Солдат утвердительно кивнул.
С момента ареста и до этой минуты Зейтуну не предъявляли никаких обвинений, не зачитывали его прав. Он не знал, по какой причине задержан. А тут еще двое солдат — в полной боевой выкладке, с винтовками — запихнули его в белую каморку и требуют, чтобы он разделся.
— Давай, шевелись! — рявкнул один солдат.
Зейтун снял футболку и шорты и, помедлив, скинул шлепанцы.
— Трусы тоже, — приказал тот же солдат.
Зейтун не шелохнулся. Если он подчинится, то уже никогда не сможет вычеркнуть этот позор из памяти, никогда не избавится от чувства стыда. Но другого выхода не было. Он, конечно, мог бы отказаться выполнить приказ, но тогда завяжется потасовка. К этим двоим прибежит подмога. В наказание.
— Делай, что тебе говорят! — последовал приказ.
Зейтун снял трусы.
Один из солдат обошел вокруг Зейтуна, на ходу поднимая ему руки. Приостановившись у него за спиной, резиновой дубинкой похлопал по внутренней стороне бедра.
— Расставь ноги, — приказал.
Зейтун расставил.
— Локти на стол.
Зейтун не мог понять, что означают эти слова.
Солдат, повысив голос, повторил приказ:
— Упрись локтями в стол.
У Зейтуна не было выбора. Он понимал, что солдаты своего добьются. Скорее всего, они искали какую-нибудь контрабанду, хотя трудно сказать наверняка. Все происходящее сегодня не вписывалось ни в какие привычные рамки.
Зейтун согнулся, услышал, как один из солдат натягивает на руки резиновые перчатки. Чьи-то пальцы быстро прощупали его анальное отверстие. Боль была резкой, но недолгой.
— Вставай, — сказал солдат, с треском снимая перчатки. — Одевайся.
Зейтун надел трусы, шорты и футболку. Его вывели из комнаты. Он сразу же увидел Тодда, орущего на охрану, угрожающего судебными исками, обещающего, что всех его обидчиков лишат работы. Вскоре и Тодда затолкали в кладовку; железная дверь заглушила его возмущенные крики.
Когда личный досмотр Тодда был закончен, их обоих повели куда-то через все здание вокзала. Зейтун мог поклясться, что поймал на себе немало понимающих взглядов — солдаты и полицейские знали, что происходит за дверью кладовки.
Зейтуна и Тодда подвели к находящимся в самом конце здания дверям — оттуда выходили к поездам и автобусам. В голове у Зейтуна все смешалось. Неужели и впрямь после всего пережитого их все-таки эвакуируют? Может, их обыскали, чтобы удостовериться, что у них нет при себе ничего ворованного, а теперь, убедившись в их невиновности, отправляют автобусом из города? Странно, однако вполне вероятно.
Но когда охранник распахнул двери, у Зейтуна упало сердце. Парковка, где обычно стояло не меньше десяти-пятнадцати автобусов, превратилась в тюрьму под открытым небом.
Примерно на сотню ярдов вглубь парковки тянулась клетка высотой шестнадцать футов, спереди огороженная сеткой-рабицей. Над клеткой нависала крыша, наподобие тех, что видишь на автозаправках. Пространство между крышей и ограждением было заполнено спиралями колючей проволоки.
Зейтуна и Тодда подвели к клетке в нескольких футах от заднего выхода из вокзала, и охранник, уже другой, открыл дверь. Их втолкнули внутрь. Дверь за ними захлопнули и заперли на ключ, а потом на висячий замок на цепи. Они успели увидеть еще двоих заключенных, каждый в своей отдельной ячейке.
— Твою мать… — выругался Тодд.
Зейтун не мог взять в толк, что происходит. Голова шла кругом от такой чехарды: сначала под прицелом винтовок тебя арестовывают в собственном доме, потом отвозят на временную военную базу в помещении вокзала, обвиняют в террористической деятельности и под конец запирают в клетке на улице. Зейтун никогда не слышал, чтобы даже в странах третьего мира допускалось такое бесправие.
В клетке Тодд продолжал вопить и чертыхаться. Он не желал смиряться, хотя, как сам заметил, подобное случалось и раньше: во время карнавала Марди Гра, например, местные тюрьмы бывали переполнены, и новоорлеанская полиция держала пьяниц и воров во временных палаточных городках.
Эта тюрьма, однако, во-первых, была более основательной и, во-вторых, построена после урагана. Повнимательнее присмотревшись, Зейтун определил, что вся конструкция — не сплошная, а поделена на отдельные небольшие ячейки. Подобные сооружения он видел раньше — у своих клиентов, имевших собак. Тюрьма была устроена по тому же принципу, что и собачьи вольеры: за общим ограждением — индивидуальные клетки. Всего Зейтун насчитал шестнадцать отделений. Да, похоже на гигантский вольер, хотя… больше это напоминает что-то еще…
Ну конечно, он видел то же самое на снимках тюрьмы Гуантанамо. Такие же сетчатые ограждения с малым количеством закрытых простенков, чтобы заключенные постоянно находились в поле зрения охраны и друг друга. Как и там, тюрьма под открытым небом; сидеть и спать, похоже, негде. Каждая камера — клетка с голым цементным полом.
