Читатель гадает: задан ли тут общий тон повествованию или заявлен концепт?
Разумеется, первое, и автор нас не разочаровывает.
Индикаторы торчат в этом предуведомлении даже не без лихости: «Когда мне было двадцать, я в основном занималась тем, что встречалась с мужчинами и читала книги, и из обоих этих источников почерпнула, что мир – не только Россия, весь мир – в кризисе, и интеллектуалы, как вы выразились, остались в прошлом».
И то верно: следов прочитанных книг в «Триумфе» маловато, чаще упоминаются авторы, которые представляются Аните модными. С мужчинами тоже напряженка, они присутствуют «облаком в штанах», причем не в маяковском, а в чисто физическом смысле. Ну да, Анита периодически пытается откровенничать, но скорее не в физиологическом, а в лексическом варианте: технологичное «занимались сексом» вытесняет конфузливое «занимались любовью».
В издательском анонсе заявлена тема «лишнего человека», магистральная якобы для романа Кристины Хуцишвили и русской литературы в целом, однако статичная Анита больше напоминает училку литературы, сбивчиво рассказывающую оболтусам из лицея для мажоров про мятущихся онегино-печориных.
В эпилоге 80-летняя Анна припахивает внука покатать ее на авто (а чего не покатать – пробок уже не бывает) и мечтает найти в Париже середины XXI века точку с живым вином. Надо сказать, советские научно-фантасты, описывая то же самое светлое послезавтра, были куда изобретательней в выдумке и выставке достижений прогресса. Но Кристина Хуцишвили – не фантаст, а социальный оптимист, адепт слогана, знакомого по фильму Дмитрия Астрахана, – «Все будет хорошо!».
Основной корпус – лирический дневник молодой дамы (с жанром, однако, все не столь определенно, циничные сверстники и Кристины, и Аниты назвали бы центральный текст «гоневом»), хроника женского десятилетия, условно – от двадцати лет до тридцати, впрочем, ни о каком развитии мыслей и чувств речи не идет.
Скудная фабула, которую я вам изложил почти исчерпывающе, бледная бедность интонации, нищета языка, а главное – концентрация пошлости заставляют заподозрить даже особый прием – Анну Ахматову в диковатом миксе с Романом Сенчиным, но, натыкаясь на некоторые обороты, понимаешь, что для изыска здесь явный перебор, а простодушие – как красоту, не замажешь.
Тушь для ресниц Yyes Saint Laurent, тени Dior и Mac, покупая всякий раз одни и те же цвета в надежде заполнить неохваченную палитру. И туфли, бежевые Louboutins, 37-й размер.
Я, надо сказать, больше по трендам, чем по брендам, но продвинутые дамы, которым я этот набор процитировал, похихикали в том смысле, что литературе лучше гнаться не за тенденциями, а за вечностью.
«Давно такого не помню: огромное желание жить, через какие-то конкретные дела. Мне очень хочется поехать в конкретные места, съесть что-то определенное, попробовать сделать конкретную прическу – в данном случае высокую, с парой мелких косичек. Попробовать очень темную помаду, купить бежевый лиф. (…) Но если хочу посмотреть что-то конкретное, то чувствую в себя в безопасности, все в порядке».
Чисто конкретный эпитет четыре раза на четверть страницы, и подобный стиль, при всей инфантильности, агрессивен и заразителен: рецензенты «Триумфа» впадают от него и вовсе в косноязычие: «Есть это и в женской прозе, пожалуй, характерная черта: желание не просто погружать в сюжет, но первым шагом делая рассуждение. (…) Сюжет и события жизни немногих героев рождаются из постепенности речи и рассуждений, а не наоборот» (Дмитрий Черный в «Литературной России»).
Господи, кто на ком стоял?
А комплиментарная рецензия Максима Артемьева в «Экслибрисе НГ» кажется куском, абортированным из романа «Триумф», – настолько едина ткань бесстилья и умиротворяющей банальности.
И тем не менее.
Основная часть претензий к «Триумфу» вполне может быть снята. Если числить «Триумф» не по ведомству художественной литературы, а просветительской. Научпопа – социологической прозы и прикладной футурологии.
И лучше сразу не отделять автора от героини, Кристину от Аниты. Нет, безусловно, г-жа Хуцишвили дистанцию устанавливает, и не в подтексте, но контексте – писатель она если не умелый (пока), то грамотный. Выпускница МГУ, экономист, журналист, пишущая для «Сноба» и «Русского репортера», сочинившая две книги, – жизнь ее явно шире тусклого мирка вяло сражающейся с мужчинами и депрессухой художницы. Но, опираясь на это универсальное определение «молодой автор», зафиксируем общность поколенческую, а значит, в известной степени, мировоззренческую.
Они, молодые люди буржуазной столицы, рожденные уже не в СССР, действительно так живут и думают. Полагая, что мир и дальше продолжится столично-европейскими координатами, картинками поюзанного глянца, нефтяными папами, которые будут вечно отводить от своих рек бабла бодрые ручейки для потомства. А главная здешняя майн кампф – борьба с тараканами в собственной голове, а основное призвание – советы начинающим на сайтах психонеотложки. А в будущем исчезнут пробки и наступит сплошной ЗОЖ, однако хорошего вина достать всегда можно, если умеючи…
Хочется их приласкать. Погладить по высокой прическе с двумя косичками. Пригласить в «Шоколадницу» и проставиться коктейлями. И даже поверить, что все именно так есть и будет, а твой собственный опыт – маргинален и нетипичен. А если не получится уверовать – не пытаться переубеждать.
