В эти дни мне наконец удалось встретиться с начальником разведки 113‑го стрелкового корпуса полковником И.Т. Авраменко. Его многие у нас называли неуловимым. В период наступления наших войск его почти невозможно было застать в штабе корпуса. Позвонишь, бывало, и слышишь в ответ:
– Уехал. Находится на «Резеде».
Вызываешь «Резеду», а оттуда отвечают:
– Был, но минут двадцать, как уехал на «Тюльпан».
И такая «неуловимость» Ивана Тимофеевича объяснялась просто: он чувствовал себя спокойно только тогда, когда находился в самой гуще событий, на самых трудных участках. Офицер считал своим долгом лично руководить действиями разведывательных подразделений. Нет, он не подменял начальников разведок дивизий, однако его советы всегда оказывались кстати.
Честно скажу, первое время, а это было сразу же после освобождения Витебска, я внимательно присматривался к стилю работы Авраменко. Знал я, что опыта ему не занимать. Он воевал в блокадном Ленинграде, на других участках фронта. И тем не менее меня беспокоила его «непоседливость». Ведь задача начальника разведки корпуса заключается в том, чтобы руководить действиями разведывательных подразделений, анализировать, обобщать полученную информацию. Если все время или почти все время находиться на переднем крае, можно упустить из рук нити управления.
Однако постепенно я приходил к выводу, что Иван Тимофеевич не упускает их. В любой момент он был в курсе всех дел, знал, какие первоочередные задачи должны решать разведчики. Если даже его не было в штабе корпуса, исчерпывающие ответы на все поставленные вопросы я получал от офицера, остававшегося за него.
И вот все же я застал полковника Авраменко в одной из дивизий корпуса. Чувствовалось, что Иван Тимофеевич предельно устал. Лицо осунулось, под глазами залегли тени, но настроение у него было отличное.
– Теперь, судя по всему, уже немного осталось!
Да, теперь оставалось совсем немного. Дробя вражескую группировку, уничтожая ее по частям, соединения армии упорно продвигались к морю.
Запомнился день 16 апреля. Погода выдалась солнечная, тихая. Местность с наблюдательного пункта просматривалась прекрасно. И вдруг где-то справа от нас в небо взвилась ракета. На нее, видимо, никто не обратил бы внимания. Но вслед за первой вспыхнула вторая, затем третья, четвертая… А вскоре уже несколько десятков цветных звездочек сияло на небосводе.
Генерал И.И. Людников соединился по телефону с командиром 94‑го стрелкового корпуса, который действовал на нашем правом фланге:
– Что это у вас там за фейерверк?
– Это не у меня, – ответил генерал-майор И.И. Попов. – Это в расположении соседней армии.
Вызвали штаб 5‑й армии. Трубку взял командующий генерал Н.И. Крылов.
– Что произошло, Николай Иванович? – спросил Людников.
– Это мои солдаты у моря салютуют!
– Вышли?
– Вышли! Того же и вам желаю!
О содержании этого разговора тут же стало известно на НП армии. Мы, конечно, радовались. И в то же время было немного завидно: все-таки соседи, а не мы первыми вышли к морю. Впрочем, отставание было небольшим и временным. К рассвету 17 апреля мы овладели крупным опорным пунктом, портом и городом Фишхаузен. Задача, поставленная перед 39‑й армией, была полностью выполнена.
Утро этого дня встретило нас непривычной, какой-то, образно говоря, оглушающей тишиной. Молчали пушки, минометы. Люди с радостью и в то же время с каким-то недоумением посматривали вокруг, друг на друга.
Откровенно говоря, я сам чувствовал себя не в своей тарелке. Как-то не укладывалось в голове, что перед нами нет больше врага. Только серое, неприветливое море тянулось до самого горизонта. Казалось бы, нужно радоваться, ликовать. Но душевный покой не приходил. И все потому, что война еще продолжалась.
Нам уже было известно, что перед рассветом 16 апреля началось наступление 1‑го и 2‑го Белорусских, 1‑го Украинского фронтов в направлении на Берлин. Мы знали, что там сосредоточены колоссальные силы. Но знали мы и другое: фашисты будут отчаянно сопротивляться на каждом рубеже. Утопающий, как говорится, цепляется за соломинку. А в том, что Третий рейх тонул, никаких сомнений не было. Почему же нас не перебрасывают туда, где развивается наступление?
Здравый смысл подсказывал, что сделать это просто невозможно. Плотность наших войск и без того предельно велика. Но мысль о том, что сравнительно недалеко идут ожесточенные бои, а мы отсиживаемся здесь, не давала покоя.
Так прошло несколько дней. Наконец, поступило распоряжение из штаба фронта: в частях и подразделениях организовать занятия. И как ни странно, люди сразу же приободрились. За годы войны они отвыкли от спокойной жизни. Теперь снова появилась какая-то цель.
А вскоре поступил новый приказ. Войска 39‑й армии выводились в резерв Верховного Главнокомандования. Им предлагалось сосредоточиться в районе города Инстербург. Там и застала нас весть о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии.
