Вру. Знаю. Очень уж резко она вчера отреагировала на вопросы об отце. Конечно, это мужчина, который её бросил, но слишком много лет прошло для настоящей обиды. Было там ещё что-то, о чём я предпочла бы узнать.
В поздравительной папке лежали документы. Первыми мне попались свидетельства о рождении бабушки и о её браке, и я убедилась, что всё правильно угадала про деда. Действительно, звали его Василий Александрович Голубев, и родился он седьмого мая двенадцатого года. Тысяча девятьсот двенадцатого. Ого! А отец, выходит, появился на свет, когда деду было под пятьдесят, ничего себе… Но вот сведений о том, куда Василий Александрович делся в конце концов, я не обнаружила. Хотя… сейчас ему было бы много больше ста лет, так что можно с уверенностью считать, что в живых его нет.
А вот отец вполне может быть жив – ему шестьдесят, некоторые в этом возрасте детей заводят! И я его найду.
Остальные бумаги в папке были менее интересными, хотя проглядеть их на досуге будет любопытно: почётные грамоты, какие-то документы по обмену квартиры, несколько страниц со стихами, написанными твёрдым мужским почерком.
Аккуратно сложив всё обратно, я закрыла папку, сунула её в свой бельевой шкаф и раскрыла шкатулку.
Несколько стопок пожелтевших писем, перевязанных, как это показывают в кино: красная ленточка, синяя, простая бечёвка… Я взялась за пачку, схваченную бечёвкой, и стала читать.
Не промахнулась: это были как раз-таки письма, подписанные «Константин». И какое-то время он действительно прожил весьма далеко от Москвы, в Иркутске. В Иркутске, слышишь, мама? Но вот последнее письмо, десятилетней давности, несло штемпель московского почтового отделения. Да и обратный адрес был указан вполне здешний, московский, в Измайлово.
В Измайлово. Рукой подать, полчаса на метро. Оставалось сделать последний шаг, узнать телефон и позвонить, и тут я испугалась: что я скажу этому совсем чужому, незнакомому человеку? И я временно дезертировала. Другие две пачки писем даже просматривать не стала, убрала всё обратно в шкатулку и её тоже прибрала подальше от глаз, вслед за коричневой кожаной папкой.
Вернусь к дневнику, мало ли какие сюрпризы готовит мне бабушка?
Довольно долго всё шло ровно. То есть, ровно-то на родной земле не бывает, но возникающие проблемы бабушка разруливала. Вот только с сыном непонимание становилось всё глубже. Серьёзные изменения показала мне запись от ноября восемьдесят седьмого года.
«Пришло письмо от В. Прямо шпионские страсти какие-то: листок бумаги без обратного адреса и подписи обнаружился в почтовой ящике. Он сообщил, что у него рак, врачи в той стране пытаются остановить процесс, но он не верит. Сообщил, что свирель и бас не придут, значит, оставшиеся части – мои. На днях позвонит его друг и скажет, что делать дальше».
Следующая запись – неделей позже. Я читала и перед моим внутренним взором стояла бабушка: прямая спина, лицо Снежной Королевы: ледяной взгляд, плотно сжатые губы, гладко собранные волосы. Она была очень красивой в молодости, Александра Михайловна…
«Встретилась с М.Н. Будем переезжать в другую квартиру. Что-то ещё скажет Костя? Впрочем, это неважно».
Они переехали в самом конце восемьдесят седьмого, под Новый год. А через месяц отец познакомился с моей мамой. В мае они поженились, и об этом бабушка тоже написала, конечно.
«Девочка очень юна и смотрит на всё вокруг широко раскрытыми глазами. Надеюсь, теперь сын угомонится. Как вовремя мы переехали! М.Н. сообщил, что В. при смерти, осталось не больше месяца. Он заглядывает к нам довольно часто, раз-два в неделю, благо живёт в соседней квартире. Хорошо бы понять, что ему нужно!»
В соседней квартире, чёрт меня побери! Так значит, дядя Миша был хорошо знаком с дедом, настолько хорошо, что именно ему Василий Александрович поручил позаботится о жене и сыне? Вот откуда взялось знакомство. А я-то гадала, что общего было между светским львом – настройщиком роялей и суровой старухой – врачом! Оказывается, это было общее прошлое, вот только совсем не такое, о котором мне рассказывали… Ну что же, теперь я знаю, кому задавать интересующие меня вопросы. Конечно, он ответит не на все, история Долгаловых и их – наших! – семейных способностей остаётся пока загадкой, но я буду копать. И докопаюсь.
В какой-то момент мне показалось, что я сейчас свихнусь от этих мыслей. Надо было немедленно переключиться, и я вскочила. Выйти на улицу, пойти куда-нибудь посмотреть картины – что-то срочно нужно сделать, чтобы перестать думать.
Одевшись, я вышла из дома, глубоко вдохнула морозный воздух и пошла к метро. Картины? Отлично. Будут картины.
Два часа в Пушкинском, среди импрессионистов, не полностью привели в порядок мои мысли, но всё же достаточно, чтобы привнести в них логику. Я поняла, что мне необходимо с кем-нибудь поговорить, и стала перебирать знакомых и друзей, чтобы найти жертву. Мама отпала в полуфинале, отвлекать Розалию от санаторных радостей было бы негуманно, Стас на работе… Вспомнив Эсфирь, я поморщилась: точно не тот случай. Даже когда мы были более или менее подругами, и то я бы не стала делиться с ней всеми этими сомнительными подробностями, а уж сейчас!.. Перебрала в телефоне знакомых – не так их и много, я, оказывается, вполне себе интраверт, смешно. И, наткнувшись на полузабытое имя, Анастасия Леонидовна, неожиданно даже для себя набрала номер бывшей директрисы моей бывшей музыкальной школы.
