Китайская семья держится с нами предупредительно вежливо, у всех на лицах застыла улыбка. Их манера вести себя абсолютно исключает грубость. Нам, европейцам, иногда трудно понять этих людей. Вот, например, улыбка на лице старого Фелу. Часто она появляется в совершенно неподходящий момент. Он улыбается, видя, как мы нервничаем или поступаем не совсем тактично. Как легко при этом возникают недоразумения! Люди, которые много лет провели на Востоке, знают, что там подобная улыбка имеет совсем иное значение, чем у нас, часто бывая отражением робости, растерянности, смущения.
Фелу хлопает в ладоши, вызывая кого-нибудь из своей многочисленной семьи. На этот раз является мальчик лет шести.
— Он отведет вас к дому таваны, — бросает китаец.
Сначала была Опоа-марае, теперь Олоа-деревня. Жара. Листья на деревьях безжизненно обвисли. Пусто, ес| ли не считать стаи уток, которые переваливаются гуськом вдоль дороги. Прямо у меня под ногами перебегает дорогу кошка. Чуть дальше возятся в луже два карапуза. Куда ни посмотришь — всюду красные и зеленые крыши деревенских фаре. Дома стоят на низких сваях, если они расположены на земле, и на высоких, если — на воде.
— Что это? — спрашиваю мальчика, указывая на крошечные домики на воде.
— Туалеты…
Почти у каждого построенного на воде фаре есть своя уборная, расположенная отдельно от дома, на собственных сваях. Этими будками застроена часть морского берега.
Со старостой мы встречаемся на окраине деревни, знакомимся. Я показываю таване «верительную грамоту», но этот мрачный тип и не думает улыбнуться. Он бесцеремонно сует письмо в карман, будто оно адресовано только ему одному.
Мое интервью с таваной кратко:
— Сколько жителей в деревне?
— Около тысячи.
Я едва сдерживаю улыбку. Куда бы я ни явился, почти в любом месте архипелага мне называют одну и ту же цифру. Совпадение? Честолюбие?
— Наверное, у вас есть ансамбль песни и танца?
— Да. Но в этом году он не будет выступать в Папеэте.
— Почему же?
— В прошлом году мы принимали участие в празднике тиураи, но нам не дали награды, хотя мы были лучшими.
— А, может, все-таки стоит попробовать?
— Нет, танцев не будет!
Господин староста чешет левую лопатку в знак того, что аудиенция окончена, и спустя мгновение его щуплая фигура скрывается вслед за удаляющимся грузовиком, груженным копрой.
На обратном пути перевожу Полу свою беседу со старостой.
— Плохой тавана, — вставляет маленький китаец, едва поспевая за нами.
— ?!
— Мой папа говорит, что месье Гюи развращает деревенских детей.
— Как это?
— Он дает нам папиросы и вино…
Из этого следует, что личная жизнь таваны (которая в действительности являет собой общественную, так как на островах ничего не скрыть от людей) отличается полным пренебрежением к условностям.
Затем мы наносим визиты двум другим представителям власти — пастору и директору школы, господину Мишелю.
На званый обед четы Мишель собираются сливки здешнего общества. Пришел заместитель директора школы, два духовника — швейцарец-миссионер, пребывающий здесь проездом, и местный пастор, с которым мы уже знакомы.
После обеда, обильно запитого вином (был подан настоящий схаб!)[35], в доме французов воцаряется атмосфера сердечности. Жена директора школы включает проигрыватель, и звуки мазурок Шопена наполняют помещение. Когда вдобавок хозяйка сообщает, что они дали своему сыну имя Фредерик, я принимаю это как реверанс в мою сторону. Мне вспомнилась поездка на Новую Гвинею, дом одного французского учителя, который тоже был влюблен в Шопена.
Хозяин дома показывает нам свою коллекцию резьбы до дереву. Он купил изделия у одного жителя Раиатеа, в горах. Где его теперь отыщешь? Да, кажется, он больше не занимается резьбой. Резчики по дереву есть еще на Бора-Бора и на Маркизах. Именно жители Маркизских островов создали свой особый стиль резьбы и достигли в этой области значительно большего мастерства, чем где-либо в Полинезии. С ними могут сравниться только мастера Новой Зеландии и острова Пасхи.
— Вы не читали последний номер «Депеш»? — спрашивает Мишель. — Там сообщают, что один американец нелегально вывез очень старую скульптуру бога Тики. Губернатор уже начал расследование.
Часть общества возвращается к прерванным занятиям, а наша беседа переходит к довольно щекотливой теме. Пол, радуясь, что со швейцарцем можно досыта наговориться на языке сынов туманного Альбиона, после нескольких рюмок приходит в воинственное настроение и обрушивается на миссионеров прежних времен, которые бросались с топорами на скульптуры, начисто сносили святилища, а аборигенов заставляли закрывать тело по шею.
