и подготовить площадку для приземления.
Хорошо, предположим, это так. Но главный-то вопрос остаётся: а зачем? Зачем торчать в монастыре, делать вид, что ты мастер вышивки; выполнять тяжёлую и неприятную работу, поскольку иголка и шёлковая нить тебе незнакомы? И ведь это было не день и не два! Феодосия появилась… пожалуй, в конце октября, примерно так. То есть, прожила она под крылом матушки Евпраксии почти месяц.
От кого-то пряталась? Ну да, ряса обезличивает, хороший способ. Вот только, скинув рясу, женщина никуда не уехала, наоборот, вышла на люди.
За кем-то следила? Господи, да за кем следить в Бежицах?
Что-то искала? Ладно, монастырь древний, чуть ли не конца шестнадцатого века. Только я всё равно не верю, что где-то там на его территории в тайном схроне спрятаны вышивки Ксении Годуновой или царская библиотека, или ещё какой-нибудь исторический рубин размером с голубиное яйцо. Не в нашем мире, дамы и господа, не в нашем мире!
И ещё один вопрос: а куда, собственно, делась настоящая монахиня Феодосия, та самая вышивальщица, которая должны была раскрыть для девочек-учениц тайны кадомского вениза? Её же на самом деле отправляли сюда, в Бежицы, и существует переписка матушки Евпраксии с тамошней настоятельницей. Но в какой-то момент монахиня исчезла, а её место заняла наша официантка…
В семь утра Бекетов уже не спал. Судя по его слегка сбившемуся дыханию, он занимался гимнастикой, и я на миг умилилась: надо же, какой правильный! Ну ничего, прервётся на пять минут, пока я расскажу ему всё, до чего додумалась этой ночью.
Выслушал меня Стас внимательно, потом сказал:
– Теория интересная. Я приглашу матушку Евпраксию на опознание, вот и проверим. Правда, это нас никуда не приводит.
– Почему?
– Потому что след обрывается на настоящей монахине; а вот где искать сестру Феодосию из монастыря в Кадоме, мы не знаем.
– Но что-то же о ней известно!
– А как же! – Стас хмыкнул. – Хотя бы то, что она была раза в два старше нашей убитой женщины. Иначе говоря, от роду сестре Феодосии, в миру Елене Николаевне Веретёнцевой, было шестьдесят три года. и двадцать из них она провела в монастыре.
– То есть, окружающую жизнь, которая за двадцать лет изменилась разительно, она представляла себе плохо… Слушай, как же её рискнули отправить из этого самого Кадома в Бежицы одну? Это ведь две пересадки?
– Три, – буркнул Бекетов. – От Кадома до Рязани, от Рязани до Москвы, дальше до Твери и от Твери уже сюда. Всё, Тат, мне надо собираться. Сегодня вскрытие, и я хочу присутствовать. В обед постараюсь позвонить или зайти, ты дома будешь?
– Наверное…
Я медленно опустила телефон и задумалась. Три пересадки на больших вокзалах. Шестьдесят три года, и двадцать из них за монастырскими стенами. Да ей элементарно могло стать плохо в дороге! Так, пора доставать мой блокнот и снова записывать.
Больницы – понимаю, что на этом пути их множество, но, наверное, пожилую монашку, которой стало плохо в метро или в поезде, отвезут не во всякую? Интересно, отправили ли запросы? И ответил ли хоть кто-нибудь?
Монастырь в Кадоме – а нет ли у них фото сестры Феодосии?
Бариста-псевдотурок – не уезжал ли он из Бежиц? Есть свои достоинства и в том, что до города можно добраться – и из него выбраться! – только автобусом или такси. Была ли у него машина? Стас говорил, что он привёз с собой… как там было… «по слухам, привёз большую клетчатую сумку с турецким кофе и бутылки с какими-то настойками». Раз его видели с этой сумкой, значит, он шёл с ней от площади?
Я догадывалась, что в моих рассуждениях логических дыр больше, чем в рыболовной сети, но штопать их была уже не в состоянии. На автомате дошла до кровати, забралась под одеяло и уснула так крепко, что не слышала ни шума за окном, ни стука в дверь. Разбудили меня только настойчивые телефонные трели.
– Алло? – голос спросонья был таким хриплым, что я и сама бы себя не узнала.
– С кем я говорю? – поинтересовался Стас после короткого молчания.
Бог ты мой, за окном уже темнеет! Это сколько ж я продрыхла?
– Бекетов, это я. Не разводи панику. Просто ночь не спала, вот и вырубилась.
– Панику! – задохнулся он от возмущения. – Дверь открывай давай. Ещё чуть-чуть, и я бы тебе её выломал.
Я накинула на футболку тёплую шаль, прошлёпала к входной двери и отворила её. Холодный ветерок подхватил снежную змейку и проскользнул между моих босых ног внутрь.
– Входи скорей!
Стас шагнул в коридор, локтем захлопнул дверь за спиной и обнял меня так крепко, что мне показалось – кости хрустнули.
– Задушишь! – просипела я.
– Дурында! Я уже готов был дверь выламывать и понятых звать! Так, отдашь мне комплект ключей, поняла?
– Угу, поняла. Входи давай, не напускай в дом холод, а я оденусь.
Пока я причёсывалась и натягивала джинсы с носками, он успел скинуть куртку и ботинки, пройти в кухню и стоял теперь возле стола, внимательно читая мои записи в блокноте.
