Идрис сказал мне, что его родители были замечательными и что он и его брат росли счастливыми. Он также сказал мне, что «они не слишком верили в ментальное здоровье» и не говорили о том, какие эмоции испытывают. Когда он был маленьким, его называли «немного плаксой». Это было неприемлемо в его семье, и он научился никому не показывать свои слезы. Таков был кодекс поведения в доме Идриса. Там разрешалось быть наглым, заигрываться, можно было плохо себя вести, но нельзя было расстраиваться, и превыше всего – «ты не должен заставлять маму волноваться». Если ему хотелось заплакать или он выглядел встревоженным, его отец грозно смотрел на него, отчитывал его за то, что он расстроил маму, и Идрис прекращал. Он перестал показывать, что он был расстроен, но это не означало, что он перестал расстраиваться. Когда его брак катился в пропасть, он никому не показал, как тяжело ему было. Когда он терпел неудачи в бизнесе и думал, что может потерять дом, он сдержал это все в себе. Когда он чувствовал себя забитым тревогой и депрессией, он заливал свои чувства алкоголем. Он не хотел волновать своих родителей. Он не хотел волновать своих друзей. Он не хотел волновать даже меня.
Страх провала
Что-то переключилось в нем, его плечи немного расслабились, и он откинулся на своем стуле, когда признал свой страх расстроить людей. Мы поговорили о том, как он рос, и он поведал мне о своих шалостях, мечтательно улыбаясь воспоминаниям. Однажды, вспоминал он, ему удалось провести девушку в свою комнату, когда родители уже легли спать. Он думал, что остался незамеченным, но рано утром мама громко постучалась в его комнату и просунула голову в щель между дверью и стеной; глаза ее были зажмурены.
«Доброе утро, мой хороший, – он закрыл себе рукой глаза и старательно изобразил мамин высокий неодобрительный голос. – Твоя подруга пьет чай с молоком или сахаром?» Он тихо посмеивался, вспоминая реакцию матери и как он с братом, милые проказники, весело озорничали, «обычные мальчишеские шалости», как говорил отец и ласково ерошил их волосы.
Идрису нравилась такая версия себя: очаровательный шалун, ходящий по краю, но также вполне народный любимчик. Именно поэтому он нравился людям. Он прятал свою грусть за несколькими пинтами в баре, говорил о футболе с приятелями и вставлял несколько шуток, не давая им увидеть, насколько разбитым он себя чувствовал.
Идрис был Миротворцем и чувствовал стыд, если ему случалось кого-то расстроить своими чувствами. В его семье уязвимость была равносильна провалу и потому приводила его в ужас. Когда родители волновались за него, они ругали его и отстранялись. Они не придавали значения его чувствам, говорили ему быть сильным и что он как-нибудь справится. Он видел, что именно так поступал отец в сложные времена. Если у Идриса так не получалось, ему говорили уйти в свою комнату и возвращаться, когда он будет чувствовать себя лучше. В действительности его родители сами не знали, что делать со своими чувствами, поэтому должны были избегать их и учили Идриса поступать так же с его переживаниями. Они были неисчерпаемым источником практической помощи, но не смогли создать для него пространства, в котором разрешено чувствовать, не смогли показать ему, что его опыт нормален и что надо обращаться за помощью, если он в ней нуждается. Лишенный помощи и способности чувствовать, Идрис запер свою боль внутри и прибегал к более разрушительным способам отвлечься от боли из страха, что кто-нибудь ее обнаружит и это разрушит их отношения.
Такое разрушительное поведение было каким-то образом более приемлемым в его модели бытия мужчиной, чем проявление горя из-за распада семьи. Азартные игры и беспорядочные связи, переработки и алкоголь, – все это было более приемлемо в кругу его друзей и сверстников, чем уязвимость, которую он скрывал за таким поведением. Когда он окончательно разрушил отношения, то воспринял это как очередной повод к самоуничижению, очередной провал, очередную причину испытывать стыд и прятать свои истинные чувства.
Идрис пришел к пониманию, что за его видением своих эмоций и поведения стояла идея о том, что значит быть мужчиной в его окружении. Ему не хватало разрешения чувствовать, просить о помощи и как-то влиять на других людей. В итоге вовсе не чувства, а именно безрассудные и эгоистичные способы, которыми он пытался скрыть правду, стоили ему отношений с женой.
Быть мужчиной
Подумайте немного о мужчинах в вашей семье.
Спросите себя, какому кодексу вы следуете и откуда он появился. Возможно, вы научились от родителей, что быть мальчиком означает быть практичным и неэмоциональным. Возможно, ваша школа или друзья закрепили эту установку. Может быть, на вашей работе сейчас это тоже отдается: соревновательность и амбициозность поощряют, а чувствительность и задумчивость активно не одобряют.
Попробуйте вспомнить, что делали мужчины в вашей семье и как они вели себя в тяжелые времена.
