Я уже подходил к лодке, когда сзади услышал сопение. Я оглянулся — сзади по тропе быстро шел Черепок. Что еще придумал этот зверь? Убегать от него мне не хотелось — не хотелось показывать ему, что я струсил. Я обернулся к нему и остановился. Остановился неожиданно и Черепок. Остановился, сел на задние лапы и принялся покачивать головой, как у пенька, когда просил у меня угощение. Ну, что я мог сказать этому глупому зверю, который за кусок сухаря готов был и веселить, и растерзать меня. Я махнул Черепку на прощание рукой и сел в лодку.
С тех пор медведь всегда провожал меня с поляны до самой лодки. Шел он сзади, выдерживая почтительное расстояние. Когда я останавливался на тропе и оборачивался к нему, он замирал на месте. Но стоило мне сесть в лодку и чуть отплыть от берега, как медведь тут же оказывался на берегу и порой очень зло ворчал.
Чуть позже Черепок научился и встречать меня у причала. И теперь, приставая к берегу, я всегда видел его довольную, улыбающуюся морду.
Да, мой четвероногий друг умел улыбаться, но улыбался он только носом и глазами. Он морщил нос, чуть прищуривал глаза.
Как-то я приехал немного позже. Медведь расхаживал уже по берегу. Он ломал кусты, выворачивал с корнями сухие елки, глухо рычал и немного успокоился только тогда, когда увидел мою лодку. Я затащил лодку на берег, взял рюкзак, шагнул к Черепку, но он не сдвинулся с места.
Наши отношения не были столь близкими, чтобы я мог подойти к медведю, похлопать его по плечу и запросто сказать: «Ну-ка, друг, уступи дорогу». И я принялся жестами и словами издали объяснять ему, что недоволен его упрямством. Но медведь и слушать меня не хотел. Больше того, он несговорчиво фыркнул и далеко отшвырнул в сторону попавшуюся ему под лапу сухую валежину.
Медведь был рассержен и, видимо, не желал мириться. Мне не оставалось ничего другого, как сесть в лодку и отправиться домой. Я оттолкнул от берега лодку, кинул в нос лодки рюкзак, взял весло, и Черепок тут же стих. Но я все-таки уплывал. Его шутки мне уже надоели, и я совсем не хотел, чтобы вот так, шутя, этот зверь ни с того ни с сего огрел меня своей тяжелой лапой. Я уплывал все дальше и дальше — и тут сзади, на берегу раздался настоящий плачь...
Не так давно на берегу точно такого же озера убили медведицу и медвежонка. Другому медвежонку удалось убежать. И на следующий день я услышал, как плакал оставшийся в живых медвежонок-сирота. В лесу, в диком безлюдном лесу, я услышал настоящий плач человека. Я тут же пошел на помощь, но увидел следы маленького медвежонка. Медвежонок мне не показался. Он ходил по кустам можжевельника, по зарослям елочек, ходил там, где только вчера бродила его мать, и плакал.
Сначала медвежонок просто голосил, повторяя подряд один и тот же тоскливый звук. Потом этот односложный крик остановился и сразу перешел в долгий и безнадежный призыв — лесной сирота звал свою погибшую мать и жаловался лесу...
И сейчас я не только услышал, но и увидел, как убивается в горе медведь...
Что-то причитая, Черепок опустил голову к земле и прикрыл ее лапой. Он был уже совсем взрослым медведем, в его голосе нет-нет, да и проскальзывали басовые нотки, но он все-таки по-настоящему плакал, как плакал маленький медвежонок-сирота.
Я повернул лодку. Медведь видел, что я плыву к нему, но остановить свое горе не мог. Потом Черепок, посапывая и пошмыгивая носом, понуро поплелся впереди меня к поляне. Я шел следом, и мне, честное слово, было очень неловко перед медведем.
Я окликнул своего реву. Он остановился и, глядя куда-то в сторону, послушно ждал, когда я развяжу рюкзак и положу прямо на тропу все, что принес ему сегодня.
С тех пор пенек на поляне редко дожидался нас. Мы чаще встречались прямо на берегу. Медведь здесь завтракал. Я разговаривал с ним. Потом мы расходились — медведь в лес, а я на озеро.
Овсы
В лесу я был не один — рядом со мной жили медведи, лоси, волки, белки, птицы, и все эти коренные лесные жители не могли не знать о моем присутствии — одни избегали встреч с человеком, другие внимательно следили за мной. Об этом я всегда узнавал по следам. Нередко мне удавалось и встретиться с лесными жителями. И мои встречи с животными в лесу были не так уж редки. Почему?
Почему посторонние, чужие для леса люди почти ничего не видят, почти никого не встречают на лесных тропах? Почему Петро и Иван Михайлович, одноногий, но сильный и мудрый старик, который иногда приходил к нам в гости, видят в лесу куда больше, куда чаще встречают тех же медведей, чем Василий, жадный и неуемный в добыче?
Я мог не всегда доверять отдельным деталям побед Василия, но Ивана Михайловича слушал с большим уважением и верил каждому его слову, и мы вместе с ним подолгу порой разгадывали разные медвежьи загадки...
