Зейтун с Нассером наскребли немного пыли, потерли руки и шею и помолились.
Зейтун испытывал глубокое и постоянно растущее чувство вины. Кейти была права. Не надо было ему оставаться в городе и уж тем более откладывать отъезд после урагана, когда она каждый день умоляла его уехать. Кейти, я так виноват перед тобой, думал Зейтун. Страшно было представить, как она сейчас страдает. Ведь изо дня в день повторяла, что может произойти что-то плохое, что-то неожиданное, и как же она была права! Кейти не знала, жив Зейтун или мертв; все указывало в пользу последнего.
Он со многим бы смирился в этой тюрьме, если б только ему разрешили позвонить жене. Зейтун старался не думать, что́ она говорит детям, когда они спрашивают про отца.
Почему все-таки им не разрешают сделать один звонок? Как ни крути, логика властей непонятна. Может, затруднительно водить заключенных в здание вокзала, откуда можно звонить? Но разве это не позволило бы избавиться хотя бы от части задержанных? Из любой муниципальной тюрьмы арестованные через день-два выходят: или с них снимают обвинения, или применяют административные наказания, или их выпускают под залог.
Стало быть, запрет на телефонные звонки так же, как и применение перечного спрея к полуребенку-полувзрослому, носит исключительно карательный характер; действия охранников продиктованы сочетанием безнаказанности, жестокости, противоречивости их чувств и чисто спортивного интереса. Пользы от этого никакой; так же бессмысленно запрещать заключенным контактировать с внешним миром.
Ох, Кейти, думал Зейтун, до чего же мне стыдно, Кейти. Закари, Надима, Аиша, Сафия, простите меня за то, что оставил вас, что сейчас не с вами.
К двум или трем часам утра большинство заключенных заснули; те же, кто, как и Зейтун, не спали, вели себя тихо. Зейтун снова не захотел укладываться на пол и только дремал урывками, пристроившись на стальной скобе.
Он понимал, что такие условия не могут не сказаться на его психике. До сих пор он кипел от злости, но хотя бы сохранил ясность мысли. Теперь же ему труднее стало себя контролировать. Начали появляться дикие мысли о побеге. Он боялся, что здесь с ним случится беда. Всю ночь, слушая крики того бедолаги, не переставал о нем думать. В любых других обстоятельствах он бы бросился защищать несчастную жертву издевательств. Но сейчас вынужден был беспомощно наблюдать за тем, как того унижают, а заодно наказывают и его самого, и всех остальных, лишая их возможности проявлять человечность.
Четверг, 8 сентября
Зейтун проснулся от громких криков и брани. Перед рассветом ему удалось ненадолго отключиться в обнимку со стальной скобой. Распрямившись, он увидел, что заключенных в дальних клетках обработали перечным спреем.
На этот раз охранники никого не вытаскивали из клеток, а обрызгивали всех подряд через сетку, отчего индивидуальная доза уменьшилась, зато жгучий газ распространился над всем комплексом. Зейтун с Нассером помолились. Потом, как и остальные заключенные, все утро кашляли, прикрывая глаза и рот полами рубашек.
Рана на ноге Зейтуна загноилась. За ночь кожа вокруг посинела, больно было ступать. Зейтун часто видел, как вели себя его работники, не имевшие медицинской страховки и боявшиеся обратиться в больницу. Они игнорировали свои раны и увечья — в результате сломанные пальцы срастались вкривь и вкось, глубокие порезы воспалялись, и дело кончалось осложнениями. Зейтун не представлял, что именно попало ему под кожу, но понимал: необходимо это вытащить, и как можно скорее. Минутное дело; нужна только стерильная игла, сгодился бы даже нож. Лишь бы сделать надрез и выковырять то, что там застряло.
Боль в ноге усиливалась; товарищи Зейтуна, желая ему помочь, пытались найти что-нибудь острое, но ни у кого из них не было даже связки ключей.
Некоторое время спустя из дверей вокзала вышел и направился в их сторону мужчина в зеленом костюме медбрата, со стетоскопом на шее. Мужчина был полный, с добродушным лицом, шел вразвалку, словно утка. При виде его Зейтун испытал неописуемое облегчение.
— Доктор! — закричал он.
Но тот даже не замедлил шаг.
— Я не врач, — буркнул он и продолжил свой путь.
И снова завтрак из военных запасов — омлет с кусочками бекона. Снова Зейтун с Нассером отдали свои порции Тодду и Ронни. Правда, на этот раз им еще дали соус «Табаско» в стеклянной бутылочке, и Зейтуну пришла в голову идея. Он взял бутылочку с соусом и разбил ее об пол. Выбрал осколок поострее и сделал надрез на месте нарыва. Из надреза потекла жидкость (и откуда ее столько взялось?!) — сначала бесцветная, потом белая, потом красная. Затем Зейтун осколком расширил рану, чтобы добраться до темневшего внутри предмета, и, залив все вокруг кровью, вытащил железную занозу размером с зубочистку. Потом собрал все, какие нашлись в клетке, бумажные салфетки и обернул ногу; боль немедленно притупилась.
