– Гостиница – ладно, но в если он жил в квартире или доме, как найти?
– Участковый на что? Самая его работа! Тридцать два участка у нас в Бежицах, вот все тридцать два участковых и опрашивают своё население. Кстати, не так много домов, где может поселиться чужой и остаться при этом незамеченным. Ну, или хотя бы малозаметным. Считай сама, – Бекетов стал загибать пальцы. – Семья с детьми – не годится. Молодожёны – не годятся. Активная пенсионерка – не годится…
– Почему?
– Да она ж душу вынет, пока выспросит, к кому ты приехал и для чего! Так что найдём, где он жил, не сомневайся. Конечно, в гостинице уже всё убрано, а в частном доме наверняка где-нибудь пальчики да остались.
Какой-то ещё вопрос крутился у меня в голове, и наконец я его поймала за хвост.
– Стас, а почему так долго не знали имя женщины? Они ж с Горгадзе работали в гостиничном баре, значит, оформлялись официально!
Он потянулся и улыбнулся уже совершенно по-кошачьи.
– Сколько бар успел проработать?
– М-м-м… Две недели?
– Именно! Пятнадцать дней. У них был испытательный срок, договор никто не подписывал, паспорта отксерили, и всё. А ксерокопии эти так и не нашлись…
– Угу… – я нахмурилась. – И лежали они где-нибудь в кабинете управляющей в столе, который отродясь не запирал никто.
– Точно!
– Но погоди, тогда получается, что убийца жил в гостинице! Если у него был такой лёгкий доступ к кабинету управляющей…
– Всё проверим, душа моя, не сомневайся, – он встал. – Пойду я. Не стану компрометировать женщину, которая, может быть, согласится за меня выйти замуж. Кстати, ты обдумываешь моё предложение?
Я подняла на него глаза и позволила себе на мгновение отпустить дар, прочитать его эмоции.
Что ж, картинка мне понравилась, хотя и смутила: Стас в подробностях вспоминал время, проведённое со мной в постели…
Часть 10. Что выросло, то выросло
Март восемьдесят восьмого.
«Девочка родилась двадцать шестого марта, назвали Татьяной в честь покойной матери невестки. Хорошо, что девочка, я-то от силы отказалась, а ей вдруг да будет по плечу?»
Май восемьдесят девятого.
«Пришла телеграмма из Байкальска. Два дня назад умерла мама, ей было восемьдесят семь лет. Я не видела её больше пяти лет, с тех самых пор, как ездила туда смотреть, как она устроилась. Не знаю, почему Лидия сообщила так поздно, уж как-нибудь я бы добралась туда. Всё равно надо поехать. Может быть, отвезти прах в Бежицы? Хотя этот город она никогда не любила, а об отце не хотела больше и слышать. Поговорю с Лидой, как маме хотелось, так и сделаем».
Та-ак, запись о приезде бабушкиной матери я пропустила. Это получается что, моя прабабушка? А я даже не знаю, как её звали, вот позорище! Я стала листать дневник назад, к восемьдесят четвёртому году… Ага, вот.
«Мама окончательно уехала из Бежиц. Поначалу хотела устроиться здесь, в Москве, но пожила у нас неделю и отказалась от этой мысли. Слишком для неё шумно, грязно, всё бегом. Решила отправиться в Байкальск к Лидии. Может, и правильно: у Лидки трое детей и пять или шесть внуков, не дадут бабушке заскучать».
То есть, получается, у меня ещё куча родственников где-то на Байкале? Надо же, я о них и не слышала никогда… Надо поискать адрес и написать, а пока буду читать дальше. Вот уверена, что впереди меня ждёт самое интересное. Или нет? Что-то уж больно мало осталось страниц, на тридцать лет точно не хватит…
Июнь восемьдесят девятого.
«Вернулась в Москву. Маму похоронили на городском кладбище в Байкальске. Я побывала на могиле – Лида всё сделала правильно. Отвезла туда всяких подарков, семейные фотографии, несколько хранившихся у меня вещичек; вряд ли увижу ещё сестру и племянников в этой жизни. Хотя кто знает?».
Август девяносто первого.
«Лена с ребёнком, слава богу, на даче, в Жаворонках, а Костя, разумеется, отправился на баррикады. Ничего не поделаешь, что выросло, то выросло. Хорошо бы вернулся живым и здоровым».
Четвёртое апреля девяносто четвёртого.
«Пришла телеграмма от Веры: сегодня ночью умер отец. Надо ехать».
Тремя днями позже.
«На похоронах было неожиданно много народу. Ну, родня, понятное дело, но были и соседи, и с завода кто-то пришёл. Отпевали в соборе, поминки – в горисполкомовской столовой. Вера постарела как-то разом лет на двадцать, а ведь она не так и намного меня старше. Думаю, она пыталась удержать отца на краю и выложилась. Полина решила уйти в монастырь. Что за глупость? Молодая женщина, красавица… Конечно, потерять почти разом мужа и ребёнка невыносимо тяжело, но стоит ли хоронить себя за монастырскими стенами? Впрочем, кто б меня спрашивал… Ладно, есть в семье целители тела, будет и целительница духа, сестра Евпраксия. Вера решила, что тетрадь оставит в монастыре, под Полиным присмотром. И впервые за много лет я с сестрой согласилась. Если будет среди младшего поколения кто-то, кто получит способности, Евпраксия отдаст наследство. Может, среди Лидиных внуков кто? На Таточку надежды мало, девочка хорошая, но слишком уж спокойная, огня в ней нет».