– Ты всё правильно придумала, – блокнот полетел на стол. – Только большая часть этого уже бесполезна.
– Почему?
– Потому что три часа назад было найдено тело Павла Горгадзе. Того самого баристы, якобы турка.
Я присвистнула.
– Где?
– Практически на том же месте. Множественные повреждения, иначе говоря, избили его до смерти. Потому-то я так и напугался, что ты не открываешь и на телефон не реагируешь! Теперь снова ждём вскрытия.
– Слушай, а кто проводит вскрытия, кстати говоря? Мне казалось, что насильственные смерти в Бежицах случаются не часто…
– Ну, вообще-то не только после убийств положено проверять причину смерти, бывают и сомнительные случаи, и врачебные ошибки. И вообще. Но ты права, есть и особый специалист для особых ситуаций, Александр Георгиевич Глухих. Ему уже за восемьдесят, но в консультации он не отказывает никогда.
– И нашу псевдо-монахиню он тоже изучал?
– Да, изучал, – тут Стас с интересом на меня посмотрел и добавил, – Таточка, я тебя не узнаю! Или считаешь, что, раз Розалия уехала, так и расслабиться можно?
– В смысле?
– В смысле – ты кормить меня будешь? Позавтракать я не успел, обеденное время давно закончилось, хотя бы полдник бы получить!
– А… – я захлопнула рот, соображая. – Ну да, извини, у меня совершенно сбились внутренние часы.
– Но внешние-то есть?
Часы на стене показывали половину пятого. Я задумалась: суп я не варила после тётушкиного отъезда, пироги никакие не пекла – и в самом деле, расслабилась. Но в морозилке должен быть замороженный бульон, да и рагу я вчера сделала…
– Десять минут, – ответила решительно. – Иди мой руки и на стол накрывай. Суп будешь?
– Всё буду, что дашь! – донеслось из ванной.
Я честно молчала и не задавала вопросов, пока мы ели бульон с вермишелью и дальше, пока не закончилось рагу. А вот когда разлила кофе, поинтересовалась:
– И что уважаемый специалист сказал о нашей не-монахине?
– Её ударили под лопатку узким длинным лезвием, типа кинжала. Обоюдоострым. И ударили с такой силой, что, несмотря на зимнюю одежду, клинок прошёл сквозь сердце.
– Под лопатку, то есть, били сзади? Получается, она знала напавшего и не опасалась его, раз повернулась спиной?
– Или не услышала, как он подошёл.
Я помотала головой.
– Снег скрипел в тот вечер, вспомни. Она шла к крыльцу по нетронутому снегу. Даже если бы убийца ступал за ней след в след, всё равно невозможно пройти беззвучно.
– Значит, знала. Это не Горгадзе, он позавчера утром уезжал в Тверь на автобусе и вернулся сегодня в середине дня.
– А нашли его когда?
Стас вздохнул.
– Да почти сразу и нашли. Автобус пришёл в начале второго. Патрульная машина проезжает по улице Декабристов каждый час, я распорядился. Так вот, они проезжали без чего-то час – было тихо и пусто, а в два уже… труп. Я стал тебе звонить, а ты не отвечаешь.
– Ты за меня волновался? – улыбку мне удалось скрыть, не дай бог, решит, что я над ним смеюсь.
А я и в самом деле тронута. Много ли на этом свете людей, которые за меня волнуются? Ну, правда, и в криминальные истории я залезаю только на глазах у Стаса.
– Ещё у нашей не-монахини были татуировки, на левом боку и на плече, – продолжил он. – И тут много интересного: во-первых, они сделаны не так давно, от трёх месяцев до полугода назад.
– Прямо совсем свеженькие, – пробормотала я. – А что изображено?
– Могу фото показать.
– Давай.
Не то чтобы я разбиралась в татуировках – бабушка бы мне голову оторвала, если бы я только задумалась об этом! – но рисунок на фото показался мне нестандартным. Хотя в век Интернета никакой графический объект не остаётся в единственном экземпляре, всё попадает в сеть и множится, но такого я не видела. На боку была набита дата, причём не цифрами, а буквами, пятнадцатое июля. А плечо, словно браслет, опоясывала какая-то вязь из чёрточек и точек.
Я пожала плечами:
– Это что, штрих-код? Товар просрочен, повторно не замораживать?
– Пока не знаем.
– Пока?
– Таточка, дорогая… – Стас взял меня за руку и проникновенно заглянул в глаза. – Мы – контора, понимаешь? И полицейское расследование – это не просто осмотр трупа. Это длинный список того, что нужно сделать по правилам. По протоколу. Мы будто пазл составляем, складывая кусочки: мотив, место и время преступления, жертва, её история, знакомства, действия, обстоятельства, окружение… При женщине не было документов, но её тело само по себе документ. Где она жила, как питалась, что носила… Ну, например, эта фальшивая монахиня много лет постоянно носила высокие каблуки, отчего изменились кости стопы. А последний год перешла на кроссовки и им подобное. Почему? Пока не знаем. Татуировки – это вообще отлично. Мастерских полно, если бы у неё была пошлая бабочка или там дракон, можно было бы искать до морковкина заговенья, а это необычные рисунки. Значит, найдём. Не завтра, не послезавтра, но – найдём. Понимаешь?