Мои клиенты часто рассказывают, что никогда не видели, чтобы их отец плакал, или, если все-таки видели, насколько дискомфортно им было это видеть и насколько нехарактерно для отца это выглядело. Идрис вспоминал, как умерла его бабушка со стороны отца и на ее похоронах было множество сдержанных мужчин со сжатыми челюстями и сухими глазами. Он рассказал мне, что сейчас положение мужчин начало меняться. Рассказал, что в компании его друзей стали относиться серьезнее к ментальному здоровью и оказывать больше эмоциональной поддержки. Он рассказал, что иногда в его компании в баре даже обсуждают ментальное здоровье. «Ну, мы говорим о том, что думаем о ментальном здоровье, – сказал он с понимающей улыбкой. – Не могу сказать, что мы разговариваем о том, что чувствуем по этому поводу».
Стыд и скрывание
Мы все хотим чувствовать, что нас принимают. Чувствовать принятие сородичей абсолютно необходимо для социальных животных, которыми мы являемся, и самая большая угроза для принятия – стыд. Для многих мужчин разговоры о своих чувствах или проявление уязвимости сравнимо со слабостью и все еще стигматизировано. Стыд – одна из первобытных эмоций, нужная для того, чтобы удерживать нас на правильной стороне или внутри стаи. Чтобы заслужить возникновение подлинного стыда, надо совершить что-то ужасное, что-то, из-за чего могут изгнать из общества. Если кто-то спотыкается на работе, или оступается в социальной ситуации, или водит не слишком крутую машину, или плачет на людях, то они могут ощущать что-то, что называют стыдом. Но ничего из этого не является постыдным действием, ни одно из них не заслуживает укола стыда. Мы настолько привязаны к тому, чтобы чувствовать себя социально приемлемыми, что все, что лишь слегка касается периферии «нормального», начинает выглядеть для нас достаточно нетипично, будто мы рискуем быть изгнаны в социальную глушь за единственный неверный шаг.
Вам, пожалуй, знакомо чувство стыда. Возможно, вы можете пересмотреть его и заметить, что вашему стыду не предшествовало никакого поистине стыдного действия. Возможно, вы поймете, что этот стыд даже не принадлежит вам, а является на самом деле неким межпоколенческим пережитком, который передали вам, и сегодня он попросту неуместен. Если наши родители были охвачены собственным стыдом, то мы, возможно, также продолжаем коллекционировать эмоции, ощущающиеся как стыд, которые даже не принадлежат нам. Убеждения наших родителей возникли согласно кодексу наших бабушек и дедушек, кодексу стыда и страха перед тем, что в их время считалось социальными проступками. Эти убеждения надо понять и похоронить.
Стыд, по задумке, должен подавлять недопустимые желания и вызывать у нас стремление прятать их; первоначально такова была его функция – мотивировать нас держать неблагоразумную тягу в узде, чтобы не рисковать быть отвергнутым обществом. Такова его функция обеспечения безопасности и сегодня, но важно оценивать, нужен ли и уместен ли он на настоящий момент. Если не делать различия между незначительными проступками и тяжелыми прегрешениями против морали, то мы будем ощущать стыд там, где он не нужен, и будет срабатывать рефлекс спрятать то, что его вызвало. Именно скрывание вызывает проблемы. Если мы верим, что уязвимость – это стыдно, то мы будем закапывать ее. Если верим, что одна ошибка перечеркивает всю игру, то будем отрицать эту ошибку. Иметь уязвимости и совершать ошибки свойственно человеку, и Идрис мог бы обратиться за помощью, когда у него были проблемы на работе и в семье, если бы только его научили, что просить помощи – нормально. Вместо этого ему пришлось прятать проблемы, а чем больше мы прячем, тем больше стыда ощущаем. Это одинокое ускоряющееся падение, и его сложно самостоятельно прервать, и к тому времени, как мужчины вроде Идриса доходят до моего кабинета, они уже зачастую совершили ровно то, из-за чего в итоге их отвергли.
Трагедия в том, что измены, азартные игры и пагубные привычки были не более чем побочным эффектом ненужного стыда, связанного с уязвимостью, который и загнал их в подполье.
Возможно, как в случае Идриса, стыд заставляет вас прятать некоторые части себя, даже когда ваши преступления – совершенно естественные чувства или нормальные мысли, или попросту ошибки, которые вы совершили на своем пути. Если вам удастся пре– рвать этот цикл скрывания, то вы сможете начать тестировать ваши предположения и наверняка узнать, что произойдет, если вы раскроете правду. Вы можете поделиться своей «теневой стороной» и обнаружить, что вас есть за что любить, что вы заслуживаете принятия, что вы можете угождать себе и все еще быть частью стаи. Иметь теневую сторону не стыдно, это свойственно человеку, но если вы начнете прятать ее, то можете начать вести себя действительно постыдным образом, и закончится это не чем иным, как изгнанием, которого вы так отчаянно пытались избежать.