Не знаю, можно ли словами выразить наши чувства. Было время, когда мы радовались освобождению Духовщины, Витебска, других городов, встретившихся на фронтовых дорогах. Да и не только тех, которые брали в боях мы. Мы ликовали по поводу освобождения Киева, Одессы, Львова, Варшавы, Будапешта, Вены, Берлина, множества других городов и населенных пунктов. И вот 9 мая 1945 года мне показалось, что от каждой нашей прежней радости мы оставляли частичку до последнего дня войны. Эти частички накапливались. И вдруг необъятная радость, копившаяся в душе каждого все эти долгие и трудные месяцы, разом выплеснулась наружу, когда мы услышали по радио знакомый голос диктора. Это было подобно взрыву!
Солдаты и офицеры палили в воздух из автоматов и пистолетов. В ход пошли ракетницы и сигнальные ракеты. Грохот стоял такой, что могло показаться, будто небо рушится на землю. Люди, раньше не видавшие друг друга в глаза, обнимались и целовались. То здесь, то там слышались песни. На улицах и площадях, во дворах помещичьих усадеб отбивали лихую дробь солдатские сапоги. Плясуны без устали сменяли один другого. В круг выходили и те, кто шел сюда от Москвы и Сталинграда, и те, кто прибыл на фронт месяц назад. И наверное, миллионы, десятки миллионов раз повторялось одно и то же заветное слово: «Победа! Победа!! Победа!!!»
А спустя еще день части и соединения 39‑й армии начали грузиться в железнодорожные эшелоны. Офицеры штаба армии, в том числе и разведывательного отдела, наблюдали за погрузкой. Осторожно вползали на открытые платформы танки и самоходки. Урча двигателями, дожидались своей очереди грузовые автомашины. В крытые товарные вагоны перетаскивали ящики со снарядами и патронами, минами и гранатами.
В различных концах погрузочной площадки слышались звуки гармошек, баянов, аккордеонов. Увидев пожилого солдата, перебиравшего клавиши, я подошел к нему.
– Трофейный осваиваете? – спросил я.
Солдат вскочил, засмущался. Потом все же ответил:
– Никак нет. Наш, отечественный. Дружка моего…
– Он, значит, грузит, а вы развлекаетесь? – нахмурился было я. Но тут же понял, что допустил ошибку. Опустились плечи у солдата, потух взгляд.
– Зачем же вы так, товарищ полковник… Не дожил мой земляк до победы. Под Тильзитом осколок его настиг. На моих руках помер. А перед тем наказал сохранить баян. Его волю выполняю. Что до погрузки, так ребята сами попросили. Играй, мол, Василий, под музыку работа сподручней идет. Так что зря вы, товарищ полковник, плохо подумали.
Горько было у меня на душе. Вот так, ни за что ни про что, обидел человека. Желая как-то загладить неловкость, я положил ему руку на плечо:
– Не горюй, солдат! Многие не дожили до этого дня. И это значит, что на нас, живых, ответственность за будущее ложится. Представляешь, сколько строить, восстанавливать нужно?
– Это точно, – повеселел он. – Руки по мирной работе соскучились. Уж скорей бы… Куда нас сейчас направляют, если не секрет? Ребята наши всякое говорят.
– Чего не знаю, того не знаю. Но желаю тебе счастливой дороги.
– И вам того же!
Он хотел, как видно, сказать еще что-то, но в этот момент ко мне подбежал посыльный из штаба:
– Вас генерал Симиновский немедленно требует!
Через несколько минут я был в кабинете начальника штаба армии. Он окинул меня приветливым, но в то же время каким-то загадочным взглядом:
– Как самочувствие, Максим Афанасьевич? Как настроение и мобилизационная готовность?
Последнее, разумеется, было шуткой. Я ответил, что во всех отношениях дела обстоят благополучно.
– Тогда готовьтесь в путь.
– Куда, на какой срок? – поинтересовался я, мысленно прикидывая, что нужно будет взять с собой. – Что конкретно предстоит сделать?
Моисей Исаакович улыбнулся, указал рукой на кресло, стоявшее рядом со мной.
– Какова будет задача – сам пока не знаю. На месте объяснят. А что касается места – скажу. Только вначале садитесь, а то, не приведи господь, еще брякнетесь от неожиданности… В Москву полетите с командующим завтра утром.
На ногах я, конечно, устоял. Но папку, которая была у меня в руках, все же уронил на пол. Я завтра вылетаю в Москву? Все, что угодно, мог предположить, только не это. Неужели менее чем через сутки буду на московской земле?
Ночь прошла без сна. Сначала собирался. Потом просто не мог заснуть, хотя всеми силами старался заставить себя сделать это. Даже стопка водки, которую на прощание выпил с друзьями, не оказала воздействия. В голову, цепляясь, словно звенья цепи, одна за другой лезли самые разные мысли. И все еще думалось: какое-нибудь препятствие непременно сорвет командировку.
Однако, вопреки моим ожиданиям, ничего не случилось. Точно в назначенный час транспортный самолет, коротко разбежавшись, оторвался от взлетной полосы. Генерал-полковник И.И. Людников взглянул на меня:
– Ну, теперь-то поверили? Откровенно говоря, и мне не очень-то верилось. Вдруг – в Москву!
Меня так и подмывало спросить о цели командировки, ее продолжительности. Но по неписаному закону подобные вопросы задавать не полагается. Если старший начальник сочтет нужным, он сам скажет. Если же по каким-то пр