Она удивилась, конечно. Я и сама несколько обалдела от своего выбора…
– Таточка, а приезжай-ка ко мне! – предложила внезапно Анастасия Леонидовна.
– Домой? – спросила я без восторга; кажется, жила она где-то далеко на Юго-Западе…
– Да зачем же? Я сейчас на работе, сюда и приезжай. Ты же знаешь, где Большой зал консерватории? – поинтересовалась она со смешком.
– Да вроде бы, если только он не переехал за время моего отсутствия…
– Ну вот, правое крыло здания, крайний подъезд. Нотная библиотека, скажешь на вахте, что идёшь в отдел рукописей ко мне. Пропуск я тебе закажу.
– На третий этаж идите, – буркнула тётка-вахтёрша, и вслед мне добавила, – ходят и ходят, покою нет.
В ответ я только хмыкнула и взлетела по лестнице на третий этаж.
Анастасия Леонидовна совсем не изменилась. Хотя о чём я, прошло всего-то полгода! Это мне кажется, что солидный кусок жизни пролетел, проскочил мимо, столько всего со мной и вокруг меня происходило.
Как выяснилось, увольнение из школы пошло ей только на пользу: отдохнув пару месяцев, Анастасия Леонидовна обзвонила своих знакомых, друзей и учеников, и уже через три дня прошла собеседование на должность заведующей отделом рукописей. У неё снова был свой кабинет – крохотный, на один стол и два стула, зато отдельный и с окошком, глядящим точно на левое ухо бронзового Чайковского. Да и в зарплате она выиграла немало.
Новостями мы обменялись довольно быстро; надо заметить, место моей работы показалось бывшей директрисе довольно… экзотическим. Ну, а потом она посмотрела на меня с некоторым скепсисом и сказала:
– Значит, так: сейчас я сделаю нам кофе, и ты расскажешь в подробностях, что тебя беспокоит.
– Беспокоит? – удивилась я.
– Именно! – твёрдо ответила Анастасия Леонидовна.
После этих слов она встала из-за стола, изящным движением обогнула угол стола и подошла к скромному шкафчику, в каких на старых кухнях хранились соль, сахар и пачки чая «со слоном». Вот только внутри этого шкафчика оказалась вполне современная кофеварка Nespresso.
Тут я выдохнула с некоторым облегчением: растворимый кофе тоже пришлось бы выпить, а у меня от него изжога. И сливки нашлись, и коричневый сахар был в небольшой серебряной сахарнице, и пара фарфоровых чашечек, и даже сыпучее, хрустящее курабье с подсохшей каплей повидла…
Допив кофе, я отставила чашку и начала рассказывать обо всём, что случилось и выяснилось за последнее время. Заодно и сама будто по полочкам раскладывала события и факты, да и собственные умозаключения.
– Значит, Василий Александрович Голубев и Михаил Николаевич Каменцев, – задумчиво протянула моя собеседница. – Первое имя мне точно незнакомо, а вот второе… Погоди-ка минутку!
Вытащив мобильный телефон, она решительно ткнула в экран. Когда там ответили, заговорила вдруг ласковым голосом, каким иной раз беседуют с маленьким, но сообразительным ребёнком.
– Полина Эммануиловна, как вы сегодня? Погуляли? Сегодня хорошая погода. Даже солнышко выглядывало! Кончился сыр? Хорошо, я сегодня загляну к вам. Конечно, не сложно, вечером после работы и загляну. Полина Эммануиловна, скажите, а вы не помните такую фамилию – Каменцев? Настройщик роялей, это я знаю, но что-то было ещё с ним связано. Ах, вот как?
Несколько минут её неведомая собеседница о чём-то рассказывала, пронзительный чуть дребезжащий голос долетал до меня, хотя слова и были неразличимы. Наконец они попрощались, Анастасия Леонидовна отключила телефон и уставилась на меня.
– Что? – спросила я, занервничав. – Что такое?
– Помимо настройки роялей твой Каменцев…
– Он не мой! – открестилась я немедленно. – Он свой собственный.
– Помимо настройки роялей твой Каменцев был хорошо известен всей Москве и её окрестностям как непревзойдённый консультант в области антиквариата вообще и фарфора в частности. В особенности – лиможского.
Потрясённо глядя на неё, я выругалась очень плохими словами, потом, спохватившись, зажала рот ладонью.
– Ты не знала? – поинтересовалась Анастасия Леонидовна с некоторой насмешкой; я потрясла головой. – Ну, вот теперь ты в курсе. И что будешь с этим делать?
– Я-а-а… Ну, буду копать в эту сторону, разыскивая следы деда, – ответила я неуверенно.
– А ты уверена, что нужно это делать? Если твой дед вынужден был эмигрировать, и я почти уверена, что эта необходимость была именно с антиквариатом связана…
– Да ну! Это произошло сорок лет назад, задолго до моего рождения, нет уже даже той страны, в которой торговля антиквариатом была полуподпольной. Что может мне грозить, кроме находки парочки неаппетитных протухших секретов?