Встреча оказалась не такой, как она представляла.
Дверь открыла усталая женщина в черном платке, тетка погибшего доктора. Она сообщила, что родители Куприянова, спасаясь от голода, уехали к дальним родственникам на Волгу, и с тех пор она не имеет от них вестей.
— А… его невеста? — осторожно спросила Элеонора, доставая из сумки образок Куприянова. — Доктор просил передать это ей.
— Он ей уже не нужен, — вздохнула женщина, принимая образок.
— Но почему?.. С ней что-то случилось?
— Не то, что вы думаете, — грустно усмехнулась женщина. — Просто она недолго горевала о моем племяннике. Вышла замуж и уехала.
Элеонора не нашлась что сказать, но ее собеседница и не нуждалась в Элеонорином утешении.
— Кто посмеет осудить ее? Сейчас, когда даже сама человеческая жизнь ничего не стоит, разве кто-то знает цену истинной любви?..
«…Если никто не знает цену истинной любви, мир обречен на гибель, — думала Элеонора, в сгустившихся сумерках пересекая Сенную. — Но, к счастью, это не так. Любовь к Алексею спасала меня во время артобстрелов, и она же спасла меня потом, когда я заболела тифом…»
Фонари не горели, а ей предстоял еще долгий путь на Кирочную, где раньше жила Александра Ивановна. Элеонора совсем не была уверена, что застанет ее по старому адресу, но сейчас это была последняя нить, которая могла привести ее к Архангельским.
Глава 24
Очевидно, судьба решила больше не мучить ее.
На робкий стук дверь открыл не кто иной, как Петр Иванович Архангельский!
— Ой! — только и смогла сказать Элеонора. Вот уж кого она вовсе не ожидала увидеть в этой квартире.
— Господи! Саша! Ксения! Идите сюда скорее! — закричал он, и уже через минуту Элеонора попала в такой вихрь поцелуев и объятий, что у нее перехватило дух.
Ксения Михайловна и Титова провели ее в комнату, усадили на диван и принялись любоваться ею, будто она была картиной Леонардо да Винчи. Дополняя сходство с картиной, Элеонора не могла вымолвить ни слова.
— Деточка моя, — прочувствованно произнесла Ксения Михайловна таким тоном, какого Элеонора никогда раньше у нее не слышала, — ты жива, какое счастье…
— Мы полгода не получали от тебя известий, — сказал дядя, усаживаясь рядом и обнимая племянницу за плечи.
Значит, открытки, которые она посылала, не доходили. Элеонора, так и не обретя дара речи, склонила голову на плечо Петру Ивановичу.
— Мы уже и не надеялись увидеть тебя живой, — сказала Титова. — Жизнь так изменилась…
Элеонора оглядела родные лица. Дядя с тетей очень похудели, постарели. Ксения Михайловна уже не производила былого впечатления яркой и сильной женщины, казалось, она даже стала ниже ростом. Титова изменилась меньше. Она и раньше была худощавой, так что голод не произвел разительных перемен в ее внешности, разве что лицо осунулось и ключицы стали выпирать сильнее. Зато в квартире все оставалось по-прежнему, здесь царили чистота и порядок.
«Кажется, это единственное место, которое после революции не изменилось к худшему», — подумала Элеонора и блаженно заулыбалась.
Александра Ивановна подала чай, все уселись к столу и начали расспрашивать Элеонору о ее приключениях. Петр Иванович живо интересовался работой лазарета, вникал в подробности, женщин больше интересовало, не была ли Элеонора ранена и как она переносила тиф.
— Расскажите лучше о себе, — попросила она, удовлетворив первое любопытство близких и выслушав ахи и охи.
Женщины наперебой начали рассказывать.
Революция сурово обошлась с семьей Архангельских. В конце 1917 года им было приказано в течение суток освободить квартиру. Новое жилье Петр Иванович должен был искать себе за пределами Петрограда. В ходе обыска, которым сопровождалось выселение, мрачные личности в кожаных куртках изъяли из квартиры все ценности, которые им удалось найти. Называлось это — «экспроприация».
— Не знаю, что бы мы делали, если бы не Александра, — говорила Ксения Михайловна. — После того как начались выселения, Петр Иванович попросил ее спрятать некоторые наши вещи у себя. Но Александра сделала гораздо больше — она не побоялась поселить нас здесь. Теперь мы перед ней в неоплатном долгу.
Около месяца Титова предоставляла Архангельским не только кров, но и пищу, ведь Петра Ивановича выгнали со службы, а следовательно, лишили и продуктовых карточек. Но недавно новые власти осознали, что врачи нужны при любом режиме, и Архангельскому удалось устроиться простым хирургом в Александровскую больницу. Из всех былых регалий у него осталось только ученое звание профессора, которое не в силах была отнять даже революция. Ксения Михайловна сориентировалась в ситуации и тоже пошла служить — учительницей немецкого языка в Первой трудовой школе. А Титову новые власти продвинули — благодаря своему пролетарскому происхождению она стала главной сестрой Клинического института.
— А что с бароном Шварцвальдом? — не удержалась от вопроса Элеонора.