Весь день охрана продолжала травить заключенных — и отдельно взятых, и всех без разбора. Ближе к вечеру какой-то охранник вытащил внушительного размера пистолет и стал стрелять в одну из клеток. Зейтун испугался, что кого-нибудь убьют, пока не разглядел, что патроны не настоящие, а травматические. Жертва, держась за живот, корчилась на земле. После этого случая травматический пистолет приобрел большую популярность среди охранников. Они то стреляли по мужчинам и женщинам в клетках, то обрызгивали их перечным спреем.
Джерри не бросал попыток разговорить Зейтуна и Нассера и не скрывал, что Тодд и Ронни его не интересуют. Зейтуна он расспрашивал про Сирию, про работу и поездки к родным. Точно такие же вопросы задавал Нассеру, и все это под маской наивного любопытства и доброжелательности. Нассер, будучи скрытным по природе, полностью замкнулся. Зейтун отмахивался от вопросов под предлогом, что сильно устал. Его неприязнь к Джерри росла с каждой минутой.
Что он за человек? Почему его засунули именно к ним, когда в тюрьме чуть ли не сотня заключенных? Позже Тодд будет утверждать, что Джерри — шпион, подсадная утка; его послали вытянуть информацию из сирийцев. Конечно, он тайный агент, уверял Тодд. Зейтун подумал, что если это так, то Джерри просто горел на работе. Ел и спал вместе с ними прохладными ночами в клетке под открытым небом, без простыней и одеял, на грязном полу.
Той ночью, когда приходил черед Зейтуна пристроиться на скобе, он никак не мог найти мало-мальски удобного положения. Беспокоила боль в правом боку, в области почки. Особенно боль донимала, когда он пробовал, согнувшись, навалиться на скобу; немного стихала, только если он стоял выпрямившись. Ко всем его бедам добавилось еще и это, какой уж тут сон.
Пятница, 9 сентября
В середине дня Зейтуну с товарищами сообщили, что их увозят из «Кэмп-Грейхаунд». На краю площади выстроилась вереница школьных автобусов.
Зейтуна вытащили из клетки и, надев наручники, повели к автобусам. Там его поставили в очередь, пристегнув наручниками к другому заключенному, мужчине лет шестидесяти; когда подошла их очередь, приказали грузиться в старенький автобус. Они кое-как поднялись по ступенькам и, протиснувшись мимо вооруженного водителя и нескольких охранников, сели рядом. В этот же автобус попали Тодд, Нассер и Ронни, тоже с кем-то скованные. Никому из пятидесяти заключенных не сказали, куда их везут. Зейтун огляделся, ища Джерри, но того в автобусе не было. Джерри испарился.
Из города их повезли на север. Зейтун не перекинулся со своим соседом ни словом. Вообще почти никто не разговаривал. Кто-то, похоже, знал, куда направляется автобус; другие понятия не имели, что их ждет впереди. Многие радовались, что покинули вокзал, что вряд ли будет хуже.
Когда выехали за город, Зейтун впервые за долгое время увидел сухую землю. Это напомнило ему возвращение в порт после длительного плаванья, когда возникает непреодолимое желание спрыгнуть с корабля и пуститься в пляс или побежать куда-то по твердой и бескрайней суше.
Миль через сорок дорожный указатель сообщил, что они приближаются к городу Сент-Габриэль. Зейтун подумал, что это может быть как хорошим знаком, так и плохой шуткой. В исламе Джабраил — в Библии архангел Гавриил, известивший Деву Марию о том, что у нее родится сын, Иисус Христос, — считается посланником, явившимся пророку Мухаммеду и открывшему ему Коран. Согласно Корану, шестикрылый Джабраил сопровождал Мухаммеда, когда тот вознесся на небеса.
Место, к которому подъехал автобус, на первый взгляд походило на загородный клуб: огромный зеленый газон, обнесенный белой изгородью, как на ранчо, где разводят лошадей. Автобус повернул и въехал в ворота из красного кирпича. Надпись над воротами сообщала, куда их привезли: исправительный центр «Илэйн-Хант». Это была тюрьма строгого режима. В автобусе мало кто удивился. Повисла гробовая тишина.
Автобус проехал по длинной дороге, обсаженной ровно подстриженными деревьями. Распугав каких-то белых птиц, притормозил перед вторыми воротами, напоминающими въезд на платный хайвей. Охранник махнул рукой, пропуская автобус, и они въехали во внутренний двор тюрьмы.
Исправительный центр «Хант» представлял собой комплекс одноэтажных кирпичных строений, стоящих на идеально ухоженной территории. Заборы, увенчанные колючей проволокой, блестели на солнце. Трава была сочная и аккуратно подстриженная. Вдали пощелкивали дождеватели.
Заключенные по одному подходили к стоящим на газоне столам для регистрации. С Зейтуном беседовали две женщины — коротко и очень вежливо. Спросили про здоровье, какими лекарствами он пользуется, соблюдает ли ограничения в пище. Зейтун поразился, как корректно и уважительно они себя вели. При таком профессионализме, решил он, будет соблюдено право арестанта на один телефонный звонок — это же стандартная процедура! — и через пару-тройку дней он выйдет на свободу. В любом случае, Кейти хоть узнает, что он жив, а это важнее всего.