Здравствуй, мишка! — страница 10 из 29

Никаких соколов рядом с болотом за все время я так и не увидел, но ягоды на Первом Сокольем были, и медведь их собирал. Густой мокрый мох долго хранил следы зверя. Медведь крутился около ягодных кустов, мял их, обсасывал кисти голубики, обрывал бруснику вместе с листьями и всегда успевал уйти с болота до моего появления.

Кто он? Он не велик. Василий, пожалуй, оценил бы его солидность в пудах: «Медвежонок пудов на пять». Может быть, но меня интересовал прежде всего характер этого зверя. В следах не было последовательности. Медведь крутился по ягоднику бестолково, бродил по своим старым дорогам, где ягоды уже были оборваны, терял здесь много времени, вместо того чтобы пройти сразу чуть дальше.

Не задумывался этот медведь, видимо, и обо мне, не искал встречи с человеком, а мои следы просто игнорировал. Иногда я ждал его у края болота, ждал подолгу, другой раз издали слышал, как брел он по кустам, но увидеть так и не увидел. Позже, изучив пути и время прогулок этого животного, я пришел к выводу, что встретиться с ним на тропе так же трудно, как с человеком, который никогда не знает сам, что он будет делать в следующую минуту. Это был какой-то дурной, бестолковый медведь.

Я оставлял дурного медведя в покое и шел дальше, зная всякий раз, что совсем скоро встречу следы еще одного медведя.

Первое Соколье болото податливо похлюпывало под моими ногами, пофыркивало сырым торфом и оставалось позади. Снова мою тропу сжимал непролазной стеной черный ельник. В этом месте с лесной дорожки я часто вспугивал рябчиков. Рябчики, наверное, уже привыкли ко мне и далеко не улетали. Они рассаживались по еловым ветвям и с любопытством крутили головками, провожая меня дальше.

Сухой еловый остров заканчивался, и начиналось еще одно болото, которое именовалось Вторым Сокольим. Со Второго Сокольего болота и начинались владения еще одного медведя. Еловый остров, который я только что миновал, был как бы ничейной территорией, своеобразной вспаханной полосой — ни один из соседей сюда, кажется, никогда не заглядывал: муравейники стояли нетронутыми, черничник был не объеден.

Хозяин Второго Сокольего болота оставлял после себя неторопливые тяжелые следы. Первый раз я вступал на территорию этого медвежьего «дома» осторожно, старался не попадать своим сапогом в отпечаток медвежьей лапы, старался ничем не выдать своего присутствия в чужих владениях. Но на следующий день свежих следов медведя на тропе я не обнаружил: медведь, видимо, узнал обо мне и обошел мои следы стороной, по кустам.

Так повторялось несколько дней подряд — зверь на тропу старался не выходить. Угрюмая осторожность этого зверя, его недоверие к чужому вызвали у меня откровенное уважение, и я дал медведю имя. С тех пор от Второго Сокольего болота до Верхнего озера я ходил по тропе, которая принадлежала «Леснику». Он должен быть хмурым и даже немного сердитым, этот Лесник. А, встретив тебя, должен посмотреть в твою сторону пристально, выжидающе, будто желал спросить: «Кто ты и что скажешь?»

Но до каких-либо разговоров между нами было еще далеко. Медведь по-прежнему сторонился меня, старался не пользоваться тропой, которую волей-неволей захватил я, а я, честное слово, немного побаивался этого угрюмого, скрытного зверя.

На Верхнем озере я ловил рыбу, плавал на плоту вдоль заросших заливов и старался перехитрить щук. Озеро мне нравилось, оно будто звало меня к себе, и я навещал эту тайную глубокую воду таежного озера каждый день и каждый день встречал свежие следы Лесника.

Лесник по-прежнему уходил от меня, избегал встречи, оставляя мне лишь широкие глубокие следы на мягкой белой глине около вывороченных с корнями деревьев. Другой раз следы затекали водой на моих глазах — медведь только-только был здесь. Я останавливался, ждал, когда он уйдет подальше. Порой мне казалось, что зверь где-то совсем рядом и тоже ждет и откуда-то пристально смотрит на меня. Лес молчал. Молчали птицы. Хотелось как-то снять это тягостное напряжение, прогнать от себя мысли: где медведь, следит ли за мной? А вдруг?.. Но я не решался даже закурить, чтобы лишний раз не выдать себя. Не шевелясь, я стоял около свежих следов медведя минут пять — десять, потом осторожно шел дальше. А на обратном пути с озера снова видел его следы, только что оставленные на тропе: Лесник снова проверял свою дорогу. Следы человека, его запах не могли не беспокоить медведя: ведь мои следы лежали в его «доме».

