— О, не говорите таких вульгарных вещей! Я не собираюсь украсть вас у него. Я заметил только, что он с вами недостаточно… ну, скажем, внимателен, и что я бы иначе обращался с такой восхитительной женщиной, как вы… Пусть меня повесят, если я понимаю, что за удовольствие вы находите, живя с ним. Да он никогда и не бывает с вами.
— Это мое дело.
— Ну, ладно, забудьте, что я говорил, и скажите, что вы не сердитесь на меня за мою любовь.
Она пытливо смотрела на него целую минуту.
— Это не честная любовь, Джерри — вот в чем беда! — не то сказала, не то подумала она вслух.
— Ошибаетесь. Честная, настоящая. Я люблю вас так, как прежде не любил ни одну из девушек. Я люблю вас больше, чем отца и мать и всех своих друзей, какие у меня были и есть. Я люблю вас больше, чем…
— Тише, тише! Терпеть не могу преувеличений!
— Но я вас вправду, люблю, Зельда. Я вам дам все, что вы пожелаете, все, понимаете, если вы будете хоть капельку ласковы со мной.
В следующее свидание он, вытащив из кармана плюшевый футляр, открыл его и, вынув оттуда великолепный браслет с бриллиантами и изумрудами, попытался надеть его на руку Зельды. Но она отдернула руку.
— Что за идея, Джерри? — сказала она с нетерпением и досадой. — Вы хотите покупать мои милости, так что ли? Пробуете добрыми, старыми способами соблазнить меня? Право, Джерри, вы… Вы меня удивляете. Не надо мне вашего браслета, и не надо никаких подарков от вас — и не надо вас самого! Можете отложить ваши заботы. Я больше не желаю с вами встречаться.
На другое же утро она получила огромный букет белых фиалок с запиской: «Простите меня! Я — круглый дурак!» Джордж был дома, когда принесли цветы.
Она с готовностью рассказала ему все. Теперь, когда с Джерри все кончено, можно быть откровенной. Она искренне не желала больше видеть его. Он в самом деле дурак — сделал грубейшую ошибку; он очень дурного мнения о ней.
— Он часто ищет встречи со мной, — сказала она мужу, — и, кажется, неравнодушен ко мне. Он бегал за мной, когда я была еще девчонкой, а он мальчишкой. Уж чересчур он стал любезен! Я намерена «отшить» его.
Она разорвала записку Джерри, а фиалки отнесла в ванную. Ее слова звучали искренне, и в ту минуту она думала так, как говорила. Но в тот же день, когда Джордж ушел и ее позвали к телефону, она уже через полчаса ожидала Джерри на условленном месте.
Ресторан Родони расположен среди дубовой рощи; стены «столового» павильона увиты виноградом, из окон видны деревья, дальние крыши домов, а за всем этим — пурпуровые склоны одной из Береговых гор, напоминающей отдыхающего могучего льва. Ресторан этот — место, где собирается элегантная публика — находится по другую сторону бухты и, чтобы добраться до него, надо ехать сначала на пароме, потом поездом, а потом по извилистой дороге, каменистой и пыльной, которая, начинаясь от железнодорожной станции, приводит вас, наконец, в благословенный оазис дубовой рощи, лужаек, клумб герани… — словом — к Родони. В юности Зельда слыхала об этом месте. Винный погреб Родони, его цыплята, равиоли и таллерини славились в Сан-Франциско.
Джерри давно проектировал поездку туда, но Зельда затруднялась, как объяснить Джорджу такую долгую отлучку, и все оттягивала под разными предлогами это путешествие, до того самого дня, когда Джордж особенно обидел ее.
В тот день она была с Джерри на дневном представлении в «Орфее», потом он помчал ее в автомобиле на набережную, и они провели чудесный часок в Клифф-Хаузе. Ей ужасно не хотелось возвращаться домой, да и Джерри умолял ее остаться и пообедать с ним, однако она считала своим долгом вернуться в «Голден-Вест» вовремя, чтобы отобедать с мужем, как ни тягостны были для нее в последнее время эти мрачные трапезы. Но когда она, мужественно устояв против уговоров Джерри, поднялась в свой номер, оказалось, что ее жертва напрасна — Джорджа дома не было.
Обыкновенно, уйдя утром на скачки, он приходил домой обедать не позже шести. Но на этот раз пробило семь, восемь, а его все не было. Зельда, праздно скучавшая в ожидании, заказала суп и чай для себя, молоко для Королевы и провела вечер в одиночестве, если не считать общества кошки. Бастера они больше не держали в комнате, он был отдан на попечение истопнику и жил в подвале — весь почерневший от грязи и угольной пыли, пес весело бегал на свободе и чувствовал себя счастливым.
Стрелка приближалась к одиннадцати. Зельда решила лечь, не дожидаясь Джорджа. Но только она стала раздеваться, как услышала мужские шаги и возню в коридоре и, сразу догадавшись, что там происходит, широко распахнула дверь. Мальчик снизу и лифтер волокли, поддерживая под руки, большое, качавшееся из стороны в сторону тело Джорджа.
