Надо сказать, что резкие антисоветские выступления некоторых американских политических деятелей, призывы к разговору с Советским Союзом с позиции силы способствовали только одному — укреплению мнения руководства страны в необходимости наращивания военного потенциала, в правильности избранного курса на силовое противостояние. Возник замкнутый круг гонки вооружений, в котором ни одна страна не хотела уступать и не верила другой.
Говорят, что афганская война сорвала процесс потепления, зарождавшегося доверия и начавшегося ограничения гонки вооружений. Я не дипломат, и мне трудно оценивать ход внешнеполитических процессов, но помню, как в июне 1979 года, до начала войны в Афганистане, после подписания соглашения по ОСВ-2, Брежнев сказал: «Картер — человек неплохой, но слабый. Не дадут ему ничего сделать. Много сил в США, которые никогда не согласятся с разоружением». Так и получилось с ратификацией ОСВ-2.
В том же году, выступая в Берлине, Брежнев под влиянием своих советников предложил сократить численность ракет средней дальности. В марте 1979 года было заявлено, что СССР не применит первым ядерное оружие. Как известно, ответа не было, и это как бы подтверждало агрессивность США.
Ни в американской, ни в советской дипломатии конца 70-х годов не нашлось человека, который бы попытался разорвать порочный круг недоверия и гонки вооружений. Советская дипломатия, как выразился один из советников Брежнева, начала действовать по принципу «нет», а не по принципу «давайте подумаем и найдем компромисс».
На Западе, в различных аудиториях, и особенно на пресс-конференциях, меня нередко спрашивали: «Как вы решились выступить одним из организаторов Международного движения врачей за предотвращение ядерной войны? Многие идеи, высказанные вами в тот период, — бесперспективность гонки ядерных вооружений, запрещение испытаний ядерного оружия, невозможность победы в ядерной войне, а значит, бесперспективность гражданской обороны — шли вразрез с официальной линией. Как воспринимали ваши пациенты, руководство страны, этот, в определенной степени, «бунт» лечащего врача?» Другие говорили, что это строго продуманная акция Кремля, рассчитанная на раскол американского общества. Как будто то же самое нельзя было сказать в отношении советского общества! Кроме того, роль, подобная моей, была предложена лечащему врачу президента США Р. Рейгана, который, однако, отказался участвовать в движении, видимо, пытаясь, если следовать логике подобных заявлений, сохранить единство советского общества. Выступать с оригинальными высказываниями мне позволяло мое положение врача, в котором нуждались и Брежнев, и Андропов. Но я уверен, что не только это. И тот и другой (первый — в меньшей степени, второй — с продуманных аналитических позиций) внутренне соглашались с идеями, которые питали наше движение. Ни тот ни другой ни разу в личных беседах, да и в публичных заявлениях, не выступали ни против движения врачей, ни против меня лично. Более того, вспоминаю случай, который имел место в связи с моим выступлением в Верховном Совете СССР летом 1981 года с призывом прекратить гонку ядерных вооружений.
Как всегда было в те годы, от меня заранее потребовали в ЦК копию моего выступления. В нем не было каких-то «революционных» идей, а просто излагались принципы, которых придерживались врачи в движении, выступающем против гонки ядерных вооружений. «Необычен» был стиль выступления — в нем отсутствовали выражения типа «американский империализм» и т. п. Каково было мое удивление, когда из отдела, руководимого Б. Н. Пономаревым[73], мне вернули мое выступление с поправками, которые придавали ему традиционно глупый стиль. Мне не хотелось вмешивать в эти дела Брежнева, и я позвонил Черненко. Выслушав мое заявление, что с таким текстом я выступать не буду и пусть выступает тот, кто правил, Черненко ответил, что он разберется и позвонит. Действительно, минут через 30 раздался звонок и всегда спокойный Константин Устинович сказал с некоторым раздражением: «Знаешь, я говорил с Сусловым. Ты же его знаешь — он на все всегда говорит: «А так не было». То же сказал и о твоем выступлении. Мой совет — не обращай внимания и выступай так, как считаешь нужным».
Так я и сделал. Не знаю, произвело ли впечатление мое краткое выступление на депутатов, помню лишь, что многие подходили и говорили, что это что-то новое в Верховном Совете (почему-то запомнил нашего замечательного танцора и балетмейстера М. Эсамбаева). Все это было прекрасно, но какова будет реакция руководства, что скажет Суслов, который, мягко говоря, меня недолюбливал? В перерыве мне позвонил Андропов и сказал: «Когда закончилось заседание, Леонид Ильич сказал в кулуарах присутствующим там членам Политбюро: «Лучше всех выступил Чазов». Этого было достаточно, чтобы больше никто не вмешивался в тексты моих выступлений.
