– Отключён, что ли? – я кивнула. – Он, вроде бы, в Казань собирался съездить, к родне. А зачем вам наш модный адвокат?
– Всего-навсего хотела проконсультироваться, чтобы не наткнуться на жуликов. В Москве же есть агентства, занимающиеся восстановлением истории семьи? Вот, хотела такое найти.
Олег задумался.
– Знаете, я никогда к таким не обращался, незачем было. Но… давайте так: вы пришлите мне список названий и адресов, а я их проверю по своим каналам. Почта моя есть? Ну и хорошо. А по «Пересечению множеств» я завтра посмотрю, что можно отыскать.
Полицейский ушёл, а я устроилась на диване и стала думать о том, какие странные зигзаги вырисовала моя жизнь. Ну в самом деле: ещё полгода назад я и не слыхала о Бежицах, а теперь переехала из Москвы в этот постепенно истаивающий, усыхающий городок. Сменила хорошую квартиру практически в центре столицы на смешной маленький деревянный домик, спасибо, что с удобствами. Приятельствую с монашками, кручу роман с провинциальным полицейским, пытаюсь изучать историю семьи… В первый раз за тридцать лет жизни задумалась, откуда взялись все те деньги, на которые бабушка поменяла квартиру, жила припеваючи со мной и мамой и ещё и в наследство нам оставила неплохую сумму на счёте! Вот только на этот вопрос, боюсь, никто мне не ответит: бабушки нет, маму спрашивать бессмысленно, а нанимать частного детектива для этого как-то уж совсем было бы не комильфо.
Тут мысли мои прервал телефон. Звонила мама, потом прорезалась тётушка с отчётом по санаторным развлечениям, потом я полчаса болтала со Стасом, аж ухо устало. Договорив и распрощавшись, уже совсем собралась отправляться в кровать, но телефон снова ожил.
Звонил дядя Миша.
Слышно было плохо, будто сквозь слой ваты, но голос у него был бодрый и какой-то помолодевший. Он расспросил меня, как мои дела, а на вопрос о здоровье воскликнул, что всё отлично.
– Михаил Николаевич, а вы в Бежицы возвращаться планируете? – спросила я. – У меня ж ваши коробки остались…
– Да, я и забыл о них! Ну, пусть полежат ещё, ладно? Тебе ж не мешают.
– Ну, просто я сейчас в Москве, и тётушки нету, дом пустой.
Тут в его голосе появился оттенок некоторого недовольства.
– В доме никого нет? И что, всё так и лежит просто в каком-нибудь шкафу?
– Почему – в шкафу? – удивилась я.
– Потому что женщины отчего-то считают, что лучшее место для ценностей среди их нижнего белья.
Мне очень захотелось ответить резко, что я, вообще-то, не обязана хранить чужие сокровища, я не сторожевая собака… Но удалось удержаться.
– Всё в ячейке «Альфа-банка», который на улице Шишкова, – сухо ответила я. – Если вы в Бежицах, то я завтра же приеду и всё вам верну.
– Нет, Таточка, – засмеялся он. – Я появлюсь в лучшем случае к Новому году, если доктора позволят. Сейчас я в Мюнхене, меня здесь в клинике прооперировали, а теперь – курс реабилитации.
– Понимаю. Ну что же, здоровья вам, Михаил Николаевич. Звоните.
Попрощавшись, я минуту сидела на диване неподвижно, глядя куда-то в пространство, потом рассмеялась.
– Ну и дура же ты, Голубева, – сказала сама себе. – Волновалась, что бедного старичка обидели злые риелторы, а у него денег достаточно, чтобы оперироваться и курс реабилитации проходить в Германии! Нет, но какого же чёрта он изображал нищего возле церкви?
Ещё немного побулькав злостью, я успокоилась. В конце концов, это ведь я сама всё придумала: бедность, ввалившиеся щёки, жуликов… А получается, что наш бывший сосед – та ещё акула, проглотит и не заметит. И чего из-за этого волноваться? Чужой человек.
Да, давний знакомый.
Да, бабушка с ним дружила.
Да, мне казалось, что ко мне Михаил Николаевич относится по-родственному.
Вот только с чего я решила, что это всё правда? Махнув рукой, я разыскала в шкафчике какой-то выдохшийся коньяк, с которым давным-давно мама пекла что-то новогоднее, и выпила рюмку. Отпустило.
Перед сном я решила ещё почитать дневник, но освоила едва пару страниц. Сон сморил меня как раз на том, что отец поступил в полиграфический институт на вечернее отделение и устроился работать в типографию помощником наборщика. Бабушкино недовольство сквозило в каждом слове. А вот для меня отец, которого всю жизнь как бы не существовало, внезапно стал живее. И чуть симпатичнее…
Утро уже традиционно началось с телефонного звонка. Правда, на сей раз по делу: Олег, коротко поздоровавшись, сообщил, что отправил мне список агентств, которых можно считать более или менее приличными. Потом, хмыкнув, добавил:
– Но расценки у них!.. Так что я бы лучше подумал, что именно нужно, и сам во всякие архивы написал.
Тут я вспомнила архив в Бежицах, длинные полки и залежи пыли, и покачала головой: никто туда лезть не захочет. Выждут пару недель, а потом ответят – ничего, мол, не нашли, извините.
