Шаргунов дает нам целый ряд сильных образов (из инженеров-электронщиков при Советском Союзе в электрики «аварийки» в 90-х) и судеб – самого Виктора Брянцева – с его биографией, злой любовью-ревностью, шукшинскими чудачествами, гитарой, инстинктом справедливости и ранним инсультом. Молодого и дурного бандита (точнее, быка) Егора Корнева, сгинувшего, как и не было его; казалось, он и появился на этой земле для того, чтобы соблюсти биологический баланс между убийством коммерса-ювелира и пьяным зачатием сына, которого Егору никогда не увидеть… Махнувшие на все промасленными рукавами работяги за стаканами «Рояля»; вожди, похожие на анимационных героев, даже вместе они, соскребя по сусекам все свои достоинства, оказываются лишены всякой сексуальности, ностальгирующий в постели нефтяник, юный блаженный со станции 43-й километр, а в рифму ему – злой юродивый-лесник, зарезавший козу Асю…
Такая вот галерея пропадающих мужчин огромной и мощной еще страны. Женщины на этом фоне выглядят куда ярче и жизнеспособнее, но это мало утешает.
Рецензия непозволительно затягивается: но и сам роман Сергея Шаргунова «1993. Семейный портрет на фоне горящего дома» представляется не просто литературным событием, а целой книжной полкой, посвященной тем событиям и людям. Которая, как мы уже убедились, давно существовала в нашем воображении, а теперь пришел мастер и закрепил на видном месте.
Монологи старого пролетария. «Апология чукчей» и «Титаны» Эдуарда Лимонова
Француз Эманнуэль Каррер, биограф Эдуарда Лимонова, завершая свой роман, ставший международным бестселлером, все размышлял о дальнейших путях героя.
Подталкивал, аккурат перед 70-летним юбилеем, не просто к подведению жизненных итогов, а к новому повороту судьбы.
Сам Эдуард Вениаминович, в книге «Апология чукчей» (эссе «Реставрация будущего») смоделировал, для удовлетворения карреровского любопытства, целых три варианта (точнее, два, ибо третий безальтернативен – «одно из московских кладбищ», «бронзовый памятник», нескончаем людской поток, «власти долго боролись с поклонниками и сторонниками»).
Условие реализации двух других личных утопий – время: «дожить до возраста Черчилля, то есть за девяносто». А вот картинка и аромат мечты скорее пространственные – в азиатско-тихоокеанских координатах.
Первый – тропический остров в Океании, старик Лимонов в безукоризненном белом костюме с утренним скотчем в руке – хозяин «очень дорогого» публичного дома. Кресло-качалка, маленькая китаянка, «обаятельная, как цветок лотоса». Старость безбедная и греховная.
Альтернатива – аскеза, в другой части азиатского света. Именно таким вариантом Лимонов и поделился с Каррером – мечеть в Бухаре, нищий старик в черном халате, алый кушак, зеленый тюрбан, пересчитывает истертые до прозрачности деньги-сомы и гоняет праздных туристов-англичан. Ореховым посохом.
Впрочем, все это вопрос будущего, пусть уже недалекого. А между тем Эдуард Вениаминович в двух почти одновременно вышедших книгах своего юбилейного года «Апология чукчей» (М.: АСТ, 2013) и «Титаны» (М.: Ад Маргинем пресс, 2014), объяснил не только французскому биографу, но и широкому русскому читателю – куда он на самом деле повернул. Продемонстрировал суть и природу очередной метаморфозы.
Она пока чисто литературная. Не онтологическая и даже не житейская. Хотя на самом деле – как посмотреть…
Но сначала – несколько слов о самих книгах. «Апология чукчей» (кричащая обложка; портрет автора в кислотных цветах) продолжает линию очень стильной и яркой лимоновской книжки «Дети гламурного рая», то есть сборника колонок, написанных за несколько лет, с более или менее адресным распределением по разделам. В АЧ разделы тоже наличествуют уже в подзаголовке; набор предсказуемый: «Мои книги, мои войны, мои женщины», в оглавлении их еще больше, а отличие чукчей от гламурных детей в большем объеме и меньшей, что ли, гламурности – хотя набор глянцевых носителей примерно идентичен. Похоже, буржуазная пресса становится в последнее время ближе к народу, возможно, и не без влияния популярного колумниста Лимонова.
Замечательна полифония «Апологии чукчей», где каждый может отыскать собственное и родное. Василий Авченко из Владивостока, писатель и патриот своей имперской окраины, назвал АЧ самой дальневосточной книгой Лимонова – тут и давшее ей название лихое и штрихпунктирное описание русско-чукотских войн, и «приморские партизаны» в бункере НБП, и «Мумий тролль», на который подсадила Эдуарда одна из подружек.
Содержательно, конечно, нового мало, но не за эксклюзив сегодняшнего Деда любят – читатель лимоновских нон-фикшн ловит кайф от его манеры вспоминать, мгновенно портретировать, вести эти повествовательные петли, которые уже не прием, а сама сматывающаяся в клубок жизнь…
«Титаны» – попытка возрождения (в своеобразной лимоновской манере) полузабытого нашей словесностью жанра литературного портрета.
