Сильно упали градусы относительно прежнего «философского Пелевина». Диагнозы вторичны, парадоксы предсказуемы, нет достоевского захлеба в разговорах о всемирных абстракциях, а одни лишь «усталость и отвращение». Фирменный цинизм уже не подкупает и не оглушает: его надо снимать слоями, как шелуху с луковицы, но, даже очищенная, она не дарит уже ни ощущения свежести, ни горечи и слезы…
Впрочем, снижение крепости во многом объясняется банально: объемом книги, ударные места просто растворяются в потоке «многобукв». Некоторые фейсбучане постят цитаты из БА отдельными статусами, на манер листовок – и в новой упаковке выглядят фрагменты на порядок сильнее.
Из фирменных пелевинских афоризмов запоминается немногое: прелестное «как все-таки много на женщинах всяких крючков и застежек – даже на совершенно голых женщинах».
Неожиданно точное сравнение, рождающее многослойный образ: «Черный резонатор угрожающе поблескивал – словно сталинское голенище с полотна художника Налбандяна».
И еще – более пространное, так говорил мудрый вампир Энлиль Маратович: «Русский человек почти всегда живет в надежде, что он вот-вот порвет цепи, свергнет тиранию, победит коррупцию и холод – и тогда начнется новая жизнь, полная света и радости. Эта извечная мечта, эти, как сказал поэт Вертинский, бесконечные пропасти к недоступной весне – и придают жизни смысл, создавая надежду и цель. Но если тирания случайно сворачивает себе шею сама и цепи рвутся, подвешенный в пустоте русский ум начинает выть от подлости происходящего вокруг и внутри, ибо становится ясно, что страдал он не из-за гнета палачей, а из-за своей собственной природы. И тогда он быстро и незаметно выстраивает вокруг себя новую тюрьму, на которую можно остроумно жаловаться человечеству шестистопным ямбом. Он прячется от холода в знакомую жопу, где провел столько времени, что это для него уже не жопа, а уютная нора с кормящим его огородом, на котором растут злодеи и угнетатели, светлые борцы, скромный революционный гламур и немудрящий честный дискурс. Где есть далекая заря грядущего счастья и морщинистый иллюминатор с видом на Европу. Появляется смысловое поле, силовые линии которого придают русскому уму привычную позу. В таком положении он и выведен жить…»
К слову, о жопах, которых вообще у позднего Пелевина непропорционально много, причем подаются они чаще всего в значимой для него стилистике русского уголовного… ну да, дискурса.
Некоторые рецензенты хвалили эротические сцены в БА за тонкость и целомудрие. Но тут, собственно, ничего нового: еще в «Чапаеве», оппонируя «трипперным бунинским сеновалам», он сформулировал кредо: «Если бы мне надо было написать по-настоящему сильную эротическую сцену, я дал бы несколько намеков, а остальное заполнил бы невнятным разговором…» Другое дело, что наравне с анальной семиотикой роман переполнен чмокающе-чавкающими звуками процесса, называемого в современном русском языке противным словом «минет». Понятно, что «вампир» и «сосать» – понятия одного синонимичного ряда, и для Пелевина это дело явление не сексуального, а скорее социального плана, в соответствии с упомянутой криминальной ментальностью… Тем не менее идиллическая набоковская картинка рассыпается, хотя по-своему трогательно разглядеть в разменявшем полтинник культовом авторе застенчивого и оттого нервно-грубого подростка.
С грустью приходится констатировать, что мотив ностальгии по советскому миру и детству, всегда придававший прозе Пелевина особое и удивительное измерение, как майские волны сирени превращают русские кладбища из мрачных гектаров, заполненных железом и камнем, в осколки Атлантиды, в «Бэтмане Аполло» растворяется и исчезает. И весь подлинный Экклезиастов пафос – о невозможности выйти из программы, даже обладая знанием, и крохотном шансе преодоления всеобщей сансары исключительно в одиночку – никак не тянет на откровение.
Другое дело, что в финале, в полном соответствии с заявленной схемой, Пелевин сумел преодолеть тенденцию лучшим в романе эпизодом: с вышедшим на одиночный пикет Рамой Вторым, которого, естественно, винтят и собираются закрыть. Диалог с омоновским полковником, пусть ненадолго, разбавляет душную романную тоску нотой светлой печали. Показательно, что сцена начинается и завершается на Тверском бульваре, как в лучшем, не раз здесь упоминаемом пелевинском романе…
А ведь «Ампир «В» с детских снов начинался, и они озаряли мягким дальним светом все кишкообразные подполья романа… То же самое с музыкальными цитатами, сообщавшими пелевинским текстам особую полифонию – БА на сей счет практически выхолощен, и две ссылки на Боба Дилана погоды не меняют.
…Удачи романа, как ни странно для ПВО, пребывают не в сфере идей, людей и отношений, но в фабульной части: Пелевин, как и прежде, демонстрирует незаурядную способность к свежей выдумке. Глубок и тонок сюжет с «Золотым парашютом» – так называется мистическая технология, лекарство от страха смерти и средство преодоления смерти как таковой. Вампиры за немыслимые деньги втюхивают продукт и услугу высшим слоям человеческого общества, что на выходе оборачивается самым масштабным в альтернативной истории кидаловом. Кинематографически сильны сцены путешествий в лимбо, сделанные на стыке мифа, триллера и притчи.