Как-то Иван Михайлович решил сделать на дальнем озере новую лодку. Лодки делают здесь из осины. Подходящую осину рыбак подыскал, свалил ее, выбрал лишнюю древесину, распарил осиновую скорлупку над огнем — лодка получилась легкая, ладная. Лодку Иван Михайлович уже спустил на воду, а стружка осталась на берегу. Окончив работу, рыбак отправился домой, переночевал, забрал снасти и с утра пораньше вернулся на озеро. Подошел к берегу и видит — вся стружка с берега собрана в лодку, лодка качается на волнах недалеко от берега, а на том месте, где стояла лодка и лежала стружка, остались свежие медвежьи следы.
Что хотел медведь? Зачем натаскал в лодку стружку? Зачем отпихнул лодку от берега? Почему не испугался запаха человека?
Иван Михайлович объяснил это событие по-своему: «Не хотел хозяин, чтобы я там рыбачил — вот и решил меня прогнать».
Но рыбак оказался упрямым и с таежного озера не ушел. Больше того: принялся рыбак строить избушку. Свалил ели, пообтесал бревна, сложил уже несколько венцов в срубе. Но устал и вернулся домой немного отдохнуть. Отдохнул, пришел на озеро и видит — избушки нет, бревна, что уже сложил в сруб, раскиданы по сторонам, а около избушки следы тех же самых медвежьих лап. Так воевали рыбак и медведь до тех пор, пока медведь не сдался и не ушел подальше.
Услышал я от Ивана Михайловича и о том, как ждал он однажды медведя на краю овсяного поля, сидел спиной к лесу, лицом к овсу. Ждал, когда медведь выкатит на овес и примется обсасывать овсяные метелки. Но медведь на этот раз шел другой дорогой и чуть не уткнулся носом в затылок охотнику. Иван Михайлович услышал зверя только тогда, когда тот был совсем рядом. Зверь ушел, не причинив человеку никакого вреда.
Неужели медведь заранее не узнал, что в кустах сидит человек? Мог бы узнать. А если этот сильный, не обиженный пока человеком зверь ходит по тайге так же уверенно и спокойной, как ходят по тайге Петро и Иван Михайлович, спокойно, не спеша, не очень задумываясь о том, что ждет его за каждым поворотом лесной дорожки...
Я долго учился легко ходить по лесу, старался избавиться от скованности, от напряжения. И не сразу узнал в себе это спокойное чувство. А когда узнал, то весь лес стал для меня настоящим домом. Теперь, когда я шел на озеро и нес тяжелый рюкзак, я думал только о том, как спущусь к воде, как умоюсь и спокойно покурю на берегу. Когда нес в лесную деревушку продукты, думал только о том, как увяжу свой дом, как затоплю печь, вскипячу чай и сделаю первый глоток крепкого, сладкого чая. А если и случались в пути какие неожиданные встречи, то они не пугали, не заставали врасплох.
Дорогу от людей в лес до нашей лесной деревушки я прошел уже много раз. К людям я ходил за продуктами, за письмами. В дороге я старался быть в одно и то же время у приметных, памятных мне мест, строго соблюдая график движения, чтобы не задержаться в пути и не брести потом по ночной лесной дороге. Вот во время таких путешествий мне и удавалось часто видеть того первого медведя, который как бы впустил меня в лес у Пашева ручья за Собольей пашней.
Я назвал этого медведя «Хозяином». Хозяин почти всегда был на месте — я или слышал его, или видел тяжелого, строгого, медлительного, пристально изучающего человека. Теперь от меня он уже не убегал, как тогда, когда я остановился отдохнуть рядом с его лежкой. Заметив зверя, я обычно останавливался, спускал на землю рюкзак и не спеша курил.
Мне казалось, что перед нашей встречей медведь всегда что-то делал около дороги, потом узнавал о человеке и выходил на дорогу проверять, кто я. Это предположение подтверждали и следы. Выяснение личности велось на почтительном расстоянии — медведь всякий раз выходил на дорогу впереди меня метров за тридцать-сорок. На дороге стоял недолго и уходил в лес, как бы открывая мне путь.
Как и всегда, после такой встречи-дознания Хозяин уходил с дороги вправо, в ельник по краю болота. Свою опрометчивую лежку он давно покинул — лапник высох, следов около постели не было. Но остальное хозяйство медведь сохранил.
Сначала могло показаться странным такое распределение зверей на дороге в лес. Почему первым встречал меня именно Хозяин, большой, старый зверь? Случайность? А может, и нет. Если допустить, что здесь, в начале дороги, куда нет-нет да и заглядывали люди, поселился бы менее мудрый и более трусливый зверь, то остался бы он здесь жить? А если бы и не покинул этого места, то по крайней мере не выходил бы на дорогу проверять, кто идет по лесу, и не стоял бы на дороге перед человеком так долго. Получил бы тогда другой, более трусливый медведь имя Хозяин? А сейчас на дороге в начале леса был именно Хозяин. И пусть объявился он на этой территории случайно, но остаться здесь хозяином получил право только он.
Не мог же назвать я Хозяином того медвежонка, что носился по Черепову и, как глупый щенок, подбирал все мои угощения. Черепок вел себя не очень солидно. Его, видимо, до этого никто не трогал, он потерял врожденную осторожность, легко сошелся со мной, ворошил каждую жестянку, каждый коробок, оброненный на дороге. Чем-то этот медведь-подросток действительно походил на глупого щенка, живущего на задах деревни. Такой щенок хоть и побаивался людей, но интерес к двери в избу проявлял. Я видел таких зверьков, забитых, запуганных. Но стоило протянуть щенку руку, потрепать его по ушам, и вся щенячья радость выплескивалась на тебя.