– Поясни?
– Записки целителей за последние почти триста лет могут быть интересны сами по себе, как антикварно-букинистическая редкость. Как рукопись, стоящая денег. Так?
– Так.
– Но есть ведь и вторая сторона медали. То, что это записки целителей, и не только целителей, обладающих необычными способностями. Евпраксия не разрешила мне читать первые страницы, самые давние, не только из-за нечитаемого шрифта и сложного для восприятия языка. По её словам, это можно будет сделать после привязки.
Бекетов вздёрнул брови.
– И ты на это пойдёшь?
– Конечно. Если уж у меня обнаружились какие-то способности и появилась возможность их развить, начать пользоваться, было бы стыдно не сделать этого. Да, боюсь, – ответила я на незаданный вопрос. – Но научиться хочу гораздо больше. И кстати, ты спрашивал, не опасаюсь ли я рассказывать обо всём тебе.
– Да ну, Тат, вопрос дурацкий!
– Нисколько, – я помотала головой, попутно удивляясь собственной твёрдости. – Во-первых, я тебе верю. Во-вторых, если бы ты работал на одну из сторон, всё разрешилось бы куда раньше. И в-третьих, в этом случае ты бы жил несколько по-другому, по крайней мере, машину бы поменял.
Стас скрипнул зубами: его старенькая машина дышала на ладан, а профессиональный ремонт обещал вылиться в такие деньги, что оставалось лишь подкручивать какие-то гайки самому.
– Ну хорошо, – сказал он после некоторого молчания. – По схеме мы всё проговорили?
– Остался маленький хвостик, – я снова придвинула к себе листок бумаги. – Непонятно пока, на кого работает Эсфирь, но это и не очень важно, довольно и того, что против нас. Согласен?
Я смотрела на него во все глаза: а вдруг красота нашей Снежной королевы произвела куда более глубокое впечатление, чем даже может предположить сам Бекетов? Но он остался спокойным, только поморщился слегка.
– Согласен. Она – мелкая сошка.
– Хорошо. Неизвестной остаётся и монахиня, работающая на «Ролекс», но это ерунда. Зато мы можем с уверенностью предполагать, зачем Каменцев пришёл на кладбище в маске нищего попрошайки.
– Рассказывай.
– Попасть в монастырь со стороны затруднительно, а мужчине – невозможно. Липовая Феодосия…
– Она же искусствовед Юлия Михайловна Красникова, – кивнул Стас.
– Вот именно… Можно предполагать, что эта женщина в дороге что-то добавила бедной старушке в чай, отчего у той случился криз, стащила документы и испарилась. После чего возникла уже в Бежицах в роли специалистки по кадомскому шитью. Работала она на Каменцева, и, возможно, ей удалось разведать тайник матушки Евпраксии, где хранился гримуар. А раз так, значит, нужно было встретиться с, так сказать, боссом? Монахини поодиночке никуда не выходят…
– Так они и работать на кладбище отправлялись парами, – Бекетов усмехнулся.
Да знаю я, что ты и сам догадался и меня поддразниваешь! Но мне нужно всё это проговорить вслух, чтобы услышать, нет ли где фальшивой ноты.
– Угу. Но одно дело, если они отправились в школу отбирать девочек для обучения вышивке, там шаг вправо-влево не сделаешь. А вот работа по уборке и очистке могил… То за водой надо сходить, то мусор выбросить, то ещё что-то сделать в сторонке. Значит, всегда есть возможность переговорить с кем-то, с кем ты в принципе не должна быть знакома. Согласен?
– Согласен! – и в доказательство он крепко меня поцеловал. – Нам с тобой осталось договориться, как обставить встречу с господином, которого ты называешь хозяином «Ролекса».
И мы договорились.
Часть 11. Кода и финал
Двадцать четвёртое декабря, европейский сочельник. День получился насыщенный и в то же время тягучий, словно горячая карамель. Утро я провела в скриптории за работой. Более того, принесла с собой фотокопию той самой фразы из бабушкиного дневника и, посоветовавшись с Евпраксией и под её присмотром, прочитала заклинание. И… ничего не произошло.
Молния не ударила, третий глаз посредине лба или в любом другом месте не открылся, понимать язык птиц я не начала. Настоятельница пожала плечами, больно ткнула меня в лоб указательным пальцем и ушла по своим делам, а я открыла гримуар – и остолбенела. Теперь я понимала тот сложный, нечеловечески для меня сложный язык, которым были написаны его первые страницы! Торопливо начала пролистывать дальше – да! И вот эти строки, написанные по-французски, и латынь, и… что это? греческий? Насыпайте, прочтём.
Так значит, вот какой дар должен был во мне открыться, дар полиглота!
Вот чтобы это помогло понимать технику работы с энергией, так нет. Приходилось прочитывать и тренировать пальцы, язык и голову, чтобы всё увиденное глазами, все буквы не только сложились в слова, но и встали стройными рядами на соответствующую полочку в мозгах. К середине дня, когда эти самые мозги только что не закипали, а в желудке печальным хором звучали рулады, я научилась останавливать кровь (пришлось экспериментировать на собственных пальцах), закрывать раны и снимать боль.
Пока всё это в микромасштабе, сколько там крови из того пальца? И дай мне бог никогда в жизни этим умением не воспользоваться, но всё же лучше знать и уметь.