Что-то надо было предпринимать. Конечно, проще было бы встретиться с ним и все-все ему объяснить. Но как это сделать? Этого я не знал. А уходить не хотелось. Тайный лесной зверь тянул к себе, и я все чаще и чаще ловил себя на мысли, что теперь хожу в лес только для того, чтобы встретиться и как-то объясниться с Лесником.

Теперь, добравшись до Второго Сокольего болота, я стал оставлять на тропе свои знаки: делал ножом метки на вывороченных еловых корнях, ронял на тропу стружки с рябиновой палочки, оставлял на камнях пустые спичечные коробки и яркие бумажки от сигаретных пачек. Я не боялся уже курить в дороге, и Лесник не уходил, не сторонился моих своеобразных заявок, но, как и в самом начале, тихо и тайно бродил за мной следом.

Мы с ним жили как бы в одном доме без перегородок, но ни разу не встречались, не видели друг друга. Я его не видел — это точно. А как он?

Спичечные коробки и яркие бумажки от сигаретных пачек оставались нетронутыми, но каждая новая отметка на тропе все-таки задерживала зверя. Перед каждым предметом, недавно появившемся в лесу, Лесник останавливался за несколько шагов, а потом только шел дальше.

Иногда я возвращался с озера в сумерках. В темноте по тропе приходилось идти осторожно, чтобы не поранить лицо об острые еловые сучки. Я внимательно прислушивался, старался разобрать ночные голоса. Порой, услышав странный лесной звук, я останавливался. Во время таких остановок мне не раз приходил на память угрюмый характер Лесника. Вряд ли этот зверь потерпит шутки и фамильярность, за которые сейчас в темноте можно было принять любой мой неосторожный шаг.

В середине августа дни умирали раньше и быстрей. Ночные дороги по лесу стали повторяться чаще, и смутная тревога теперь почти не покидала меня. Мои хождения на Верхнее озеро казались мне какой-то странной охотой. Кого за кем? И я часто ловил себя на привычном для зверовых охот движении правой руки к рукоятке охотничьего ножа — этот нож теперь был всегда со мной.

Теперь, возвращаясь домой с озера, я с беспокойством обнаруживал, что Лесник подходил сегодня еще ближе к моему вечернему костру. Что он хотел? Выгнать меня, рассчитаться со мной или по-своему попросить убраться из чужих владений подобру-поздорову?

Дальше продолжаться так не могло. Я уже собирался принять решение: уйти из тайги и забыть дорогу к Верхнему озеру. Но Лесник меня опередил. Он пришел сам, пришел вечером перед туманом и встал на высоком берегу почти надо мной.

Мой щенок Верный был еще недостаточно силен, чтобы бежать рядом со мной по таежной тропе, а носить его по лесу на руках, когда за мной «охотился» угрюмый медведь, я не решался. Поэтому щенка со мной на Верхнем озере не было, и никто не мог подсказать мне вовремя, что медведь стоит совсем близко и пристально смотрит на меня.

Вечером, подогнав к берегу плот, я разводил костер и варил уху. Костер был у меня обычно небольшим, но дымным. Я подкладывал в огонь большие шершавые листья папоротника и отдыхал в дыму от комаров. И на этот раз, сварив уху, я сидел около дымного костра. И тут что-то беспокойно подтолкнуло меня и заставило насторожиться.

Все было тихо. Солнце скатилось за лес, и полоска противоположного берега чуть-чуть затуманилась. Я повел глазами по упавшему стволу ели, по зарослям малины и папоротника. Никого нигде не было. Я медленно поднял глаза вверх. И там, где тропа начинала круто спускаться к воде, сзади себя увидел медведя.

Он стоял почти рядом, большой, сильный и удивительно добрый, будто хороший хозяин, что зашел в свою избу посмотреть, кто это пожаловал к нему в гости, и радушно поздороваться с гостями. Он стоял на тропе открыто, спокойно и даже не водил носом. В его позе не было ни вызова, ни злости, ни бычьего упрямства, ни желания разделаться со мной.