С трудом они полувнесли, полувтащили его сквозь узкую дверь и, как мешок с мукой, свалили на кровать. Шляпа куда-то исчезла, щека и подбородок были оцарапаны, костюм разорван и в грязи. С отвращением и возмущением в душе Зельда обмыла мужу лицо, раздела, перекатывая его с боку на бок, несмотря на сопротивление. Оставив на нем только сорочку, она укрыла Джорджа одеялом, а сама провела ночь на полу. Утром в комнате стоял отвратительный запах винного перегара, а Джорджа беспрерывно рвало, но рвота не приносила облегчения. Ни одного слова не было произнесено между ним и Зельдой. Встав, наконец, он прошел, пошатываясь, в ванную и, воротясь оттуда в самом жалком состоянии, снова повалился на кровать и тотчас уснул, наполняя комнату храпом. Зельда выносила это до тех пор, пока ей стало невмоготу, потом вдруг тщательно принарядилась, подрумянила лицо и, посмотрев в зеркало на свое сияющее отражение, сошла вниз в вестибюль и позвонила по телефону в «Пэйдж, Годфри и К°».
— Угодно вам улизнуть из конторы?
— Конечно, вполне…
— Может быть отправимся куда-нибудь подальше за город? У меня головная боль и хандра, и мне хочется развлечься.
— Через пятнадцать минут буду у вас. Не поехать ли нам, наконец, к Родони? Мы еще поспеем к двенадцатичасовому поезду…
Два часа спустя они мчались по пыльной, окаймленной деревьями дороге, где пахло смолкой и выжженной стерней, где сонно перекликались сойки, и все нежилось в лучах жаркого солнца.
— О! — промолвила с глубоким вздохом Зельда. — Как я люблю степь, деревню… Я хотела бы умереть здесь. Когда я состарюсь и в этом мире все для меня будет кончено, я непременно поселюсь в какой-нибудь из этих хижин, что лепятся вон по тем склонам, стану возиться в садике и, пожалуй, заведу собаку вроде Бастера, для компании.
Случайно упомянув Бастера, она вдруг с беспокойством подумала; куда он мог деться. Сегодня, ожидая Джерри, она сошла в подвал проверить собаку, но не нашла ни Бастера, ни кого-либо из угрюмых, грязных субъектов, обитателей подвала.
— Вы и сейчас можете получить в собственность хижину и садик, — сказал Джерри, беспечно усмехаясь и глядя на нее.
— Пожалуйста, перестаньте, — сдвинула брови Зельда. — Не портите мне этого чудного дня подобными разговорами… я их терпеть не могу — и вы это знаете.
— Не сердитесь. Я так влюблен, что готов преподнести вам весь мир в подарок за одну улыбку.
— Мне не надо ничего от вас — и от меня тоже не ждите ничего, — возразила Зельда и продолжала со все возрастающим одушевлением:
— Знаете, если бы я захотела вдуматься в смысл ваших слов и вашего обращения со мною, я бы должна была тотчас же выскочить из автомобиля, дойти до ближайшей станции — и никогда больше не видеться с вами… Но — (она вздохнула и пожала плечами) — мне не хочется ссориться с вами, Джерри. Я сегодня так несчастна и измучена, что мне хочется только одного — без мыслей наслаждаться всем вокруг.
— А что случилось? Чем вы расстроены?
Но она не могла говорить с ним о Джордже. Ее муж и его проступки никого, кроме нее, не касались.
У Родони было пусто. Они устроились под большим дубом, и встретивший их лакей побежал выполнять заказ. По краям тенистого двора томно благоухала лаванда, ярко алели герани. Над цветами сонно жужжали пчелы, на грядке у самой дороги какая-то забредшая сюда курица рылась в сухой земле. Царили тишина, покой, сладкие ароматы лета.
Прямо перед ними, за павильоном, на фоне пурпурных склонов гор высились деревья, за которыми мелькали трубы далеких крыш. Зельда, опершись подбородком на руки, засмотрелась на эту картину, пока официант хлопотал вокруг и Джерри совещался с ним. Ощущение безмятежной радости проникло ей в душу. А когда появились коктейли, восхитительный завтрак и, наконец, вино, красное, терпкое, коварное вино, — сладкая истома разлилась по всему ее телу. Она больше не думала о Джордже, о его себялюбии и упрямстве, об их жалкой жизни. Она не думала ни о своем спутнике, ни о том, что ее окружало. Было приятно сидеть, опершись щекой на руку, глядеть на лиловеющие горы, неопределенно, туманно грезя о чем-то; было приятно попивать маленькими глотками вино, с наслаждением втягивать в себя дым папиросы, слушая то, что без конца нашептывает ей Джерри. Она не пыталась вникнуть в его слова. Кажется, он все время спрашивал:
— Ну, разве здесь не чудесно, душенька? Разве не изумительно красиво? А что вы скажете о завтраке?
А она на все отвечала машинально:
— Да, замечательно хорошо!..
Через некоторое время она, очнувшись, обнаружила, что Джерри сидит рядом с нею и, обняв, целует ее в губы. Она позволила ему снять с нее шляпу, притянуть еще ближе к себе. Ей было приятно прикосновение его свежей кожи, его трепетные стремительные поцелуи. Мягкое, чувственное упоение овладело ею. Казалось, все плавно качается вокруг нее: вверх-вниз, вверх-вниз… Было так тихо, так тепло, так сладко благоухали цветы, так мирно жужжали пчелы… ей стало очень жарко.
С усилием она высвободилась из объятий Джерри и выпрямилась, глубоко переводя дух.
— Это невозможно, Джерри… Нам надо взять себя в руки… Такой чудный день… Не будем его портить.
Он бессвязно молил ее о чем-то, пытаясь снова обнять ее. Но Зельда уже овладела собой.