— Есть карта! — поспешил доложить Федьков.
— Какая?
— Трофейная. На дороге возле Ясс подобрал.
Покопавшись в повозке, он подал потрепанную карту.
— Только в ней все по-немецки нарисовано. Ну, да чего не разберем — про то расспросим! Я же румынский — во как понимаю!
— Откуда такие познания? — удивился Гурьев.
— А у меня дядька, кооператор, под Котовском меж молдаван двадцать лет живет. Когда я пацаном был — каждое лето у дядьки гостил. Набрался по-молдавански.
— Так то молдавский, а то румынский. Хоть и похожи, а не одно и то же.
— Все одно меня румыны с первого слова понимают, товарищ старший лейтенант.
— Что ж, и Опанасенко румынский изучил? — спросил Гурьев.
— Ни, — вздохнул тот, — слов пять або шесть. Здравствуй — прощай, про воду, про корм! спросить.
— Ничего, как-нибудь объяснимся.
Гурьев развернул измятый, но аккуратно сложенный лист. Карта оказалась крупномасштабной. Многие населенные пункты и дороги на ней не значились, но кое-как ориентироваться она все же позволила бы. Припоминая, что ему показывал на своей карте штабной майор, Гурьев стал прикидывать, как побыстрее догнать полк.
Федьков, смотревший в карту с видом знатока, сказал:
— Может, ещё каких отставших фрицев изловим?
Гурьев улыбнулся:
— Чем воевать-то?
— У Трофима Сидорыча карабин есть.
— Не должно быть противника впереди. С «котлом» покончено. Вот смотри! — Гурьев протянул газету и снова склонился над картой.
Федьков прочел приказ.
— Порядок! Жаль только, что мы с тобой, Трофим Сидорыч, туда не поспели. Дали бы фрицам дыху!
— Дай-кась и я подывлюсь! — попросил Опанасенко.
Он читал долго, сосредоточенно и вдруг воскликнул:
— О це дило! А ну, кто б его подумал!
— Чего, Трофим Сидорыч? — спросил Федьков.
— Да ты дывись, дывись! Ось тут!
— Ну и что же такого? — прочел Федьков фамилию одного из генералов, упомянутых в приказе Главнокомандующего.
— То ж земляк мой!
— Земляк? Подумаешь! У нас в Одессе — знаешь, сколько знаменитых? На каждой улице.
— Тебе не диво, а мне… — Опанасенко замялся, — даже трохи досадно. От сам суди, — он снова ткнул пальцем в газету: — генерал-то цей — я с ним в двадцатом году в одном взводе служил. На одних нарах спали, с одного бачка ели. Он рядовой был и я рядовой. В пехотном сорок девятом имени Третьего Интернационала полку.
— Да ну?
— Свята правда!
— А чего ж досадно?
— А як же! Я ж был боец посправнее его! Всей военной науке его обучал… Он и грамоту-то помене моего разумел. Мне, как службы срок кончал, говорили: «Оставайся в армии, на курсы командирские пошлем». А я не захотел. До дому потягло. А он-то, — кивнул Опанасенко на газету, — видать, так и служит наскризь с той поры. Вот и в генералы вышел… Эх, — почесал он ус, — да если б я с военной линии не сходил, — я бы не меньше его должностей достиг! Ему-то вон, гляди, — сам товарищ Сталин благодарность объявляет.
— А нам разве не объявляет? И нам в том же приказе!
Федьков с дурашливым видом козырнул Опанасенко:
— Напрасно обижаетесь, товарищ генерал!
— Тебе только шутковать! — рассердился Опанасенко.
Гурьев вложил карту в планшет:
— Едем напрямик… Чем, Опанасенко, недоволен?
Федькова опять бес дернул за язык:
— Обидно: в генералы не вышел!
Опанасенко молча взял с повозки флягу и направился к колодцу.
— Он тебе в отцы годится! — бупрекнул Федькова Гурьев.
— А что? Я его уважаю! — Глаза озорника недоумевали: «Да стоит ли придираться из-за пустяков?»
Стараясь, как всегда, сдержать себя от резких слов, Гурьев глянул на Федькова так, что у того моментально слетела улыбочка с губ.
— Вам всё шуточки? — Старший лейтенант остановил взгляд на щегольских красных погонах Федькова: такие полагалось носить только в глубоком тылу.
— Погончики-то… Перед сестрами госпитальными в них красоваться… Почему не сменили на полевые? На фронт едете, не свататься!
— Полевые не смог получить, товарищ старший лейтенант.
— Это вы-то не смогли? Где хотите достаньте, а наденьте какие положено!
— Слушаюсь!
Через минуту Федьков уже сидел в холодке у ограды и прилаживал к гимнастерке другие погоны.
Вернулся Опанасенко с запотевшей флягой, тяжело повисшей на руке.
— Поихали, товарищ старший лейтенант? — спросил он
— Пора.
Едва повозка тронулась, Гурьев, усевшийся рядом с Опанасенко на передке, попросил:
— А теперь, товарищ Опанасенко, рассказывайте — как у нас в батальоне дела?
— Яки же дела? Ранило вас — после того почти всё время в обороне стояли. Под этими самыми… ну, опять же «ешти», запамятовал!
— Ранеными много выбыло?
— Да ни! Боев особых не було, пока в наступление не пошли.
— А кто сейчас за меня командует?
— Капитан Буравец.
— Буравец?
Это был один из мало знакомых Гурьеву офицеров полкового штаба.
— Ну и как новый комбат?
— Требует, як положено… А по бою — ще не знаю. Не бачил.