Я хорошо запомнил его глаза, глубокие, пристальные. Запомнил и его уши, короткие, чуть прижатые к голове.

Я невольно шевельнулся — он не ушел, даже не переступил с лапы на лапу. Нужно было, наверное, как-то объяснить ему, кто я, нужно было что-то сказать... Но моя скованность не проходила.

Потом Лесник ушел. Ушел он спокойно и медленно, будто все выяснил, все узнал.

Я внимательно осмотрел его сегодняшние следы, и эти следы рассказали мне, что медведь вышел на берег озера не из чащи, а пришел прямо по тропе, что шел он не на водопой, ибо на его пути уже встречался глубокий лесной ручей с чистой родниковой водой. Он шел ко мне осторожно, но не крался. А на обратном пути его не остановили ни спичечный коробок, ни пустая пачка из-под сигарет — на яркую бумажку он просто наступил.

После нашей встречи в лесу почти ничего не изменилось, но мне стало легче ходить на озеро, а медведь принял территорию человека в своем «доме» и уважал мой личный участок на берегу озера, где оставались мои удочки, котелок, топор. За вещи я был всегда спокоен.

А еще я знал, что теперь любая встреча с Лесником на таежной тропе окончится обязательно мирно. С этим медведем я встречался потом не раз. Завидев меня, он обычно останавливался, видимо, сердился, но никогда не рычал и не фыркал. Я не хотел терять доброго соседа и просто уходил, а утром точно устанавливал по следам, что Лесник и на этот раз не свернул в сторону, а шел следом за мной, провожая человека до границы своего хозяйства.



«Здравствуй, Мишка!»


С Лесником мне так и не удалось поговорить, не удалось сказать ему даже самое простое: «Здравствуй, Мишка!» Во-первых, инициатива встречи принадлежала ему, а не мне, и я, честно говоря, здорово тогда растерялся. А во-вторых, угрюмый, суровый зверь никак не походил на того покладистого Мишку, которому запросто можно было сказать: «Здравствуй».

Вот почему я очень обрадовался, когда услышал позади нашей деревушки отчаянный лай Шарика.

Шарика я считал отвратной собакой. Нельзя было никогда знать, на что способен этот пес в любую следующую минуту. Шарик был злым, подобострастным, он умел огрызаться и в то же время, прижав уши и припав животом к земле, выпрашивать у тебя угощение. Если в угощении ему почему-либо отказывали, то Шарик тут же принимался за грабежи и воровал у нас все, что можно было украсть.

Но этот пес был порой и полезен. Он верно стерег телушек, первым подавал голос, когда к нашей деревушке кто-то подходил, и, конечно, помогал своему хозяину в лесу на охоте. Если Шарик поднимал громкий лай на берегу ручья, за изгородью, то Василий тут же хватал ружье и несся за деревню, хорошо зная, что «кобель орет на выдру». Выдру ловко избавляли от не вполне доброкачественного по летнему времени меха, шкурку растягивали на правилке, а Шарик получал за это разбойное браконьерство кусок хлеба.

В это утро Шарик хрипел сразу за выпасом, недалеко от деревушки, и Василий точно определил:

— На медведя кобель орет.

Лай собаки слышался долго. Шарик с ревом шел вдоль выпаса, спустился в низину, к озеру, и отстал от зверя лишь в еловом острове.

В это время над тайгой каждый день висели по-осеннему нудные дожди. Дожди приносил южный ветер. Ветер рвался под крышу, в окна и через разошедшиеся от времени рамы, через щели в стеклах задувал по ночам мою коптилку. Но непогода и помогала мне — в такие дождливые дни я мог точнее определить свежесть следа: старые следы быстро замывались, а новые ярче горели на лесных тропах.

Дождавшись, когда Шарик вернется, я накинул плащ, пошел в лес и почти тут же около малинника за деревушкой отыскал свежие следы медведя.

Медведь вышел из леса в малинник, долго бродил среди кустов, обсасывал ягоды, но собака спугнула его, и он ушел вдоль озера в еловый остров.