В этом смысле Кристина Хуцишвили написала точный роман. И даже пробуждающий чувство доброе – не брезгливо-жалостное, а щемящее-светлое.
Жаль только, декораций в нем не пишут.
Пир и вампиры. О романе Виктора Пелевина «Бэтман Аполло»
Виктор Пелевин, предвосхитивший многие словесные клише и символы эпохи, не мог, конечно, пройти мимо согбенной фигуры раба на галерах.
В его романе «Бэтман Аполло» (М.: ЭКСМО, 2013) образ мелькает неоднократно – то в виде малоудачного афоризма («раб на галерах гребет всегда хуже, чем зомби, который думает, что катается на каноэ»), то в водоемах загробного мира (по-вампирски – «лимбо»), где Хароном, вооруженным боевым веслом, поочередно работают провожатый и провожаемый.
Но главный галерный раб, натурально, сам Виктор Олегович, а никакой не Владимир Владимирович. Если на каторге писательских чувств вертеть жернова романов, с гулаговской нормой – по книжному кирпичу в год, неизбежно дойдешь до вампирского молодежного сиквела, как галерные – до ороговевших мозолей.
Трудовые мозоли главный русский писатель и продемонстрировал, по дороге лениво пнув «Сумерки» и сделав Дракулу одним из персонажей альтернативной истории вампиризма (космогония которого тщательно, по-толкиеновски, проработана).
Одиннадцатый роман Пелевина «Бэтман Аполло» – продолжение восьмого «Ампира «В» (давайте договоримся писать все русскими литерами, а то однообразные графические приколы Виктора Олеговича, даже мне, старинному его адепту, начинают надоедать). Ну да, «социализм построен, поселим в нем людей» – в первой книге демонстрировалась местами подробная, местами схематичная, на уровне чертежа, архитектура вампирского мира. Потому не особо напрягала и слабоватая фабула по канону «романа воспитания», восторженно воспринимались диагнозы обществу потребления в категориях «гламура» и «дискурса», а непристойный афоризм про «клоунов у пидарасов» (и наоборот) существенно обогатил и объяснил тогдашнюю русскую жизнь.
«Бэтман Аполло» – имя императора вампирской вселенной, и щедрые к нему коннотации удивительно скучны, как и сам император. Виктор Олегович, как Николай Семеныч Лесков в диалоге с молодым Антоном Чеховым («Знаешь, кто я такой?» – «Знаю». – «Нет, не знаешь… Я мистик…»), видит себя в первую голову писателем метафизическим, визионером и антропологом, а уж затем социальным аналитиком. Потому, конечно, основное содержание нового романа – эзотерические и духовные практики международного вампиризма, который, собственно, контролирует человечество и его историю.
Вампиризм почему-то теснейшим образом увязан с буддизмом – самый знаменитый вампир и первый официальный диссидент движения граф Дракула шел в духовных практиках ноздря в ноздрю с Буддой Шакьямуни и пришел к сходным результатам.
Критики, утверждавшие, что самое скучное у Пелевина – это его буддизм, в общем-то были правы, хотя и забегали вперед. Поскольку «Бэтман Аполло» – первый его роман, где учение древнего принца – в интерпретациях вампирских авторитетов – разложено подробно и по понятиям. «Растерто» – как говаривали русские бандиты в «Чапаеве и Пустоте».
Кстати, «Чапаев и Пустота», при всех его буддах-анагаммах, УРАЛах и глиняных пулеметах, концептуальной основой имеет все-таки не буддизм, а гностический миф. Однако именно тогда к Пелевину приклеился ярлык «буддистского писателя», и в «Бэтмане Аполло» он отработал давний аванс. Опять же, в манере галерного раба – квалифицированно и подробно, но с профессиональным занудством протестантского проповедника. Иронизировавший когда-то по поводу «преподавательского говорка П. Стецюка» («Реконструктор») Виктор Олегович и сам примеряет здесь кургузый пиджачок и роговые очки лектора общества «Знание», как его герой вампир Рама Второй меняет доспехи в странствиях по загробному миру.
Я наконец понял, в чем сущность позднего пелевинского стиля – это словесная пурга удачливого бизнес-тренера, преуспеяние которого, расписанные на год вперед гастроли и понтовый райдер объясняются не собственными успехами в бизнесе, а джентльменским набором из высокомерия, цинизма, толики шарлатанства и конспирологии. Слушатели таких гуру лоховаты не по природе своей, а потому, что верят – бизнесу можно научиться. То есть стать таким же Пелевиным – в варианте офисного байронита или тусовочного дракулито. Ну и, конечно, «не…бет, уплачено».
Методология построения романа идей у Виктора Олеговича прежняя – диалоги простодушного ученика-неофита (простодушного, в случае БА, слабо сказано – такого дурачка, как Рама Второй, трудновато найти в литературе, доктор Ватсон отдыхает) и – в этом особенность вампирской дилогии – не столько мудрого, сколько искушенного в свинцовых мерзостях этого мира учителя. В «Бэтмане Аполло» учителей много, но наука их вполне однообразна, а у педагогики привкус не академический, а казарменный: несчастного Раму старшие вампиры передают с рук на руки, чтобы всласть покошмарить.