Это верно. Европейцы, поддавшись страсти обращать островитян в свою веру, не щадили предметов прежнего культа. Во имя догматов новой религии пылали на кострах скульптуры Тики и других полинезийских божеств. Европейцы явились сюда спасать души, насаждать истинную веру, воевать за всех со всеми. Они не могли выбрать более удобного момента. На месте ниспровергнутых Помаре II старых богов и авторитетов они воздвигли крепости новой веры. Островитяне ходили в церковь, чтобы не ссориться с миссионерами, которые владели своеобразными приемами, позволявшими им крепко держать паству в руках. Рьяные служители церкви убили душу этого народа, научили островитян показной добродетели. Многие века заносчивая Европа стремилась «осчастливить» нецивилизованные народы, даже против их воли, наперекор их желанию.
— Благодаря миссионерам островитяне перестали веровать в своих богов, отказались от обычая убивать людей, в том числе и детей, для жертвоприношений, забыты каннибальские пиры и сексуальные оргии на Туамоту и Маркизах, — возражает Полу швейцарский миссионер. — Миссионеры сделали много добра для здешнего народа. Освободили его от тирании ареоев, способствовали раскрепощению манахуне и отмене многих табу, отягощавших жизнь простых людей.
— Довольно! — воскликнул я. — А сейчас? Что вы хотите делать дальше?
— Церковь не должна останавливаться в своем развитии. Если это случится, она изменит своей миссии. Признавая это, мы тем не менее находимся в известной оппозиции к некоторым новшествам, внедряемым в жизнь архипелага. Например, мы против влияния европейского и американского стиля жизни. Обескультуривание парода ведет к его дехристианизации. Конечно, этого взгляда придерживаются не все священнослужители… Взять хотя бы мормонов…
Полинезия всегда была объектом энергичной деятельности всевозможных христианских течений и сект, особенно мормонов и адвентистов Седьмого дня. Многие годы все кому не лень стремились спасти души жителей архипелага. Во время моего пребывания у четы Малиновских однажды появились две элегантные дамы, представительницы секты мормонов, и принесли просветительную литературу на французском языке. Чарли принял их любезно и дал им немного мелочи, но как только закрылись двери за этими напористыми последовательницами преподобного Джозефа Смита, хозяин швырнул брошюрки в корзину. Я был поражен его выдержкой и терпимостью. Однако в таитянских условиях религиозная терпимость естественна и следует из сосуществования многих верований на архипелаге. В настоящее время на островах примерно пятьдесят пять процентов населения составляют протестанты, двадцать четыре процента — католики, двадцать один процент — приверженцы других религий.
Включаюсь в беседу:
— Хотя Таити и держит первенство как самое красивое место в Тихом океане, а возможно, и в мире, он несколько разочаровал меня. Мне кажется, что он много потерял в области народного творчества, в противоположность Индонезии и даже высокоиндустриальной Японии, не говоря уже о близлежащих островах Тонга или Самоа. Что вы на это скажете?
— Это вызвано несколькими причинами, — отзывается швейцарец. — Первые европейцы так долго и безжалостно раскачивали Полинезию, что она рухнула. Вторая причина связана с правлением европейцев, которые диктуют жизненный ритм этой стране. Французская колониальная система известна своей нетерпимостью к традиционным формам общественного устройства в отличие от английской системы. Черпая значительные материальные выгоды из своих доминионов и колоний, англичане не мешали им следовать прежним обычаям и не импортировали образцы культуры из Европы. Поэтому соседние архипелаги Тонга и Самоа сохранили преемственность своей культуры и вводят только те усовершенствования, которые им подходят, главным образом в экономике. Жители Самоа в противоположность таитянам гордятся своеобразием своей культуры и историческим наследием. Здесь же, к сожалению, не стремятся сохранить традиции, не препятствуют натиску нашей цивилизации. Конечно, в том, что народ утрачивает свои исконные черты, следует винить французов. Но лучше оставить эту тему. Были случаи, что с Таити удаляли миссионеров и солидарных с ними священнослужителей-иностранцев. Я сам знаю одного священнослужителя, который слишком много намудрил здесь, поехал в отпуск и больше не вернулся в рай…
Мы прощаемся с швейцарцем. Пол идет вздремнуть, а я отправляюсь осматривать местность. Меня сопровождает супруга директора школы.
После полудня в Опоа вновь кипит жизнь. Зной спал, люди взялись за работу. Посмотрим, что делают женщины позади магазинчика китайца. Работа кипит, смуглые спины полинезиек склоняются — все заняты кухонными делами. Угрюмые псы шатаются между столами. Кто-то поет, плачет грудной ребенок, женщины судачат.
— Добрый вечер, вахины! — здоровается с ними жена директора школы.
— Добрый вечер, мадам Мишель, — отвечают они.
Мадам Мишель ведет меня от одного стола к другому, показывает, объясняет. Я наблюдаю, как раиатеанки выколупывают «глаза» у устриц и смешивают их с кокосовой мукой. Потом накладывают серую массу в нарезанные кусками трубки бамбука, выполняющие роль упаковки. Деревенские жители поминутно подходят, платят и уносят с собой лакомство.