Выдохнув, я закрыла тетрадь и ласково погладила потрёпанную кожаную обложку и прошептала.
– Спасибо!
Можете смеяться, но обложка потеплела под пальцами.
Дальше мой путь лежал в центр города. Во-первых, нужно зайти в школу и узнать, когда мне поставили дежурство. Да и вообще – показаться на глаза, покрутиться и разведать. Будут ли преподаватели отмечать Новый год коллективом или уж раз концерт отложили, так и празднования не будет до тринадцатого января? Во-вторых, требовалось зайти в отделение банка и забрать из ячейки все хранящиеся там «сокровища». Если господин коллекционер действительно чист и непорочен, и интересуется только балалайкой – ну, пусть на неё поглядит, от меня не убудет.
Кроме того, коробки господина Каменцева… Я хмыкнула, осознав, что даже мысленно перестала называть бывшего соседа «дядей Мишей», не идёт на язык ласковое прозвище.
Да, так вот, и эти самые коробки следует из хранилища извлечь; кто его знает, когда их хозяин появится в Бежицах, а отделение банка закроется с тридцатого декабря и на все каникулы.
Бодрой рысью пробежав мимо дома, я только вздохнула, позволив себе целое мгновение попредвкушать тёплую кухню, горячий борщ и другие маленькие радости оседлого бытия. Мороз и в самом деле усиливался, но, несмотря на это, в парке было полно детей на горках, с санками, в снежной крепости. Надо же, я всё пропустила! Когда горку-то залили? Каток работает, музыка играет, в киоске разливают горячее какао. Эх, а я и тут мимо…
И в школе оказалось многолюдно. В холле развешивали гирлянды, в актовом зале матерились, устанавливая ёлку, из столовой пахнуло выпечкой.
– О, Таточка, ты вовремя! – поймала меня за рукав завуч Елена Романовна. – Пойдём, поможешь подобрать костюмы для участников концерта.
– Костюмы? – я пыхтела, с трудом поспевая за маленькой, кругленькой, совершенно седой дамой. – Мы ж вроде всё подготовили, и программу, и всякие наряды по номерам.
– Ой, всё поменялось! Ты что, не знаешь, всегда в последний момент что-нибудь выскакивает, словно чёртик из коробочки, и программа летит в тартарары.
– Стоп! – теперь уже я ухватила пышный рукав её блузки. – Елена Романовна, когда и что выскочило, и откуда?
– Да сегодня утром! Пришло распоряжение, отменяющее карантин. Николай Егорович подумал и решил, что занятия возобновлять уже не ко времени, а праздников провести нужно два, один тридцатого, второй, как и планировали – тринадцатого января.
– Вот радость-то… – протянула я. – А чего меня не вызвали?
– Да ты ж вот и сама пришла! – улыбка завуча была так наивна, что я не поверила ей ни на одну минуту. – Ах да, подруга твоя приедет к концерту, ты в курсе?
– М-м, – я помотала головой.
– Она обещала аккомпанировать трём романсам, что будет петь Катюша Хорошилова, не всё ж Розалию терзать. Представляешь, как удачно?
А вот это совсем плохо; тётушка наверняка решит, что её оттирают от работы, хотят выпроводить на пенсию и прочее. И, кстати, похоже на правду…
– Странно, – сказала я, всем лицом изображая бесконечное удивление. – Эсфирь довольно слабая пианистка, она ж вокал всегда преподавала. И без репетиций, вот так сходу… Даже не знаю, Елена Романовна, не сесть бы нам в лужу.
– Вокал, ну да, ты права, конечно… Знаешь что, сходи-ка к Николаю Егоровичу, поговори с ним.
– А костюмы?
– Есть ещё время, успеем! – маленькая сильная ручка развернула меня в сторону директорского кабинета и решительно подтолкнула вперёд.
После беседы с директором ситуация более или менее прояснилась. Как обычно, праздным рукам занятие находит дьявол. Как и праздным головам, и языкам. В школе традиционно существовало две коалиции педагогов, и кто-то решил, что появление новой преподавательницы нарушит существовавшее равновесие. Ерунда, Эсфирь никогда в жизни не таскала ни для кого каштаны из огня, и тут пусть на неё в этом смысле не рассчитывают. Закрепив в сознании милейшего Николая Егоровича мысль о том, что нельзя допускать на торжественном концерте выступление непроверенного аккомпаниатора, натянула пуховик, выскользнула из школьных дверей и перевела дух. Вот этой ерунды ещё мне не хватало!
Осторожно идя по тропинке, протоптанной по пешеходной части Садовой улицы, я вспоминала предыдущую школу, куда пришла сразу после института, и откуда ушла, в общем-то, тоже в результате вот таких подковёрных игр. Ну почему, почему, почему люди не могут просто работать, учить детей музыке? Непременно нужно спихнуть ближнего и по возможности так, чтобы он больно ушибся. Неужели и отсюда придётся уходить? А чем ещё я могу заниматься?
Мысль была такой неожиданной, что я остановилась посреди дорожки, и, конечно, тут же получила толчок в спину.
– Чего встала посреди дороги, дурища? – толстая тётка в точно таком же пуховике прошла дальше по дорожке, совсем спихнув меня в сугроб.