Второй случай связан с приемом Брежневым в декабре 1981 года делегации Папской академии наук, которая должна была вручить одновременно ему и Р. Рейгану послание этой академии с предложением о прекращении гонки ядерных вооружений. Возникла не раз встречавшаяся в те годы ситуация, связанная с вопросом, принимать или не принимать делегацию, а главное — на каком уровне принимать. Помощники и советники Брежнева гадали — примет Р. Рейган делегацию или не примет? То, что придется принимать делегацию представительной и авторитетной Папской академии наук, сомнений не было. Но надо ли делать это самому Брежневу? Кстати, в последующем делегацию международного движения «Врачи мира за предотвращение ядерной войны» принимал не Председатель Президиума Верховного Совета СССР, а его заместитель В. В. Кузнецов[74]. В конце концов все сошлись на том, что принимать делегацию должен Брежнев. Но в те годы он почти не работал, и все реже и реже удавалось не только уговорить его на встречу с тем или иным государственным деятелем или делегацией, но и подготовить к этой встрече. Трудно было переоценить значение официального представления полученных нами материалов правительствам различных стран мира и, в первую очередь, США и СССР. Доклад же Папской академии, в составлении которого принимали участие и наши представители, базировался в основном на научных материалах, полученных Международным движением врачей за предотвращение ядерной войны.
Естественно, что при очередном моем приезде к Брежневу на дачу, выбрав момент, когда он достаточно четко мог обсуждать различные проблемы, я напомнил ему о визите делегации Папской академии и желательности встречи с ней. К моему удивлению, он не заворчал, как обычно на своих помощников, не дающих ему покоя, а, наоборот, сказал, что эта встреча полезна и даст ему возможность еще раз высказать свои предложения о мире, который так нужен прежде всего советским людям: «Ведь 36 лет нет войны, такого еще не было в истории России». И повторил то, что уже неоднократно высказывал: «Я уверен, что, спроси каждого из наших людей, готов ли он отдать последний рубль ради мира, каждый ответит согласием. Мы сильны, и это сохраняет мир. Но вы правы. Надо, конечно, договариваться с американцами, надо что-то делать с ракетами, ядерными бомбами. Мы ведь это и пытались делать вместе с Р. Никсоном. Неужели ты думаешь, что мы не понимаем, что защита мира сегодня — это десятки миллиардов, которые пошли бы на нужды народа? Но ты же слышал, что говорит Р. Рейган и некоторые его помощники. Ваши рассказы об ужасах ядерной войны никак на них не действуют. А в принципе, хотя многие наши и не понимают вас (он, конечно, говорил не о простых советских людях, а о руководстве), но вы делаете хорошее дело».
Встреча состоялась. Довольны были представители Папской академии. Довольны были и мы, в движении «Врачи мира за предотвращение ядерной войны», не только потому, что впервые руководитель государства говорил о невозможности вести ядерную войну, но и потому, что эта встреча показала, что антиядерное движение начало набирать силу, объединяя не только ученых, но и политических и религиозных деятелей.
Брежнев был тоже доволен этой встречей. Когда после нее я посетил его, он сказал: «Знаешь, что меня удивило — известные профессора, специалисты в своем деле бросили дом, близких, свои дела и в такую погоду (накануне в Москве была пурга) поехали в Москву, чтобы лично передать мне письмо. Это замечательные люди».
Потом я узнал, что некоторые из окружения отговаривали Брежнева от этой встречи под разными предлогами. Предложив ему сослаться на состояние здоровья, они не рассчитали, какой будет его реакция. А в то время, в 1981 году, Брежнев делал все, чтобы скрыть любые свои недуги.
Не сомневаюсь, что противников у меня было немало — и среди руководства (М. А. Суслов, А. П. Кириленко[75], Б. Н. Пономарев), и в среде военных, и в МИДе, да и среди простых людей, воспитанных прессой на определенных догмах и присылавших мне возмущенные письма. Однако в целом советское общество, народ поняли идеи Движения врачей за предотвращение ядерной войны, ибо они отвечали его духу миролюбия и ненависти к войне.
Это особенно проявилось после беспрецедентной телевизионной передачи — дискуссии советских и американских врачей, посвященной гонке ядерных вооружений, сути гражданской обороны, последствиям ядерной войны. Американские коллеги предложили, чтобы без всякой цензуры, без ведущего, в присутствии иностранных журналистов состоялась свободная дискуссия по наиболее острым проблемам гонки ядерных вооружений. Я передал это предложение в Гостелерадио и ЦК КПСС. Иностранные корреспонденты единодушно утверждали, что подобная передача невозможна. Каково же было их удивление, когда в один из июньских дней 1982 года, в разгар «холодной войны», их пригласили в Останкино, в телецентр, чтобы они могли наблюдать непосредственно за ходом дискуссии. Удивлялись и наши американские коллеги, ибо в то время ни одна телевизионная компания США не согласилась провести подобную дискуссию. Состоялся откровенный разговор о сути гонки ядерных вооружений, угрозе возникновения ядерной войны и ее последствиях. В ходе дискуссии с экрана телевизора прозвучали заявления, противоречащие официальным взглядам, существовавшим в СССР, на эти проблем