Уходил от собаки медведь не спеша. Он, видимо, хорошо знал эти места и не побрел через чащину, а точно свернул с поляны на лесную тропу. По всему выходило, что зверь бывал здесь не раз и, может быть, где-то совсем недалеко жил, бродил каждый день и отдыхал на мягкой еловой перине. Сегодня он немного увлекся, забрел слишком далеко, подошел к самой деревне и теперь вынужден был отступать.

Мне была хорошо известна охотничья страсть, страсть охотника. Я мог часами выслеживать зверя, ждать его на тропе. Эта страсть имела конечный, реальный результат — ведь охотник шел в лес за добычей. За добычей носился в лес и Шарик, за добычей ходил по таежным тропам и Василий. Но что заставляет теперь меня идти следом за медведем? Добывать его я не собирался. Я не собирался даже фотографировать его, но все-таки шел туда, куда совсем недавно направился зверь.

Дождь прекратился, последние густые полосы дождя задержались на еловых ветвях и, казалось, ждали только меня. Под каждой еловой лапой я опасливо озирался и почтительно пригибался, чтобы не стряхнуть на себя оставшийся на ветвях дождь. Ноги на подъемах и спусках обрывали мелкий мох елового леса. Мох скользил под моими сапогами по песку, по гальке, по камням и корням деревьев, ноги то и дело срывались с этих корней и камней. Идти было тяжело.

Во встречах с Лесником я достаточно приучил животное к себе и, наверное, вызвал с его стороны любопытство. Я не был тогда излишне навязчивым, а потому расписаться в абсолютном добродушии зверя пока не мог; может быть, Лесник как-то оценил мою уважительность, мою нерешительность, осторожность и даже робость, а потому не тронул меня. Другое дело, придти незваным гостем и попробовать навязать знакомство.

Наверное, это желание разыскать медведя, увидеть его, встретить и посмотреть смело ему в глаза, а потом мирно разойтись и вело меня в новом пути по тайге.

Конечно, стронутого собакой зверя мне не догнать. И я даже не думал о том, что именно сегодня могу увидеть медведя. Мне необходимо было сначала все узнать, отыскать его тропы, место кормежки, может быть, даже его летнюю постель-лежку и только потом искать встречи.

Теперь каждый вечер в деревне меня дожидалась карта и чистые страницы дневника. На карте каждый день я отмечал свой путь вокруг предполагаемого владения медведя, отмечал его следы. После этих путешествий в моем дневнике остались не очень подробные, но достаточно точные записи.


Первый день


Медведь ушел от собаки в глубь елового острова. Я оставил след и пошел прямо на запад. Вышел на дорогу и пошел по ней в юго-западном направлении. По дороге шел километра четыре, медвежьих следов не отыскал, видел много следов лосей, видел и лося, большого сильного быка с ветвистыми рогами. Отростки на рогах подсчитать не успел — лось заметил меня и шумно скрылся в кустах.

Свернул с дороги и через еловый лес пошел на восток. Над елями висело тяжелое, сырое небо, висело низко и хмуро. В еловом лесу было сумрачно, и след медведя я чуть-чуть не пропустил.

Медведь поднимался вверх в еловый остров. Лапы зверя скользили по мокрому склону, срывали зеленый бархат таежного мохового ковра и осыпали со склона мелкие камушки и комочки коричневой земли. Медведь пришел в остров с поляны. Поляна недалеко. Куда идти дальше? За ним? Нет. За ним я не пошел.

Я срезал полоску коры с ели, надщепил ствол, стесанный ножом, и в открывшуюся щель вложил полоску коры. Получилась стрелочка, которая указывала то направление, куда ушел медведь.

Я свернул на север, к поляне. До поляны других следов не обнаружил. Но зато здесь на открытом месте разыскал и разрытые муравейники, и настоящие медвежьи тропы.

Тропы оставались по поляне полосами смятой травы. Густые, ломкие от зрелости стебли лесной травы рассказали мне почти все. Медведь здесь бродил часто — тропы были и старые и новые. Здесь он ворошил муравейники, не так давно разыскал осиное гнездо, разрыл его, выкинул на траву, разорвал, уничтожил все содержимое — серое разорванное гнездо валялось на траве, сот нигде не было.

Остался на поляне и сегодняшний след зверя, совсем свежий, не замытый дождем. Я прикинул направление этого следа — выходило, что именно этой дорогой медведь и ушел в еловый остров, где с час назад сделал я на еловом стволе указатель-стрелочку.

