Зейтун нанимал как местных, так и иммигрантов из разных стран: Перу, Мексики, Болгарии, Польши, Бразилии, Гондураса, Алжира. Большей частью ему с работниками везло, хотя в его бизнесе текучка кадров была выше, чем в любом другом. Многие приезжали на заработки, планируя поработать несколько месяцев и вернуться домой. Зейтун таких охотно брал, попутно освоил разговорный испанский, но всегда был готов к тому, что они могли исчезнуть без предупреждения. В основном же у него работали молодые люди, легкомысленные, живущие одним днем. Он не мог их осуждать — когда-то сам был молод и беззаботен, как птица. Старался объяснить им, что если не лениться и экономить каждую копейку, то даже ремонтируя квартиры можно неплохо зарабатывать и содержать семью. Впрочем, ему редко попадались заботящиеся о своем будущем молодые люди. Чаще всего он выступал в роли няньки: одеть, обуть, накормить, напоить, поругать, если опаздывали или пропускали работу. Это его сильно утомляло, подчас удручало. Иногда ему казалось, что у него не четверо детей, а несколько десятков, по большей части усатых и с вечно заляпанными краской руками.
Зазвонил телефон. Зейтун посмотрел на определитель номера, взял трубку и ответил по-арабски:
— Привет, Ахмад.
Звонил старший брат Зейтуна и одновременно его самый близкий друг. Ахмад с женой и двумя детьми-подростками жил в Испании. Там уже наступила ночь, так что Зейтун встревожился, не случилось ли, не дай бог, чего:
— Что-нибудь стряслось?
— Я слежу за вашей погодой.
— Фу ты, напугал меня.
— Вот и отлично. К этому урагану следует отнестись очень серьезно.
Зейтун, хоть и был настроен скептически, слов Ахмада мимо ушей не пропустил. Тот тридцать лет был капитаном корабля, ходил по свету на танкерах и лайнерах и как никто другой был знаком со штормами, их силой и траекториями. В молодости Зейтун немало попутешествовал с братом, который был старше на девять лет; по рекомендации Ахмада Зейтун был принят на корабль и побывал в Греции, Ливане, Южной Африке. Позже он уходил в плавание и на других судах, без Ахмада, и, движимый тягой к путешествиям, за десять лет объездил весь мир, чтобы в конечном счете связать свою жизнь с Кейти и осесть в Новом Орлеане.
Ахмад поцокал языком и сказал:
— Я не шучу, он не похож на другие. Движется медленно, но очень широким фронтом. Это видно на картинке со спутника.
Ахмад был завзятый технофил. На работе и в свободное время он занимался наблюдениями за погодой, в частности — за развитием штормов. Вот и сейчас, сидя в тесном кабинете у себя дома в Малаге, на средиземноморском побережье Испании, он следил за ураганом, зарождающимся у берегов Флориды. Спросил:
— Уже объявили эвакуацию?
— Официально — нет. Кое-кто уезжает сам.
— А что ты думаешь насчет Кейти и девочек?
Зейтун ответил, что он еще на эту тему не думал. Ахмад вздохнул:
— Почему бы не уехать, так, на всякий случай?
Зейтун промычал в трубку что-то неопределенное.
— Ладно, позвоню попозже, — сказал Ахмад.
Зейтун вышел из особняка и отправился в другое место, где велись работы, — в соседний квартал. Нередко складывалось так, что многие их клиенты жили недалеко друг от друга. И все из-за того, что, однажды с удивлением убедившись в надежности Зейтуна, они рекомендовали его своим соседям — и получить пять-шесть заказов в одном районе для него уже давно перестало быть редкостью.
Следующий дом, над которым он работал несколько лет, находился через улицу от особняка Энн Райс, писательницы, — Зейтун не читал ее книг, в отличие от Кейти, которая всегда читала запоем. Особняк этот был одним из самых грандиозных и величественных в Новом Орлеане. Высоченные потолки, громадная лестница, широким изгибом спускающаяся в вестибюль, повсюду резьба, каждая комната — со своим неповторимым стилем. Зейтун здесь покрасил и перекрасил, кажется, все комнаты, но хозяева и не собирались останавливаться. Ему очень нравилось ходить по этому дому, восхищаясь искусством мастеров, тщательностью отделки изысканных деталей и украшений — стенной росписью над камином или замысловатыми, везде разными узорами балконных ограждений. Повсюду чувствовалось романтическое стремление создавать красоту — хрупкую, нестойкую и ненадежную, требующую неусыпного внимания и заботы, как и сам город. Этим Новый Орлеан отличался от других городов и потому был раем для строителей и реставраторов.
Зейтун прошел в противоположный конец дома, по пути поправив сбившуюся защитную пленку на полу вестибюля. Заглянул к Георгию, плотнику-болгарину, посмотреть, как движется работа — тот устанавливал новые лепные украшения перед кухней. Георгий был отличный работник, лет шестидесяти, крепкого телосложения, неутомимый, одна проблема — говорун каких мало. Если завести с ним разговор, то раньше, чем через двадцать минут не отвяжешься: он тебе и лекцию прочтет о бывшем Советском Союзе, и обрисует прелести курортной недвижимости в Болгарии, и расскажет о своих многочисленных путешествиях на мотоцикле через всю страну в обществе Альбины — давно ушедшей из жизни жены, по которой он так и не перестал тосковать.
