ов разума — психиатров (там же, p. 25). Для Хиллмана „случаи, связанные с проявлениями множественной личности (на рубеже XIX–XX веков), играли важную роль, поскольку они подтверждали множественность индивидуального в то самое время, когда этот феномен стал проявляться в разных областях культуры“ (там же). В наши дни возрождение данного диагноза является симптомом повсеместного возвращения подавленного содержания, проявляющего себя в виде бунта против унитарного, сознательного Эго рационалистической эпохи, против централизации политической власти и культуры, которым способствовало обожествление рационального Эго в обществе западного мира. Согласно утверждению Хиллмана, появляются новые структуры личности со своими чувствами, мнениями, потребностями. Социолог может вести речь о субкультурах, политолог — о правах государства и правительстве, служащем простому человеку. Независимо от определения, команды из центра утрачивают свою господствующую роль (там же). Итак, вместо утверждения базовой нормы „единственности“ души, характерной для североевропейской (преимущественно германской) традиции, Хиллман изображает психическое как множественное по своей природе. Для обоснования этого тезиса в ряде своих работ он обращается среди прочего к греческой религии с ее политеистическим мироощущением с целью разработки собственных представлений о психическом.
Разрушение Эго
Разрушая традиционные взгляды на самость и пропагандируя идеи о «множественных реальностях», Хиллман «предчувствует» и даже продвигает «постмодернистское» направление в психологии, хотя официально всячески открещивается от ярлыка постмодерниста. Тем не менее, его взгляды, касающиеся политеизма и множественности, независимо от его рефлексии, делают его соратником многих постмодернистских психоаналитиков — в частности, Жана Лакана, — которые со значительным скепсисом относятся к Эго и, в особенности, к эго-психологии.
Понятие о бесконфликтном, рациональном Эго, заботящемся о личности, является, по мнению Хиллмана и этих мыслителей, чистой иллюзией. Хиллман полагает, что бессознательное присутствует повсеместно, в том числе и в самой психологии. Наряду с Лаканом он утверждает, что не существует недвусмысленной речи, абсолютной искренности, единой самости и той «личности», которая может явиться источником такой однозначной речи, таких ясных поступков и такой искренности.
Согласно Хиллману, Эго должно отступить в сторону, пропуская вперед душу. А терапия, независимо от того, будет ли она проводиться собственной анимой или реальным терапевтом (в этом Хиллман расходится с мнением Фрейда), должна вести индивида в глубины бессознательного. Идентификация сущности личности с «сознанием» или «совокупностью общественных отношений» (Маркс) представляет собой ошибочное наследие Декарта и психологии XIX века. «Лечение приходит из архетипической основы сознания, и это понятие сознания основано на понятии анимы, а не Эго» (Hillman 1985, p. 87–89). Хиллман выделяет, с одной стороны, понятия Эго, сознание и разум, противопоставляя им понятия души, бессознательного и архетипа. Он дает нам перечень терминов, ассоциируемых им с Эго, куда включает такие понятия, как преданность, родственность, ответственность, выбор, свет, решение проблем, проверка реальности, усиление, развитие, контроль, продвижение. Этому перечню Хиллман противопоставляет терминологию, связанную с анимой, или душой, которая включает понятия привязанность, фантазия, образ, рефлексия, инсайт, озарение, отражение, удерживание, переваривание, обсуждение, углубление (там же, p. 97).
Для Хиллмана не существует единой, реальной, глубокой самости. Существует столько «самостей», сколько имеется архетипов, с которыми можно констеллировать «самость». Хиллман полагает, что Юнг — предшественник Хиллмана в области архетипической психологии — оказался захваченным и ослепленным одним архетипом — единой «самостью».
Согласно Хиллману, индивидуацию, подобно любому архетипу, можно «продемонстрировать на текстах и примерах» и обнаружить ее повсеместное распространение. Однако объявить индивидуированную, единую самость законом психического развития, «единственной задачей и целью одушевленной сущности» означает забвение того, что индивидуация является всего лишь одной возможностью среди многих других (Hillman, 1976, p. 147).
Какова бы ни была природа единой самости, совершенно очевидно одно: такая самость должна, по необходимости, включать в себя архетипическое разнообразие души, душевную множественность. Чтобы сформулировать адекватную концепцию телеологии личности, это должно быть не простой совокупной интеграцией, а диалектическим единством множественности и единства, политеизма и монотеизма, серединной областью «между одним и многими».