За поляной пробирался вниз к озеру худой лесной ручеек. Воды в ручье почти не было, хотя с неделю над тайгой висели сплошные дожди. Но свежие следы медведя около ручья были. Были здесь и старые отпечатки лап — зверь часто переходил этот ручей. Я тоже перешел ручей и направился в сторону дома, стараясь не наступать на медвежьи следы, чтобы не выдать зверю свой излишний интерес к его особе.

Следы попадались мне навстречу долго, но потом у низинки, через которую лежал старый мостик-настил, исчезли в кустах. И этот медведь, как и его собратья, выходил на дорогу, проложенную в лесу людьми, не просто из лесной чащи, а по границе естественного рубежа, по краю низинки.

Эта особенность медвежьих путей-дорог становилась для меня уже привычным правилом. Так ходил Лесник, выбираясь на тропу по краю болота, так путешествовала медвежья семья около Вологодского ручья, и тот большой медведь у Пашева ручья тоже сворачивал с дороги только там, где начиналось болото. Пожалуй, эти животные как-то разбирались в «географии» леса и выбирали естественные границы для обнесения своих территорий или находили по ним охотничьи, кормовые угодья.

Наконец я добрел до малинника, откуда Шарик выгнал медведя. По малиннику вдоль и поперек лежали медвежьи тропы. Они лежали часто, но не путались и проходили около самых богатых ягодных кустов.

Медвежьи дороги по ягодникам я встречал часто, и всякий раз мне так и хотелось сравнить их с тропами человека, проложенными в лесу. Идешь по такой тропе, проложенной охотником, рыбаком, и всегда удивляешься, как эту тропу умудрились проложить.

Тропа человека всегда оптимальный путь к цели. Есть дорога короче, но она по болоту. Есть совсем сухой путь, но он длинней. А тропа идет и по болоту, и вовремя сворачивает в чистый остров, но не задерживается там для лишней петли. Удивлялся я еще и другому: завалов на тропе много меньше, чем рядом в лесу. Стоило пройти тропе чуть правей или левей, и после каждого тяжелого ветра-бурелома приходилось бы искать обходы. Видимо, охотник, шагавший первый раз по лесу, хорошо знал, какое дерево упадет первым, какое вторым в сильный, шквальный ветер.

Медведи, видимо, тоже знали, что во время ветра находиться в высокоствольном лесу опасно, а потому их следы в ветреные дни чаще встречались на открытых местах.

Как-то в сильный ветер мне пришлось заночевать в лесу. Мой попутчик, охотник-старик, неразговорчивый, будто замшелый от долгой жизни в лесу, категорически отказался устраиваться на ночлег на сухом месте под елями и увел меня на болото. Под сапогами урчала ржавая жижа, мы рубили болотные кривые сосенки и долго гатили корявыми стволиками ненасытную грязь. Про себя я ворчал на старика, но старался не подавать вида, что не доволен его решением спать посреди болота.

К вечеру ветер еще покрепчал, и к вою ветра разом добавился стон и треск падающих деревьев. Бурелом в лесу трудно описать. Просто скажу: бывает страшно, когда грохот, вой, треск, взрывы и стоны окружают тебя со всех сторон... К утру ветер стих, как ни в чем не бывало показалось веселое солнце, и мы перебрались из болота на сухое место, где вчера вечером я хотел остановиться на ночлег. Мое сухое место было завалено. Неподалеку я разыскал следы медведя. С вечера медведь вышел из леса на болото, отыскал среди воды бугорок повыше и переждал здесь страшную ночь. Лежка была временной, мокрой. Других следов, других лежек на болоте не оказалось. За утренним чаем мой попутчик-старик, желая, видимо, еще раз подчеркнуть свое лесное превосходство, объяснил мне причину, которая заставила медведя покинуть сухой лес и отправиться на эту ночь ночевать на болото: «Не дурней тебя хозяин-то, он про ветер все знает...»

Я, конечно, допускал, что любой медведь лучше меня может угадывать изменения погоды: ведь никакой крыши над головой у него нет и ему волей-неволей приходится заботиться самому о себе. Но как медведь умудрялся прокладывать по лесу тропы, не ошибаясь, угадывая наперед, где надо свернуть и куда, я себе не представлял, а ведь его тропа тоже оптимальный путь к цели, будь то дорога на лежку, ходы по ягодникам или путь к воде.