Знаков сам набор персонажей: Платон и Сократ, Фридрих Ницше (Лимонов называет его вычурно – Ниетже, но время от времени сбивается на привычное русскому уху Ницше), Чарлз Дарвин, Карл Маркс, Михаил Бакунин, Владимир Ленин, Махатма Ганди, Пол Пот, Усама бен Ладен.
Волга по-прежнему впадает в Каспийское море, а лошади едят овес. Сиреной титанов Лимонов становиться не желает. Можно, конечно, сказать о том, что всех героев «Титанов» объединяет: они радикально развернули этот мир, одни построили идеологии, на фундаменте которых другие выстроили государства… Но на самом деле соединил этих знаменитых и беспокойных ребят в одну книжку пытливый лимоновский интерес. Этот мастер подходит к предшественникам с рулеткой особой конструкции – она призвана замерять, насколько адекватно вписывается Эдуард Вениаминович в этот ряд и на какое место имеет ревнивое право претендовать.
Оригинальные концепции, ревизионистский разбор – штука, на мой взгляд, тут уже вторичная. Все, как у классического ересиарха Лимонова, автора «Священных монстров», «Другой России» и «Иллюминаций». Много точных и ярких формулировок и афоризмов, удивительный пластический дар, позволяющий при постулируемой скупости языка проникать до печенок в любой предмет и образ, особый юмор – не висельный, но тюремно-лагерный…
Наивный пафос первооткрывателя, позволяющий на голубом глазу выдавать общеизвестные вещи за свежайшие собственные прозрения.
Самая интересная версия – о Ленине (впрочем, она заявлена еще в книжке «По тюрьмам»; тут любопытен не столько Ильич, сколько Вениаминыч, штудирующий на своей верхней шконке тома густо-синего последнего ленинского ПСС из библиотеки саратовского СИЗО-1). Наиболее подробное эссе – о вторичности и ошибочности построений Дарвина, Карл Маркс – объект едкой иронии, причем, становясь неожиданно сатириком, Лимонов автоматом становится и моралистом. А эталонная, по набору чисто литературных достоинств, глава – о Махатме Ганди.
Но пора уже, собственно, сказать, о лимоновском «левом повороте».
В литературе. Потому что в политике куда еще быть левее актуализатору лозунга «отнять все и поделить». Интересно, однако, как совпали по времени радикальнейшие идеи с новой интонацией в прозе.
Эта интонация, новый, отнюдь не сладостный стиль, совершенно особая мелодия стали проявляться у Лимонова в послетюремный период, тут примечательна «Книга мертвых – 2. Некрологи» в качестве стартапа. Я тогда нашел аналог в речи старых пролетариев.
Такой, сквозь никотиновый кашель и естественные матерные длинноты, с легким, без рефлексий, отношением к жизни и смерти, стране и товарищам; где-нибудь в гаражах, под водку, булку и соленья.
От человека – мастера золотые и заскорузлые татуированные руки, – у которого и биографии-то нет, а есть тяжелые, как камни, необработанные куски прошлого, где обязательны армия, но чаще флот, нередко – участие в какой-то из малых войн, в другом сценарии – тюрьма, классически начатая малолеткой… На сегодняшний день – мотоцикл с коляской, мать в деревне, строгая «баба» по торговой части, дети в институтах, война с начальством за «наряды»…
Виртуозно иногда умеют повествовать старые работяги: у них любая история – это не сюжет с моралью в конце, а энциклопедия русской жизни, совершенно себя в подобном качестве не осознающая и от этого – чистый акт творения, создание из «такого сора» целого мира со своими законами, иконами и фауной… Не важно, идет ли рассказ о рыбалке с охотой, об армейской службе, тюремных буднях, терках с начальством или международном положении. Или вовсе о продавщице пивного ларька, всем известной толстой Раисе, построившей на пивной пене целый коттедж и еще по машине – мужику с зятем… Принципиален тут не сюжет, традиционно небогатый, но отступления, фиоритуры, паузы, если история известна и привычна (а это тоже завсегда) – приглашение к джем-сейшену вместо дискуссий и сомнений в правдоподобии…
В подобного рода фольклоре пресловутая Раиса совершенно развнозначна Махатме Ганди или Карлу Марксу, ибо мир пролетарского рассказчика не признает иерархий, история тут линейна, а метафизика прикладная – в мельтешении, вращении объектов вокруг Творца-субъекта.
Лимонов, к слову, любит это определение – «Творец», в отношении людей искусства и себя самого. Творец он при этом сугубо инженерного типа.
Технолог собственной жизни и литературы. Из деталей своей биографии он последовательно конструировал маленького созерцателя Великой Эпохи, бандита в отрочестве, молодого негодяя-поэта, эмигранта-бунтаря, мужа, любовника и укротителя красавиц, солдата-часового разрушающихся империй, самого радикального русского вождя, мудреца в неволе, ересиарха и ревизиониста…
Эммануэль Каррер, задаваясь вопросом – что же дальше? – намекал на финал этой популярной механики: все части конструктора пристроены практически намертво, лишних деталей не осталось…
Лимонов-писатель ушел от конструкций в живую речь, повернул из литературы в фольклор. Мой товарищ, замечательный читатель и поклонник Лимонова, по прочтении последних двух книжек и н