Впрочем, расценки и в самом деле оказались крутые. «Список» агентств состоял, собственно, из трёх пунктов. У одного агентства стоимость поиска на три поколения вглубь начиналась от пятисот тысяч рублей, два других ценили свои услуги чуть ниже, но ненамного. Ладно, деньги-то у меня есть, спасибо бабушке, но, пожалуй, я найду им другое применение.
Мысли мои вернулись к всё тому же вопросу: так откуда бабушка взяла деньги на то, чтобы поменять плохую квартиру на очень хорошую, жить безбедно больше тридцати лет, да ещё и в наследство оставить вполне приличный счёт? И ещё же денежные реформы какие-то были…
Похоже, что ответы снова надо было искать в бабушкином дневнике. Где я вчера остановилась? На том, что отец поступил в полиграфический…
Следующая запись: получено письмо от Веры из Бежиц, просит приехать, потому что Михаил Иванович болеет, и тяжело. Через две строчки – и две недели! – запись: «Родной город не порадовал. Отец был плох, но улучшения мы добились. Надеюсь, больше никогда не придётся туда ехать».
Хм, это помечено апрелем восемьдесят второго, а прадед умер в девяносто четвёртом, то есть, прожил ещё двенадцать лет. Неплохое улучшение! И вот готова поклясться, это тот самый семейный дар, от которого отказалась бабушка…
А на следующей странице, в самом низу, снова загадка: «Приходил человек с гуслями, отдала пятую часть. Как говорил В., бас не придёт никогда. Осталась свирель?»
Та-ак… Во-первых, кто такой В.? Ну, если учесть, что батюшка мой был Константин Васильевич, нетрудно предположить, что В. – это мой загадочный дед. Василий Голубев. Хорошо, уже что-то.
Во-вторых, у нас получается перечень пяти народных инструментов; можно предположить, что наличие такого инструмента является паролем, и по нему выдаётся пятая часть некоего условного пирога. И ко всему этому имеет отношение мой дед.
«Пиастры! Пиастры!» – прокричал скрипучий голос в моей голове.
После чашки кофе наступило некоторое прояснение. Я решила отложить дневник – очень уж насыщенное чтение, нервное какое-то! – и начать разбираться в бабушкиной комнате. С документов начать, разумеется.
Окна во двор, зелёные шторы, светло-жёлтые стены. Неширокая кровать в углу – ну да, бабушка была в некотором роде приверженкой спартанского образа жизни, я знаю, что если сяду на эту кровать, то она покажется мне ещё и очень жёсткой. У окна кресло и круглый столик, сюда бабушка ставила ноутбук. У стены напротив кровати небольшой комод. На стене над кроватью осенний пейзаж с церковью, над комодом – мужской портрет. Никогда не задумывалась, чей именно, а теперь подошла близко и стала вглядываться в крупные черты лица: глубоко посаженные тёмные глаза, плотно сжатые губы, высокий лоб с залысинами, седые виски… Совершенно незнакомое лицо. Подпись автора есть, но неразборчива абсолютно, это надо обращаться к специалисту. Зато можно попробовать разобрать дату! Где-то у меня была лупа…
Разобрала. Лупа, фонарик и неоднократное обращение к известной матери помогли. Одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год.
Тут я поняла внезапно, что в комнате стало темно, а ещё – что я ужасно хочу есть. Посмотрела на часы и присвистнула: половина четвёртого! Неудивительно, что в желудке соловьи свищут. Надо быстренько перекусить и сбегать в магазин: в холодильнике пусто. Мама придёт с работы и захочет поужинать, да и вообще, мало ли кто заглянет на огонёк.
Вечером, после того как мама поужинала и устроилась с удобством – кресло, плед, телевизор, чашка чаю, – я села рядом в такое же кресло и спросила:
– Мам, вы с отцом в каком году поженились?
– В восемьдесят восьмом.
– А уехал он от нас когда?
– В девяносто третьем.
Голос у неё был ленивый и сонный, расслабленный, поэтому я продолжила расспросы.
– Интересно, куда?
– Ну, сперва-то не слишком далеко, ему от издательства комнату дали где-то в районе «Аэропорта». А потом не то в Омск, не то в Томск, я всегда эти города путаю, а что? – тут она дёрнула рукой, подхватила падающую чашку и села прямо. – Погоди, почему ты спрашиваешь?
– Почему бы и нет? Прошло столько лет, что могу и поинтересоваться. А где он теперь?
– Не знаю и знать не хочу! – она встала и посмотрела на меня сурово. – И тебе незачем. Спокойной ночи!
Показав язык захлопнувшейся двери, я выключила телевизор и ушла к себе. Омск и Томск она путает, ну надо же!
Наутро я дождалась, пока мама уйдёт на работу. Чашка кофе, бутерброд – и снова в бабушкину комнату. Вчера я увлеклась портретом, а сегодня только погляжу на него, поздороваюсь, и займусь поисками документов.
Конечно, я их нашла. И не так долго пришлось ковыряться в старых вещах, прежде всего потому, что всю одежду мы после похорон отправили на благотворительность. Не знаю уж, кому и как пригодятся деловые костюмы и шёлковые блузки, но бабушка именно так распорядилась в завещании.
Довольно большая деревянная шкатулка с какой-то странной резьбой на крышке (если долго смотреть на неё, начинала кружиться голова) и кожаная папка с золотым тиснением «К пятидесятилетию работы в системе здравоохранения Москвы». Аккуратно закрыв дверцы комода, я унесла всё это в свою комнату. Даже не знаю, отчего, но мне не хотелось, чтобы мама знала, что я занимаюсь этими поисками.