Второй день


Рано утром я снова отправился в малинник, но на этот раз свернул из малинника не на запад, а на восток — сегодня мне предстояло обойти медвежий «дом» с другой стороны и замкнуть круг своего обхода.

Я шел вдоль изгороди-осека, которая отделяла пастбище от леса. Вдоль осека следов не было. Не было следов и около троп, проложенных нашими телушками, хотя зверь бродил где-то рядом.

Медведь перешел осек дальше, куда стадо пока не заходило, и спустился к воде. К озеру вели сегодняшние, вчерашние и еще более поздние следы. Следы вели и обратно в лес. Подход к воде оказался удобным. Я легко мог зачерпнуть воду кепкой.

Десять часов утра. Шел небольшой дождь. Но сегодняшние следы совсем не смыты — медведь был на водопое недавно. Я поднялся по его тропе. Медведь уходил с озера после водопоя всегда прямо вверх, а подходил к воде с разных сторон. Слева внизу подо мной оставалось озеро, темное от непогоды и густых елей по самому берегу. С той стороны озера почти к самому берегу подходила поляна Черепово. А не тот ли это медведь, который неосторожно уходил от меня по кустам на Черепове? Нет, след этого животного крупнее. Хотя до Черепова и недалеко, но это другой зверь. Я прошел вдоль всего озера и свернул в еловый лог.

Лес потянулся не медвежий, сырой, мшистый, без ягодников и муравейников. Не знаю, но мне всегда казалось, что чернота елового лога, жуткого, мрачного, по душе только рыси. Я видел следы когтей этой кошки на лице человека, видел шрамы на шее охотника, оставленные ее зубами. И оба раза рысь кидалась на человека именно в еловом лесу. Нет, такой лес не для медвежьих прогулок — здесь могут быть только летние лежки да зимние квартиры.

Мне уже приходилось видеть берлоги, удавалось находить и удобные летние постели-лежки медведей. Одну из берлог я разыскал под вывороченным корнем на краю лесного завала. Лежки встречались мне на сухих местах, на местах открытых. Лежки всегда были устроены из еловых лап. Толстых сучьев в постели не было, и лежать на медвежьей перине всегда было приятнее, чем просто на земле. Лежка каждый год, видимо, новая — я не видел в медвежьей перине уже пожелтевших веток. Не знаю, сколько у него лежек, когда не тревожат, но думаю: если и не одна, то немного — ведь лежка стоит немалого труда.

Как хотелось сегодня узнать мне, где именно отдыхает этот медведь...

Мне оставалось совсем немного пройти до того места, где вчера оставил я свою стрелочку-указатель, и тут я увидел свежий след медведя. След вел из елового лога, куда зверь ушел вчера, и тянулся в сторону к поляне. Я пометил стрелочкой и этот след. И почти совсем рядом обнаружил еще одну свежую, сегодняшнюю тропу животного — медведь возвращался с поляны обратно в еловый остров.

Теперь уже три стрелочки оставались на еловых стволах, стрелочки показывали направление в глубь леса, там они сходились, там, наверное, и была медвежья лежка.

Искать лежку сегодня я не стал, я повернул к поляне и внимательно присматривался к следу, который оставил медведь, возвращаясь с кормежки на отдых. Весь сегодняшний путь зверя появлялся передо мной, как кадры киноленты, прокрученные в обратную сторону.

Здесь он топтался, что-то обнюхивал, но землю уже не рыл — видимо, был сыт. Тут его почему-то заинтересовало старое осиное гнездо, которое он давно уже разорил. К осиному гнезду поднялся от муравейника, перед этим петлял по поляне, рылся в земле, искал корни. На ягоднике собирал чернику. На черничник вышел с того самого хилого ручейка, где и вчера я отыскал его следы. И сегодня медведь вышел на дорогу по краю мокрой низинки. В малинник на этот раз медведь не заглядывал. Почему? Может, в этом виноват Шарик?

Сегодня я установил точное направление к лежке, обследовал охотничий район медведя. Угодья богатые: несколько ручьев, ягоды, муравейники, поляны — пищи хватит. Поэтому и район не очень большой.


Третий день


6 часов 15 минут. На водопое медведь еще не был. В малиннике я услышал шорох — медведь был там, но, видимо, почуял меня и ушел из малинника, ушел в сторону озера.

