— Если фашистам, то не в ту сторону стреляешь! — неожиданно услышал он в ответ.
Оказалось, что он встретился с партизанами. Они привели его в свой отряд, накормили. Потом в помощь Крамаренко были выделены люди. И он, оставаясь во вражеском тылу почти месяц, разведал важные объекты в районе западнее Витебска, именно те, которые нас так интересовали. Выполнив задачу, Василий Михайлович возвратился на посланном за ним связном самолете.
Бывало, однако, и так, что события складывались неблагоприятно. В день 26‑й годовщины Красной Армии мы потеряли одного из лучших разведчиков — гвардейца Федора Болдырева, к тому времени ставшего младшим лейтенантом. Много раз он принимал участие в дерзких поисках, засадах. Грудь Федора Александровича украшали ордена Красного Знамени, Отечественной войны II степени, Красной Звезды, Славы II и III степени. Казалось, удача никогда не изменит ему. И в этот день группа, возглавляемая им, разгромила вражеское боевое охранение, захватила пленного. Но при отходе Болдырев был смертельно ранен осколком мины.
Разведчики вынесли боевого друга из-под обстрела и похоронили с воинскими почестями. На могиле отважного офицера они поклялись жестоко отомстить врагу.
«Медвежий вал»
Прежде чем продолжить свой рассказ, я постараюсь разъяснить, откуда взялось такое название. Действительно, что за «Медвежий вал»? Я пытаюсь вспомнить, где и когда появились эти слова. Пытаюсь и не могу. В официальных документах разведотдела 39‑й армии я так и не нашел этого названия. Часто в них, да и в книгах, встречается другое: Восточный вал. О строительстве этого вала фашисты объявили еще в августе 1943 года.
И все же я позволю употребить название «Медвежий вал», подразумевая под ним часть Восточного вала, примыкавшую к Витебску. В дни боев это название было в обиходе. И не только в нашей армии.
Итак, в первые месяцы 1944 года наши войска продолжали вести бои с противником на подступах к «Медвежьему валу». Их, как правило, называли боями местного значения. Вероятно, с точки зрения стратегической так оно и было. Но нас радовала каждая отбитая у противника высота, каждая освобожденная деревня. Мы понимали, что идет подготовка к большому, быть может, решающему наступлению.
В один из февральских дней мы с офицером разведки пробирались на НП дивизии. Вокруг нас был лес. Время от времени мы пересекали поляны. И вот на одной из них я неожиданно споткнулся. Так, во всяком случае, мне показалось. Попытался подняться и только тут понял, что причина в другом. Снег, примятый при падении, быстро окрашивался кровью. Да и нога показалась вдруг какой-то чужой. С помощью товарища быстро отполз в сторону. Ведь если пуля выпущена снайпером, то вслед за ней может последовать и вторая. Наскоро наложили повязку. Хотя рана была и не тяжелой, но на несколько дней я все же выбыл из строя.
В госпиталь ложиться не хотелось. Лечился в своем же блиндаже. Правда, товарищи по разведотделу всячески стремились уберечь меня от излишних волнений и хлопот. У меня появилась возможность не только перечитать все газеты, но и проанализировать события, происходящие на фронтах. Словом, можно было просто лежать и размышлять. А материала для таких размышлений было более чем достаточно.
Военно-политическое положение нашей страны к этому моменту значительно упрочилось. На фронтах инициатива сохранялась за Красной Армией. К концу 1943 года было освобождено около половины всей территории, захваченной врагом. Мощь наших Вооруженных Сил непрерывно возрастала[3].
И эта мощь, эта несокрушимая сила, как я имел возможность убедиться, умело направлялась на разгром немецко-фашистских оккупантов. Да, именно на разгром, а не просто на изгнание с нашей земли.
Уже в январе 1944 года началось наступление Красной Армии под Ленинградом. Оно имело перед собой такую цель: полностью освободить город на Неве от блокады, выйти в Прибалтику. Эта операция проводилась силами трех фронтов: Ленинградского, Волховского, 2‑го Прибалтийского. Сухопутные силы Красной Армии поддерживались Балтийским флотом и партизанами.
За сравнительно небольшой срок наши войска продвинулись вперед на 220–280 километров, освободили многие сотни населенных пунктов, города Гатчину, Пушкин, Павловск, Петродворец, Красное Село, Новгород, Кингисепп, Лугу и многие другие. Так завершилась девятисотдневная героическая оборона Ленинграда.
Успешно наступала Красная Армия и на Правобережной Украине. Особого внимания, с моей точки зрения, заслуживала Корсунь-Шевченковская операция. Советские войска нанесли мощный удар с двух сторон и 28 января соединились в районе Звенигородки, замкнув кольцо вокруг десяти вражеских дивизий. Гитлеровское командование предприняло отчаянные попытки прорваться из окружения. Но в упорных боях наши войска отразили все атаки врага и к середине февраля завершили разгром окруженной группировки. На поле боя осталось свыше 55 тысяч трупов гитлеровцев, 18 тысяч солдат и офицеров противника сдались в плен.