И вообще, в кино Пелевину пока не везет, а ведь «Бэтман Аполло» имеет все шансы сделаться блокбастером, случись хороший бюджет, умный сценарист, дельный и смелый режиссер, типа П. Джексона. Да и сериал бы вышел при тех же исходниках шикарным: Первый канал, 16+, саундтрек и первая актерская сборная, – хоть по одному роману, хоть по всей вампосаге.
Не зря же кто-то назвал «Бэтмана Аполло» пелевинскими «Утомленными солнцем – 2». Купаж сложноват (очки Виктора Олеговича трудно сочетаются с усами Никиты Сергеевича, а бесогон с вампиризмом), но киношная ассоциация к месту – особенно в плане размаха и бюджета.
И наконец, о протесте, которым прожужжали нам уши многие рецензенты, это «ж-ж», конечно, неспроста, но явно непропорционально тому скромному месту, которое протест в романе занимает. И можно было бы вовсе отказаться от возможности добавить в тему свои пять копеек, если бы не соблазн сравнения. В русской литературе события мятежного года нашли, на сегодняшний день, отражение в еще одной прозаической вещи – повести Романа Сенчина «Чего вы хотите?» (очевидная аллюзия на роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?»).
Писатели они, безусловно, абсолютно разные (хотя при желании можно свести вместе тувинские корни Сенчина и пелевинскую «Внутреннюю Монголию», равно как общие апокалипсические мотивы), что и продемонстрировано при осмыслении протестной истории. С оценками Пелевина, вплоть до объяснения протестных настроений модой на тот или иной бикини-дизайн, можно соглашаться во всем, кабы не раздражала все та же интонация бизнес-тренера, утомленного то ли солнцем, то ли его изображением, напоминающим анус, в гламурном подземном клубе. Да и чего принципиально нового сообщил здесь Виктор Олегович, несколько отставший в констатациях от антилиберальных (и не всегда провластных) публицистов «Фейсбука»?
У Сенчина оптика именно писательская: остранение, взгляд на протест глазами девочки-подростка, и выглядит такой прием свежее и тоньше, и читается с куда большим интересом и сопереживанием.
Надо сказать, «Пелевин и русские писатели» – насущная тема для Виктора Олеговича (литература для него не в последнюю очередь – инструмент выяснения личных и корпоративных отношений, что в его случае одно и то же). В БА фигурируют Сорокин и Лимонов (еще Андрей Тургенев, то бишь Вячеслав Курицын, но это не так важно). Первый – герой отдельной главки приложения. Которая так и называется – СРКН. Да и героя зовут Владимиром Георгиевичем. Отношение же Пелевина к своему «тягостному спутнику» выражено в пародийном, страшно желчном куске: «На багровом как шанкр закате он кидается в бездну кала и гноя и рушится вниз, вниз, вниз – в бледном венчике из смегмы, в окружении живых вшей и облаках ссаной вони».
Если бы, помните, «нашисты», ополчившиеся в свое время на Сорокина, прочитали его ранние рассказы и вздумали отписать по ним сочинения – вышло бы примерно так.
Лимонов мелькает в БА дважды – первый раз неназванным, при просмотре халдейских сценариев «протеста», затем в приложении, уже по имени, менее желчно и более уважительно. Отрывок этот был опубликован в ходе маркетинговой компании по раскрутке «Бэтмана Аполло».
И писатели поспорили.
Как водится у русских литераторов, о Боге.
Лимонов в известинской колонке, в общем-то, повторил Маяковского: «крохотный божик», и чрезвычайно точно, одной строкой определил Пелевина: «Я видел его, стоящего в темных очках ближе к выходу. (…) Я отметил, что Пелевин похож на милицейского опера, из породы молодых».
И то правда, Эдуард Вениаминович. Есть в пелевинской не только внешности, но и литературе этот извод – сермяжной и одновременно изощренной полицейской дидактики. Отсюда и профессиональный интерес к криминальному укладу. Конечно, «опер Пелевин» из органов «ушел сам», и даже не по причине конфликтов с начальством-коррупционером, не «страдая за правду», а исключительно от усталости и отвращения.
Уволившись, старшие офицеры уходят в безопасники и бизнес, младшие становятся бизнес-тренерами. И вполне успешными.
Забавно другое. Лимонов: «Я высказал твердую уверенность в том, что человек был создан Создателем, дабы употреблять в пищу души человеческие. Что души, о спасении которых так пекутся мировые религии, на самом деле – энергетическая пища сверхсуществ».
Так ведь не только Лимонов в книгах «Ереси» и Illuminationes, но и Пелевин в вампирской дилогии высказывает аналогичную концепцию – другими словами, образами, подробней и основательней.
Только вот оригинальность идей относительна – так или иначе оба знаменитых писателя здесь восходят к гностическому мифу… Осовременивая его – Лимонов темпераментом борца и ересиарха, Пелевин – с помощью вечно юного вампирского экшна.