8 часов 15 минут. Отыскал след, выходной след с лежки. Иду на лежку. Нашел лежку. Над постелью высокая раскидистая ель, постель из мягких еловых лап. Подстилка толстая — в поставленную на ребро ладонь. Мягкая — без сучков. Обзор отсюда отличный.

Когда первый раз я обнаружил в лесу лежку-постель медведя, мне очень хотелось поскорей уйти подальше от этого места, незаметно скрыться. А сейчас, наоборот, мне очень хотелось остаться рядом с лежкой, дождаться зверя и увидеть его изумленные глаза: «Как так, кто это забрался на мою постель?»

Но как ни манил отдых на медвежьей перине, я все-таки отказался от него и сделал это только потому, что боялся спугнуть зверя. А вдруг он уйдет и оставит лежку...

Теперь я более-менее представляю пути-дороги этого медведя. И мне хочется высказать предположение, что есть у него тропы мокрого и сухого дня. В мокрые, дождливые дни он бродит по сухим, высоким дорогам, в ельниках, а в сухие дни без дождей тропы иные — они тянутся по ольшаникам, крапиве, вдоль ручья, по болоту.

Пожалуй, у медведя есть и чувство пути, расстояния, умение точно распределить силы на всю дорогу по лесу. Кажется, будто он знает, сколько осталось до лежки и рассчитывает себя только на этот путь — след на лежку всегда немного усталый, шаг медленный и неширокий.

Что еще?.. Примерно установил время, когда медведь выходит к полянам: здесь он бывает утром между восемью и десятью часами.


Четвертый день


Около поляны я был в половине восьмого. Утро туманное, но день обещает быть сухим, ясным. На поляну медведь уже выходил, но бродил здесь недолго и ушел в сторону — на лежку он, видимо, не пошел.

Неужели мой вчерашний визит к его постели насторожил зверя? Я снова отыскал лежку и расстроился: медведь после меня здесь не был. Неужели ушел и спит теперь в другом месте? Неужели он настолько осторожен? Тогда его могут насторожить и мои следы на поляне — не уйдет ли он с поляны уже завтра? Надо немного подождать и пока не беспокоить медведя...


Седьмой день


Два дня я оставался дома, но сегодня не выдержал и рано утром тихо пришел на поляну. Утро снова туманное. В стороне на рябинах первыми подали в утреннем лесу голос дрозды-рябинники. Я сидел на краю поляны около молоденьких елочек, не шевелился и ждал. Совсем рядом со мной выбрались из кустов тетеревята. Тетеревята уже большие — петушки стали темнеть, у них пробивается черное перо взрослых петухов-косачей. Теперь они уже не так дружно бродят по лесу, не бегают друг за другом. Один отыскал муравьиную кучку и принялся в ней «купаться», как купаются куры в пыли. Другой петушок все время стоял в стороне и, видимо, ждал, когда наступит его очередь. Совсем рядом со мной бродила молоденькая курочка-тетерка. Она так и останется рябенькой, аккуратной. Курочка заметила меня и долго вертела головкой, рассматривая незнакомца то одним, то другим глазом.

На поляне тетерева были недолго, скоро ушли, а вместо них появилась синичка-московка. Она, потихоньку попискивая, стала кувыркаться на ветках березы. На ее голосок прилетела еще одна синичка, потом еще и еще показались точно такие же птички. Синички не обращали на меня ровно никакого внимания. А одна из них даже решила познакомиться с моим сапогом. Подскочила совсем близко и что-то стала выглядывать, рассматривать на подошве сапога. Ничего, видимо, интересного не нашла и присоединилась к подругам.

Так вместе с птицами я и дожидался медведя. Но медведь на поляну сегодня не вышел. В стороне раздался крик крапивника — крапивник почему-то всегда подает голос, когда рядом бродит медведь. И другой раз не слышишь шагов зверя, но по крику крапивника всегда точно узнаешь, что медведь бродит где-то совсем рядом. Медведь обошел поляну и скрылся в еловом острове. Я еще немного подождал, поднялся из елочек, отыскал сегодняшний след зверя и успокоился — медведь уходил в ту сторону, где была его лежка. Значит, я не очень испугал его.