Хотя Хиллман полагает Гегеля в числе авторов тех идей, которые не следует вносить в психологию (Там же, p. 118), тем не менее, именно диалектическое мышление последнего с его диалектическими законами и отрицанием какого-либо постоянства категорий абстрактного интеллекта, с его безграничной терпимостью к противоположным и парадоксальным концепциям и символам дает наиболее полное представление о творчестве Хиллмана. Юнг писал, что «парадокс, согласно которому противоположности взаимно дополняют и подразумевают друг друга, является одним из наших величайших духовных ценностей…поскольку из всех форм мышления только парадокс ведет к максимально верному пониманию полноты жизни» (Юнг, 1997в, пар. 18).
Эта позиция является в полной мере гегелианской, однако Хиллман, взгляды которого представляют собой ряд радикальных (притом диалектических) парадоксов, отказывается признавать заслуги философа, которому он (как и все динамические психологи) столь многим обязан. К тому же Гегель утверждал, что все наши верования включают в свой корпус и их противоречия, что и является составной частью самой сущности любой веры.
Так или иначе, но центральная идея Хиллмана, относящаяся к «углублению души», значительно более диалектична, чем он это сам согласен признать. Углубление души, или увеличение смысловой значимости и глубины переживаний, является высшей ценностью или целью архетипической психологии. Своим девизом Хиллман выбрал слова поэта Джона Китса о том, что сам мир «является местом, или „юдолью“, где созидается душа» (Hillman, 1979а, p. 57). Для Хиллмана классические проблемы философии, теологии и психологии:
«что значит быть человечным, как надо любить, зачем жить, что такое эмоции, ценности, справедливость, перемены, тело, Бог, душа и безумие, так же как и более непосредственно касающиеся повседневной жизни человека проблемы секса, денег, власти, семьи, здоровья и т. д., неразделимо связаны между собой, причем их вечная задача заключается в создании основы для сотворения души» (Hillman, 1976, p. 149).
В каждой проблеме скрыта тайная любовь (Hillman, 1983, p. 181), а сами проблемы являются «тайным благословением», которое поддерживает и углубляет наши души. Это не что иное, как гегелианское суждение. В основу своей философской системы Гегель положил идею, согласно которой конфликты, противоречия, тайны и загадки мира служат для достижения единственной телеологической цели — обеспечить пространство для развития духа человечества, а следовательно, и мира. Взгляды Хиллмана полностью согласуются с этим представлением, за исключением того, что вместо гегелевского «духа» мы имеем у Хиллмана «душу». Это представление совпадает с идеями Юнга, ибо если Хиллман считает, что сущность психологической жизни состоит в углублении психических переживаний, то у Юнга это равносильно процессу индивидуации.
Хиллман рассматривает нашу эпоху как время возврата политеизма и множественности с целью корректировки и уравновешивания избыточного, подавляющего монизма Эго, умягчения монополии разума, сознания и контроля из единого центра. Двухполюсный мир монотеизма-политеизма позволяет привести в движение маятник истории, а диалектическое видение душевного мира Хиллманом сближает его взгляды на историю со взглядами Гегеля.
Политеизм или монотеизм?
«Вопрос выбора между политеизмом и монотеизмом, — пишет Хиллман в одной из ранних статей, — представляет собой важнейший идейный конфликт в современной юнгианской психологии…» (Хиллман, 1999).
Политеистическая психика, по утверждению Хиллмана, есть нечто другое, нежели расщепленная человеческая душа, нашедшая свое прибежище в современной жизни, искусстве и политике. Напротив, заявляет Хиллман, культурная фрагментация и есть возвращение подавленного и вытесненного из сознания природного политеизма. В противоположность известному высказыванию Тертуллиана о «душе-христианке» можно было бы сказать вслед за Хиллманом: душа по природе «политеистка».
Хиллман, выделяя особую роль множественности, защищает политеистическую психологию, а не монотеистическую (там же). Он считает, что религия (или теология) оказывает значительное влияние на психологию. В историческом плане три монотеистические религии — иудаизм, христианство и ислам — систематически подавляли политеистические религии.
Иудаизм и христианство ставили в привилегированное положение не только одного бога по отношению ко многим богам, которых они поносили как демонов, но также и абстрактную концептуализацию этого бога. Не менее нетерпимым был и ислам: один бог, никаких образов.
Особенно пагубное воздействие на психологию, по мнению Хиллмана, оказало христианство (Hillman, 1983). Он, в частности, критикует фундаменталистское христианство за чрезмерный пуританизм и иконоборчество. Поскольку фундаментализм воспринимал образ буквально, а не метафорически, он осуждал поклонение образам как идолопоклонство.
С точки зрения архетипической психологии, одна из причин, по которой психология Эго кажется столь привлекательной, состоит в ее высокой совместимости с догматами монотеистической религии. Именно монистическая психология ценит абстрактное единое понятие Эго больше множественных конкретных образов. Архетипическая психология отличается от монистической своей политеистической (или плюралистской) ориентацией.