Удар у берегов Финского залива, удар на Украине… Когда же наступит наш черед? Лежа в блиндаже, я не раз возвращался к этой мысли. Могли ли мы наступать в первые месяцы 1944 года? Если подходить со старыми мерками, то, безусловно, могли. Нами достаточно хорошо была изучена система обороны противника. Мы детально изучили силы, противостоящие нам. Получив приказ о наступлении, части и соединения армии наверняка смогли бы продвинуться вперед, освободить определенное количество населенных пунктов. Но такого приказа не поступало. Вполне естественно, что может возникнуть вопрос: почему?
Чем дальше я размышлял над всем этим, тем яснее мне становилось, что теперь более сложные задачи стоят перед войсками фронта. Не мучительно медленное продвижение вперед, не постепенное оттеснение противника от одного рубежа к другому, как это было в период боев на ржевско-вяземском выступе, под Духовщиной, а мощные удары, имеющие своей целью полный разгром вражеских группировок, — вот что ожидало нас, судя по всему, в будущем. А крупные наступательные операции требовали, естественно, серьезной и всесторонней подготовки.
И мы готовились.
Едва затянулась рана, я снова стал регулярно выезжать в части и соединения. Как и прежде, долгие часы мы просиживали над картами, над разведывательными донесениями, поступающими в отдел. Условные знаки все гуще покрывали зеленые квадраты топографических карт, а мы продолжали уточнять, перепроверять имеющиеся у нас данные, по мере возможности дополняли их.
В апреле 1944 года 39‑я армия по приказу командующего 3‑м Белорусским фронтом генерал-полковника И.Д. Черняховского (нас передали в состав этого фронта несколько раньше) перешла к жесткой обороне. Какой-то год назад такой приказ мог бы вызвать уныние. Дескать, плохо наше дело, если вынуждены обороняться. Но теперь все обстояло иначе. Мы понимали, что переход к обороне — это один из признаков подготовки к серьезному наступлению. Именно в таких условиях проще всего произвести необходимые перегруппировки, подтянуть резервы, пополнить запасы горючего, снарядов, патронов и всего остального, что требуется для нанесения сокрушительного удара по врагу.
По данным авиаразведки, из показаний пленных, из немецко-фашистских штабных документов, которые сумели скопировать и переслать в штаб фронта витебские подпольщики, мы знали, что в районе Витебска создана мощная, хорошо оборудованная в инженерном отношении оборонительная полоса. Она включала в себя две позиции с двумя-тремя линиями траншей, опорными пунктами, узлами сопротивления. Траншеи переднего края, проходившие в 8—12 километрах восточнее города, далее поворачивали на юго-запад, тянулись по западному берегу реки Лучесы. Подступы к переднему краю прикрывались проволочными заграждениями и минными полями. Второй оборонительный рубеж проходил на расстоянии 1–3 километров от города и состоял из сплошных траншей, опорных пунктов, дзотов, бронеколпаков.
Этим дело не ограничивалось. Сам Витебск был подготовлен к круговой обороне, превращен в настоящую крепость. Кирпичные дома и хозяйственные постройки связывали ходы сообщения. Подвалы были дооборудованы и стали надежными укрытиями. Окна, дверные проемы зданий, особенно на окраинах города, на перекрестках улиц и площадях, фашисты заложили камнем, оставив лишь узкие щели для ведения огня. Можно было предположить, что гитлеровцы намерены драться за каждый дом, за каждый квартал.
Боевая работа разведчиков стала значительно сложней. Но и мастерство их неизмеримо возросло. Не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что им стали под силу не только рейды в глубокий вражеский тыл, но и действия непосредственно в Витебске, оккупированном врагом. Там, в частности, побывал Владимир Карпов, о котором я уже неоднократно упоминал ранее. Переодевшись в немецкую форму, он пробрался в город, связался с подпольщиками, получил у них копии важных документов и возвратился назад.
Я не рассказываю об этом подробно потому, что к этому времени Карпов действовал уже по заданиям начальника разведотдела фронта. Это он позвонил мне однажды и попросил подобрать опытного офицера-разведчика для выполнения ответственной задачи. Я, не задумываясь, назвал Карпова.
Кстати, не только Карпов постиг трудное искусство разведки. В апреле 1944 года я не раз встречался с Михаилом Яглинским. Впервые он пошел в разведку осенью 1942 года. Вместе с товарищами Михаил привел в расположение наших войск перепуганного, изрядно помятого гитлеровца. Яглинский радовался этому, словно мальчишка. Впрочем, ему в ту пору было всего двадцать лет.
За минувшее время Яглинский многому научился: решительности, выдержке, умению ориентироваться на местности, все видеть и слышать. Не случайно ему поручали самые ответственные задания. Наша очередная встреча была связана с подготовкой к одному из них. Я выехал в разведывательную роту 158‑й стрелковой дивизии, для того чтобы помочь в подготовке очередного поиска. И очень обрадовался, узнав, что возглавит группу старший сержант Яглинский.