Клетка, в которую поместили Зейтуна с Тоддом, была размером пятнадцать на пятнадцать футов. В ней не было ничего, кроме переносного туалета без двери и вмонтированной в пол, как стойка для велосипеда, стальной скобы высотой дюймов тридцать и шириной — сорок. Обычно такие скобы служат ориентиром для водителей автобусов и выстраивающихся в очередь на посадку пассажиров.
Напротив клетки было двухэтажное административное здание «Амтрака», сейчас занятое военными. На крыше стояли два солдата с винтовками М-16 и смотрели на Зейтуна и Тодда.
Тодд, с горящими от негодования глазами, не переставал материться и протестовать. Но охранники мало что слышали. Даже до стоящего рядом Зейтуна долетали только отдельные слова. Именно тогда Зейтун понял, что откуда-то доносится, обволакивая их, заглушая все прочие звуки, монотонный механический гул. Он был настолько однообразным и постоянным, что сразу и не заметишь.
Обернувшись, Зейтун обнаружил источник этого звука. Задняя стенка их клетки почти вплотную примыкала к железнодорожным путям, где, прямо за ними, стоял дизельный двигатель от амтраковского локомотива. Двигатель работал на полную мощность и, догадался Зейтун, подавал электричество в здание вокзала и в их импровизированную тюрьму. Зейтун смотрел на серую громадину, весом не меньше ста тонн, с небольшим бело-красно-синим логотипом наверху, и думал, что, пока они сидят в клетке, им не избавиться от этого непрерывного гула.
К ним приставили одного охранника. Он сидел на складном стуле перед клеткой, футах в десяти от нее, и смотрел на Зейтуна и Тодда одновременно с любопытством и презрением.
Зейтун решил во что бы то ни стало добиться разрешения позвонить. Он схватился за сетку, стараясь привлечь к себе внимание какого-то офицера, топчущегося у выхода из вокзала. Тодд сделал то же самое, и они немедленно получили замечание от своего охранника.
— Не притрагиваться к сетке! — рявкнул тот.
— Не притрагиваться к сетке? Это что, шутка? — переспросил Тодд.
Но охранник не шутил.
— Еще раз притронешься — башку сверну.
Тодд поинтересовался, где им дозволено стоять. Ему разъяснили, что они могут стоять в центре клетки. Или сидеть на стальной скобе. Или на полу. Но если снова прикоснутся к сетке, им не поздоровится.
Еще человек десять охранников расхаживали около выхода из вокзала. Один — с немецкой овчаркой на поводке — подошел к их клетке и постоял там какое-то время, давая понять, что их ждет в случае неповиновения.
Зейтуну было трудно стоять. Сильно болела нога; до сих пор он боли не замечал. Снял шлепанец: у ноги в подъеме был странный цвет. Что-то попало под кожу, какая-то металлическая заноза, решил Зейтун, хотя не мог вспомнить, когда и где это случилось. Кожа посередине была фиолетовая, а по краям — белая. Занозу нужно срочно вытащить, иначе нога разболится еще больше.
Зейтун и Тодд по очереди сидели на стальной скобе — по десять минут каждый. Уместиться на ней вдвоем было невозможно.
Спустя час распахнулись двери вокзала. Наружу вышли Ронни и Нассер в сопровождении трех полицейских. Охранник отпер клетку Зейтуна и Тодда, туда запихнули Ронни и Нассера, и клетку опять заперли. Снова все четверо были вместе.
Под грохот работающего дизеля каждый рассказал, что с ним произошло. Всех четверых подвергли личному обыску. Одному только Тодду сказали, за что их задержали: присвоение краденого имущества; это было единственное обвинение. Никому не были зачитаны их права. Никому не разрешили воспользоваться правом на телефонный звонок.
Нассер попытался объяснить происхождение денег у него в сумке. Усилия полиции и военных в городе были направлены на борьбу с мародерством. Все об этом знали, и Нассер, тоже опасавшийся грабителей, решил держать все свои сбережения при себе.
Его доводы не произвели должного впечатления на допрашивающих. Нассеру не удалось их убедить, что тысячи иммигрантов предпочитают хранить наличные дома, а не нести в банки, которым они не очень-то доверяют. Напрасно он объяснял, что человеку в его ситуации лучше держать деньги при себе на случай, пусть даже маловероятный, если его остановят, допросят, задержат, даже — депортируют. Наличные легче спрятать, передать кому-нибудь, переправить в надежное место до своего возвращения.
Ни один из четверых не представлял, что с ними будет дальше; понятно было только одно: ближайшую ночь они проведут в клетке.
Сирийские фамилии и ближневосточный акцент Зейтуна и Даюба, десять тысяч долларов наличными, деньги Тодда и его распечатки карт — все это говорило в пользу того, что увязли они основательно.
— Друзья мои, мы — в заднице, — подытожил Тодд.
Вариантов, как расположиться в клетке, было немного: заключенные могли стоять посередине, сидеть на цементе или прислониться к стальной скобе. Усаживаться на неимоверно грязный, в масляных потеках пол никому не хотелось. Если же они приближались к сетке, охранники тут же начинали осыпать их бранью и угрозами.
В первые часы заключения основной задачей Зейтуна было добиться телефонного звонка. Все они только об этом и просили, и всем было сказано, что телефоны не работают.