— Неизвестно, — вздохнула Александра Ивановна. — Как только заварилась вся эта каша, барона предупредили, что его вот-вот арестуют… Он уехал, даже не попрощавшись со мной и детьми. По слухам, он за границей. Но я не знаю, можно ли верить этим слухам…
На Элеонору вдруг навалилась жуткая усталость. Да, Алексей завтра уедет, но и после его отъезда она будет в безопасности, близкие не оставят ее. Только теперь можно было признаться себе самой, какими тяжелыми были последние месяцы ее жизни. Она еще теснее прислонилась к теплому плечу Петра Ивановича. Неужели прошло полтора года с тех пор, как она оставила дядю и тетю и отправилась за Воиновым на фронт? Теперь это не казалось ей таким уж благородным поступком, ведь она причинила родным немало страданий… Но дядя с тетей не держат на нее зла. Какое счастье, что она их нашла! А на Васильевском острове ее ждет Алексей… При мысли о нем девушку словно окатило теплой волной, и она не смогла удержаться от счастливой улыбки.
Господи, да разве она могла мечтать, что все так удачно сложится?
Из другой комнаты вышли дети Александры Ивановны, и Элеонора поразилась, как они выросли. Она будто впервые видела Ванечку и Сонечку. Дети всегда были красивыми, а теперь стали еще лучше, лишения последнего времени никак не отразились на их внешности. От избытка чувств Элеонора расцеловала обоих.
Тут подоспела сама Титова с кипятком и нехитрым угощением. Сухари, селедка, а Элеоноре и детям полагалось еще и по тарелке пшенной каши.
— Какое блаженство! — сказала Элеонора.
— Ешь на здоровье!
— Но все же я никак не пойму, почему Петра Ивановича уволили из Клинического института? — спросила она, с аппетитом доедая кашу. — Разве сами комиссары умеют оперировать? Или им удалось отменить болезни каким-нибудь строгим декретом?
— Знаешь, — задумчиво сказала Александра Ивановна, — люди действительно стали меньше болеть, как это ни странно. Наверное, нынешняя жизнь так тяжела, что всем стало не до болячек. Конечно, теперь своя специфика: туберкулез, солдатики с фронта поступают. Я ведь всю статистику института изучаю по заболеваниям… Так вот, аппендицитов, холециститов почти совсем нет.
— Так, значит, и хирурги не нужны? Вы это хотите сказать?
— Да нет, конечно… А что касается Петра Ивановича, так это было показательное увольнение. На его примере власть продемонстрировала всем, что вот, мол, смотрите, хирург, чьи работы известны всей Европе, а мы можем сделать с ним все, что захотим.
Элеонора посмотрела на дядю. Он поморщился, разговор явно был ему неприятен.
— И демонстрация удалась! — продолжала Александра Ивановна. — Ты бы посмотрела сейчас на Крестовоздвиженского. Ходит тише воды, ниже травы, каждое слово говорит с оглядкой.
Элеонора вспомнила свою сегодняшнюю встречу с профессором у ворот института и подумала, что Титова права.
Над столом повисло печальное молчание. Элеонора поднялась.
— Мне пора идти. Уж поздно.
— Куда же ты пойдешь, детка? — воскликнула Ксения Михайловна.
— Конечно, Эличка, оставайся! — подхватила Александра Ивановна. — Как-нибудь все разместимся. Ты ведь даже не сказала, где остановилась!
— Нет, благодарю. Я остановилась у… у одной своей знакомой. Она будет беспокоиться, если я не вернусь.
Титова внимательно посмотрела на девушку и вздохнула.
— Хорошо, я тебя провожу немного, — сказала она, тоже вставая из-за стола. — Ксения Михайловна, где мое оружие?
Та, не говоря ни слова, открыла буфет, достала из супницы большой пистолет и подала Александре Ивановне, которая спокойно положила его в карман пальто.
— Теперь нам ничего не страшно! — засмеялась Титова, наслаждаясь изумлением Элеоноры.
Девушка тепло попрощалась с Архангельскими, они договорились вновь увидеться в самое ближайшее время и обсудить перспективы Элеонориной жизни в Петрограде.
— Ну и где же ты остановилась на самом деле? — спросила Титова уже на улице.
Элеонора рассказала ей правду.
— Значит, говоришь, Ланской завтра уезжает? — Александра Ивановна покачала головой. — Так, может быть, переберешься ко мне все-таки?
— Спасибо за заботу. Но я пока и сама ничего не знаю. Мне сейчас очень важно место найти. Если не получится устроиться сестрой, пойду санитаркой.
— Я попробую тебе помочь, — сказала Титова. — В Клинический институт тебе идти нельзя, слишком опасно. Но у меня есть знакомые в других больницах, поговорю с ними.
— Что бы я без вас делала, Александра Ивановна! — горячо воскликнула Элеонора. — Я так вам благодарна!
— Благодарить потом будешь, пока не за что…
Некоторое время они шли молча.
— Нелегко, наверное, с Ксенией Михайловной живется? — спросила Элеонора. — Характер у нее тяжелый.
— Да? Не замечала. Она мне с детьми очень помогает. Я целый день на службе, так она и покормит их, и позанимается. Свекровь-то моя еще летом умерла… Расскажи мне о Косте. Я при Ксении Михайловне не стала о нем спрашивать, знаю, что она его не любит.