Восьмой день


Всю ночь лил дождь. Дождь лил и утром. На поляну я пришел поздно — медведь уже успел обойти свои угодья. Сегодня в мокрый день он путешествовал по сухим местам — бродил по ельникам.



Девятый день


Встреча состоялась. Медведь оказался небольшим: всего пудов на семь, как сказал бы Василий. Я сидел в тех же самых елочках. Слушал крики дроздов. Дрозды не задерживались на одном месте, накидывались на рябины шумно и торопливо, быстро-быстро хватали ягоды и так же поспешно летели к другим рябинам, хотя ягод вокруг было достаточно.

За криками дроздов другие голоса леса терялись, и я, наверное, просто не услышал, как возмущался крапивник, раньше меня узнав о приближении медведя. По-прежнему все было спокойно. Как вышел медведь на поляну, я не заметил — я не слышал ни треска, ни шороха, ни фырканья зверя. Еще секунд десять — пятнадцать назад здесь, у муравейника, никого не было, а когда я снова взглянул на муравейник, то не поверил своим глазам: у муравейника стоял и старательно ворошил муравьиную кучу медведь. Он разорял муравейник так старательно и сосредоточенно, как будто занимался этим делом по крайней мере уже с полчаса.

Медведь меня не видел. Я оставался в елочках и не шевелился. Большой, тяжелой лапой зверь ворошил муравейник и то и дело слизывал с лапы набравшихся на нее муравьев. Видимо, муравьи добрались и к его носу — медведь повертел головой, фыркнул, несколько раз чихнул и снова принялся за муравьиную кучу.

Сколько времени продолжался этот легкий завтрак, точно сказать не могу — на часы не смотрел. Я все время не спускал глаз с медведя, чтобы сразу перехватить его взгляд. Нас разделяло очень небольшое расстояние — всего метров десять — двенадцать, но чуткий, вроде бы осторожный зверь долго не замечал меня. Он был увлечен, как увлекается ребенок новой и интересной игрушкой. Тянулось время, и я стал подумывать про себя: «А что будет дальше? Может быть, он и не заметит меня, не поднимая головы, шагнет в мою сторону, и тогда нам придется столкнуться нос к носу?» Дальше я старался остановить свои мысли, чтобы не пугать самого себя возможной встречей — как ни говорите, но сталкиваться с медведем нос к носу в лесу, да еще в его собственном доме было бы не совсем приятно.

Наверное, медведь все-таки узнал обо мне — он вдруг поднял нос от муравейника и уставился на меня удивленными глазами. Нос его вытянулся, уши приподнялись. Правую лапу, которой ворошил муравейник, он от неожиданности не опустил, и по ней все так же ползали потревоженные насекомые.

Потом медведь опустил лапу, тряхнул головой, фыркнул — наверное, муравьи все еще ползали и по его носу — и снова посмотрел на меня. Последние тревоги и сомнения покинули меня, и я откровенно улыбнулся, посочувствовал зверю: его все еще донимали муравьи, он никак не мог избавиться от них, а тут стой и гадай, кто это смотрит на тебя из елочек...

Не знаю, правильно ли понял медведь мою улыбку, только он склонил набок голову и, переступив с лапы на лапу, чуть сдвинулся назад. Я улыбнулся еще раз и не очень громко сказал: «Здравствуй, Мишка!»

Наверное, эти слова произнес я все-таки достаточно уважительно, по крайней мере, медведь не зарычал и не бросился на меня. Он еще раз переступил лапами, попятился, и теперь его скрывала от меня широкая еловая лапа. Оттуда, из-под елки, зверь еще некоторое время изучал меня. Я медленно поднялся с земли, расправил затекшие ноги, и медведь исчез. До этого я не спускал с него глаз и мог отмечать каждое его движение. Но на какое-то мгновение я отвел глаза, и зверь, будто ждал этого момента, неслышно скрылся в лесу.

За медведем я не пошел. Домой я вернулся довольный и в своем дневнике записал, что сегодня в девять часов сорок семь минут я сказал «Моему Мишке» приветливое «здравствуй».

На часы я посмотрел, когда встал из елочек и не увидел своего нового знакомого. А имя «Мой Мишка» я дал этому медведю потому, что по-другому не мог и назвать этого первого моего медведя, которого отыскал сам и которому вслух сказал: «Здравствуй, Мишка!..»



Черепок