— А что ещё нового в батальоне?
— А ще… Фешка!
— Что за Фешка?
— Писарь считается.
— Писарь? А старого куда?
— Тот при своем деле. А эта — так… Капитан Буравец откуда-тось прикомандировал до себя. Так и живет при нём. Ординарец его за ею услужает.
— Вот как! — Гурьев нахмурился: «Не было в батальоне Фешек… Вернусь — погоню бездельницу!»
— А как мой Иван? — вспомнил об ординарце.
— До взвода разведки отпросился, пока вас нема. Як на капе прийдет, так писаря пытае: письма старшему лейтенанту е? Писарь сначала хотел все на госпиталь вам переслать. А Иван не дал. Велел письма, которые вам, в особый конверт складывать. Богато их в том конверте!
«Поскорее почитать бы! Сколько там, наверное, весточек от Лены…» Живо представилось, как берет он в руки объемистый пакет с потертыми от долгого хождения по полевым почтам конвертами, надписанными милой рукой… В них не найдет он новостей — ведь Лена уже после этого писала ему в госпиталь. Но заново переживет он радость узнавания всего, что Лена сообщает о себе. Как дорога ему каждая строчка, написанная ею…
На выезде из села Федьков приметил глазевшего на них мальчишку в холщовой рубашке и узких штанах, босого, но в высокой каракулевой шапке, какие носят в Румынии и стар и мал даже летом. Попросив Опанасенко остановить лошадей, Федьков поманил мальчишку. Тот, несмело переступая коричневыми ступнями по белой пухлой пыли, подошел. Федьков бойко проговорил несколько слов по-румынски, — он, видимо, произносил их не впервые. Мальчишка помчался к ближнему двору.
— В чём дело? — обернулся с передка Гурьев.
— Помидорчиков взять на дорогу.
Мальчишка уже мчался обратно, неся в подоле рубашки яркокрасные крупные помидоры, видно только что сорванные.
— Сыпь сюда! — показал Федьков на середину повозки. Мальчишка понял его.
Федьков полез в карман, вытащил оттуда какой-то пышный орден с коронами и орлами и прицепил его мальчишке на рубашку. Тот онемел от изумления.
Покопавшись ещё в кармане, Федьков извлек железный крест на яркой ленточке, приколол мальчишке и его.
Гурьев нахмурился:
— Федьков, прекрати комедию!
— А что, товарищ старший лейтенант? Я с местным населением честную коммерцию веду…
— Деньгами надо платить, а не всякой дрянью, Деньги-то есть?
— По одной штуке.
— По одной?
— Да вот… для интересу собрал на шоссейке. Фрицы окруженные порастеряли.
Федьков вытащил из кармана пачку разноцветных, разнокалиберных бумажек. Тут были и немецкие марки, и румынские леи, и болгарские левы, и чешские кроны, и даже какие-то египетские банкноты. Каждое государство в этой коллекции было представлено только одним денежным знаком.
— Фашисты награбили по всему свету, а ты подбираешь! — прищурился Гурьев.
— Для интересу только. По одной же штуке! А так — на кой они мне? Там побольше валялось, да я не взял. Сейчас я этому пацану румынской деньгой заплачу… — Порывшись, Федьков нашел нужную бумажку, сунул её мальчишке и сказал Опанасенко:
— Трогай!
«Ох, уж этот мне шелопут! — Гурьев не мог без улыбки смотреть на Федькова, на его хитроватое и всегда, даже когда тот был совершенно серьезен, озорное лицо. — И много же ветра в голове у этого одессита! А вояка — лихой. Разведчик толковый. И орден и медали заработал. А вот всё в рядовых, хотя и младший сержант. Даже командиром отделения его не сделаешь. Несерьезен. И когда он остепенится?»
А Федьков весело поглядывал по сторонам. «Хорошую дорожку мы со старшим лейтенантом придумали! — Он уже забыл, что ещё совсем недавно был против того, чтобы ехать проселком. — Поди, тут никто из наших и не бывал ещё. Через заграницу едем! Были бы дед да отец живы — погордились бы!»
Отец Федькова, старый одесский портовик, повоевавший против белых и интервентов, не раз говаривал сыну:
«Ты, Василий, куда счастливее нас будешь! Ленин сказал: такие, как ты, — до коммунизма доживут. А если и драться доведется — бегать от вас буржуям!» А дед, бывший матрос с «Потемкина», выпив маленькую, расчувствовавшись и вспомнив про девятьсот пятый, любил сказать:
— Вы, молодые, нашего корня! Покажете ещё всему свету, что есть наш человек.
Интересно, докуда дойдет полк? В том, что надо дойти до самого края Европы, Федьков не сомневался. Правда, на западе ещё в июне высадились английские и американские войска. Но двигаются они маленькими шажочками. Наши — быстрее! И он, Федьков, ещё пройдет все эти заграницы вдоль и поперек. Интересно, что за страна, например, Италия? Похожа на Румынию или нет? Спросить бы у старшего лейтенанта.
А Гурьев в эту минуту думал о том же. С особенной остротой хотелось ему поскорее повидать боевых товарищей однополчан. Шутка ли: если все походы подсчитать — сапог за это время износил четыре пары, протопали вместе не меньше трех тысяч километров. А скольких друзей схоронили в наскоро вырытых могилах?.. И в Сталинградской, засеянной железом степи, и среди безбрежных хлебов Орловщины, и в лесах за Киевом, и у Житомира, и на высоких просторах Молдавии — всюду оставались однополчане. А живые идут дальше и дальше и не остановятся, пока не выйду