Я? Я слишком спокойная? Ну, знаете!
Ладно, предположим я и в самом деле до бабушкиной смерти жила несколько сонно, без драйва. Но это ведь дело такое, кому-то драйв нужен, чтобы вот прямо на первой странице убийство, на третьей – ещё одно, драки, погони, взболтать и не размешивать, меня зовут Бонд, Джеймс Бонд. А кому-то хорошо в тихом сонном городке, где всё и все рядом, где из конца в конец города можно дойти за час прогулочным шагом, и каждая продавщица знает тебя по имени.
А где хорошо мне?
Вот бы знать…
Так, прекратила бесполезные рефлексии. Читаем дальше! И я перевернула страницу.
Вот только записей дальше не было. Чистый разворот, ещё один, а на следующем запись явно более позднего времени: другая ручка, гелевая – не уверена, что они были в девяностых, и почерк здесь менее чёткий, даже чуть расхлябанный, разъезжающийся.
«Сегодня мне исполнилось восемьдесят девять лет. Не знаю, сколько суждено ещё прожить, поэтому оставляю запись о важном. Если ты, Таточка, станешь читать мой дневник, значит уже заслуживаешь шанса на то, чтобы попробовать. Чтобы пройти испытание. Чтобы управлять силой, данной тебе от семейных корней, тебе – моей внучке, праправнучке Анастасии Илларионовны и так далее.
Итак: через поколение в нашей семье рождаются женщины, обладающие особыми способностями. Чаще всего это способности к целительству, иногда – к чтению эмоций или образов. Несколько раз были те, кому досталось повелевать огнём или водой, из них мало кто дожил до взрослых лет.
Вполне возможно, что и тебе досталось это наказание. Потому что я говорю: нет в этом ни радости, ни удовольствия, только ответственность и тяготы. Но если уж так вышло, неси свою ношу достойно.
Помимо всего, что сказано выше, добавлю две вещи, самые важные.
Во-первых, в родном моём городе Бежицы есть Рождественский монастырь, в нём настоятельницей матушка Евпраксия. Она наша дальняя родственница. У Евпраксии хранится старинная семейная Книга, там ты найдёшь записи всех своих предшественниц, последней из которых была моя старшая сестра Вера Михайловна. Прежде чем попытаться использовать проснувшиеся в тебе силы, прочти хотя бы её записи; с более ранними тебе сложно будет сразу справиться, там тяжёлый и местами совсем непонятный язык. Ну, разберёшься. Чужих к Книге не допускай!
Во-вторых, для того, чтобы дать толчок имеющейся в тебе силе, заставить её тебе подчиняться, нужно сделать вот что…»
Дальше шло описание несложного ритуала и две строки совершенно непонятных слов. Записаны они были кириллицей, но даже сочетания букв отдавали какой-то дикой древностью. От греха подальше я захлопнула тетрадь – плавали, знаем; читали про попаданцев. Так вот прочтёшь эту абракадабру, и окажешься где-нибудь в параллельной реальности, не имея ничего, кроме заношенных джинсов, футболки и меховых тапочек.
Не то чтобы я прямо сразу и безоговорочно поверила в написанное, нет. Но почерк был определённо бабушкин, да и манера изъясняться её. В конце концов, проверить – проще пареной репы. Схожу завтра к матушке Евпраксии и попрошу вернуть семейное имущество.
Ночь я провела в просмотре странных снов, несколько пугающих своей реалистичностью. Не виденная мною ни разу Вера что-то говорила неслышное, качала головой и снова повторяла, подчёркнуто артикулируя. Но увы, мне никак не удавалось прочесть по губам, что же говорит моя двоюродная бабка. Наконец она махнула рукой, повернулась к зеркалу – вот тому самому, кстати, которое я вижу каждый день в дверце своего платяного шкафа. Из зеркала вышла бабушка, ровно такая же, какую я помню в предпоследний день её жизни: с короной белоснежных волос, в нарядном серебристо-лиловом платье, с жемчугом на шее. Она вгляделась в меня. покачала головой и сказала, повернувшись к Вере:
– Рано ещё, девочка просто не готова. Таточка, мы вернёмся. Читай тетрадь.
И они растаяли в воздухе.
Я проснулась, открыла глаза: тьма за окном. Конец декабря, конечно, чего и ждать, день начинается и почти сразу же заканчивается. У кельтов это время называлось Думанниос, темнейшие глубины. Вон они, эти глубины, прямо во дворе, заглядывают в окно.
Экран телефона показал половину восьмого. Спать, спать, спать! Я повернулась на правый бок. Потом на левый. Потом…
Короче говоря, после примерно пятого цикла переворачиваний стало понятно, что Морфей и его родственники покинули меня. Надо вставать и начинать жить дальше. Хуже всего было то, что в голову сразу полезли все те мысли, которые я старательно отгоняла. Например, о том, как странно, вроде бы и в шутку сделал мне предложение Бекетов. Нет, я же помню, как это было у меня в прошлый раз: Кирилл привёл меня в ресторан, заказал какой-то шикарный ужин, за десертом встал на одно колено и протянул коробочку с кольцом… Правда, брак начал заканчиваться практически сразу после свадьбы, не дожидаясь окончания медового месяца, но зато ведь красиво было!