Зейтун забрался в пикап. Включил радио — на него обрушились пугающие сообщения об урагане «Катрина». Два дня назад ураган сформировался у Багамских островов и уже успел натворить там бед — раскидал лодки и яхты, как щепки. Зейтун все внимательно выслушал, но не стал придавать новостям особого значения. Когда еще ураган доберется до Нового Орлеана, стоит ли беспокоиться раньше времени?
Он направился к «Пресвитерии»[2] на Джексон-сквер, где еще одна его ремонтная бригада трудилась над скрупулезным восстановлением двухсотлетнего здания. Когда-то там располагался суд, а теперь разместилось обширное уникальное собрание экспонатов и артефактов, связанных с праздником Марди Гра[3]. Не каждый день удается получить такой престижный заказ, и потому Зейтун старался, чтобы все было выполнено безупречно.
Из дома позвонила Кейти. Клиент из Бродмура жалуется: кто-то из работников Зейтуна так покрасил оконную раму, что теперь невозможно открыть окно.
— Я сам съезжу, — сказал Зейтун, решив, что так будет проще всего: он приедет, распорядится, и все будет сделано, не надо никому звонить, никого не надо ждать.
— Ты слышал про ураганный ветер? Во Флориде трое уже погибли, — сказала Кейти, но Зейтун отмахнулся:
— Нам ли бояться какого-то ветра.
Кейти частенько подтрунивала над упорным нежеланием Зейтуна подчиняться любому давлению, независимо от его природы. Но Зейтун и не думал меняться. Он был воспитан на примере своего отца, отважного морехода, прошедшего самые невероятные испытания и каким-то чудом оставшегося живым.
Отец Зейтуна Махмуд родился неподалеку от Джеблы, на единственном сирийском острове Арвад, таком крохотном, что его даже на некоторых географических картах не указывали. Большинство тамошних мальчишек становились или кораблестроителями, или рыбаками. Еще подростком Махмуд начал плавать на парусных сухогрузах, перевозящих товары из Ливана в Сирию, в основном — древесину для нужд Дамаска и портовых городов. Во время Второй мировой войны он оказался на одном таком судне, совершавшем рейсы между Кипром и Египтом. И Махмуд, и другие члены команды понимали, что гитлеровские истребители могут на них напасть, заподозрив в помощи союзникам, и все же появление на горизонте немецкой эскадрильи повергло моряков в шок. Махмуд и его товарищи попрыгали в воду за секунду до того, как самолеты с бреющего полета принялись их расстреливать. Перед тем как судно затонуло, они сумели отцепить от борта надувную спасательную лодку, но забраться в нее не успели: немецкие самолеты, сделав круг, вернулись, чтобы прикончить оставшихся в живых. Махмуду с товарищами ничего не оставалось, как нырнуть и переждать под водой, пока немцы не убрались восвояси, решив, что в живых никого не осталось. Когда все утихло, моряки подплыли к лодке, изрешеченной пулями. Они заткнули дырки рубашками и, гребя руками вместо весел, плыли целую вечность, пока не достигли египетского берега.
Одну историю Зейтун запомнил, пожалуй, лучше всего — ее отец повторял всякий раз, когда запрещал детям связывать свою судьбу с морем. Небольшая шхуна, на которой тогда служил Махмуд, возвращалась из Греции и попала в жуткий шторм, продолжавшийся несколько часов. В какой-то момент грот-мачта надломилась, верхняя ее часть упала за борт, потянув за собой паруса и грозя перевернуть судно. Махмуд, не раздумывая, полез на мачту, намереваясь отсоединить паруса, чтобы выровнять шхуну. Но едва он добрался до места надлома, грот-мачта окончательно сломалась, и он полетел в море. Судно шло со скоростью восемь узлов, остановить его было невозможно, и тогда остальные члены команды побросали товарищу, что оказалось под рукой — пару досок и деревянную бочку. Несколько мгновений — и шхуна растворилась в темноте. Махмуд провел в море двое суток, один на один со стихией: под ногами кружили акулы, над головой бушевал шторм; сил цепляться за обломки бочки уже едва хватало, когда его наконец прибило к берегу неподалеку от Латакии, в пятидесяти милях к северу от Арвада.
Никто, включая самого Махмуда, не мог поверить, что он вышел живым из такой переделки. После того случая Махмуд поклялся навсегда распрощаться с морем. Так он и сделал, перевез семью с острова на материк и запретил сыновьям даже думать о морской карьере. Он хотел дать им всем хорошее образование, возможность приобрести достойные профессии — только не кораблестроителей и не рыбаков.
Махмуд с женой и маленькими детьми исколесили всю Сирию в поисках нового дома — как можно дальше от побережья. Они провели в пути несколько месяцев, приглядываясь то к одному месту, то к другому, но ничего подходящего найти не могли. Пока однажды им не подвернулся двухэтажный дом, просторный и светлый, в котором было достаточно комнат для всех их нынешних и будущих детей. Когда Махмуд объявил, что они остаются в нем навсегда, его жена рассмеялась: их новый дом стоял в пятидесяти футах от моря.