Они сидели друг против друга за столиком в одном из погребков Бродвея в дальнем углу, где музыка не мешала разговаривать. Зельда заказала ужин — Майкл выглядел голодным. Она хорошо знала, что значит голодать в Нью-Йорке. Она видела синие потрескавшиеся губы Майкла, а в глубине смеющихся сощуренных глаз читала муку и усталость. Сердце ее сжималось от боли.
— Рассказывайте же!
— Мы уехали в Париж, мама и я…
— Да, это я знаю.
— Мы прожили там два года, я учился в одном из художественных ателье. Мама хотела, чтобы я стал художником, помните?
Она утвердительно кивнула.
— Сначала все шло очень хорошо. Мы занимали маленькую мансарду в Латинском квартале, мама вела хозяйство, я посещал студию. Мама рассчитывала давать уроки музыки и была ужасно расстроена, когда из этого ничего не вышло. В Париже не верят, чтоб американка могла понимать что-нибудь в музыке. А мама так любила свое искусство… Ну, вот, жили мы в Париже, а потом поехали как-то посмотреть Мюнхен, и там я заболел, заболела и мама, ухаживая за мной… — Майкл остановился, и не сходившая с его лица улыбка стала похожа на трагическую маску. — И она не выздоровела… Я вернулся в Париж один. У меня еще оставались кое-какие деньги. Я не знал, много это или мало. Занятия живописью потеряли вдруг для меня всякий интерес… Я болтался без дела, переползал из дня в день. У меня было много товарищей, и мы весело проводили время… Ну, а когда деньги все вышли, я вернулся в Америку — и вот с тех пор я здесь.
— Давно ли?
— Два… нет, три года назад.
— И что же вы делаете здесь?
— Иллюстрации, плакаты… что придется.
— Но этим много не заработаешь, не правда ли?
— Ничего, мне хватает.
Разговор прервался на минуту. Зельда внимательно посмотрела на собеседника. Она видела, что Майкл лжет — беспомощность в борьбе с жизнью, неумение этого мужчины, который для нее так и остался мальчиком, постоять за себя, внушали ей мучительное сострадание.
— Майкл, где вы живете?
— Внизу, на Чарльз-стрит. — (Он назвал номер дома). Трудно найти район гнуснее этого.
— Вы живете один?
Он усмехнулся.
— Вы не женились, Майкл, нет?
— О, нет. Сначала мы делили комнату с одним моим товарищем, но теперь он уехал.
— Вы уверены, что это «товарищ»?
— Ну, кон-нечно! — Лицо Майкла собралось в морщинки.
— Не мое дело, как и с кем вы живете, но меня беспокоит ваш вид. Мне кажется, что вы больны.
— Простудился, вот и все.
— Вы правду говорите?
— Кон-нечно.
Но это не убедило Зельду. Она чувствовала, что с ним неблагополучно. Она смотрела на его руки, синие от холода, жуткие руки с обломанными ногтями, костлявые, не совсем чистые… оглядела костюм: мягкий воротничок был засален, сорочка — совсем изношена, из-под порыжевшего черного галстука выглядывала дыра…
— Ешьте же свой ужин, — приказала Зельда, — а не то он остынет. Больше не буду надоедать вам расспросами. Расскажу вам о себе, пока вы будете есть.
Она бегло рассказала о Мизервах, Джордже, о выступлениях в Нью-Йоркском театре.
— Вам, вероятно, интересую подробнее узнать о моем браке. Так вот, он был не особенно удачен. Но теперь с этим кончено. Я уже два года ничего не слыхала о Джордже Сельби и решила потребовать развод.
— Вы имеете головокружительный успех на сцене…
— Мне повезло… вот и все.
— Я еще в прошлом году читал о вас во всех газетах.
— И побывали в театре?
Он покачал головой. Но Зельда не сразу поверила.
— Не видели «Дженни»?
Он сознался, что нет.
— Да, но вы могли бы сходить в театр хотя бы только затем, чтобы взглянуть на меня… — сказала Зельда медленно, сдвинув брови. — И, я полагаю, могли бы, узнав, что я в Нью-Йорке, попытаться встретиться со мной. Видно, вам совсем не хотелось этого, Майкл?
— Хотелось, конечно, но…
— Но что?
— Ничего из этого все равно бы не вышло. Вы не пожелали бы меня видеть.
— Откуда вы знаете?
— Да мне и в голову не приходило, что вы захотите встретиться!
— И вам ни капельки не любопытно было увидеть меня на сцене? Посмотреть на меня после стольких лет?
— Кон-н-ечно; мне хотелось…
— Однако недостаточно сильно, раз вы не сочли возможным купить билет хотя бы на галерку…
Он опустил голову и задвигал челюстью, как бывало, когда он был виноват и Зельда его упрекала.
— Ну, да оставим это. Ешьте же!
Она достала папиросу и закурила.
Сквозь тонкую струйку дыма загляделась на сверкающую над столом лампу. Через минуту задумчиво перевела взгляд на Майкла, склонившегося над тарелкой. Трогательный… голодный… больной… беспомощный! Она снова уставилась на лампу.
— Ну, а теперь расскажите мне еще о себе, — сказала она, когда он кончил есть. — Как вы живете? Как достаете работу?
— Хожу по редакциям журналов и разным бюро реклам и ищу…
— Это не особенно верный заработок, верно?
— Пожалуй… но жить можно.
Он, очевидно, не хотел быть с нею откровенным. Но она и без того все поняла.
— Майкл, ты никогда не думал обо мне с тех пор, как уехал из Сан-Франциско?
— Думал, разумеется.
— Так отчего же ты не написал? Ни разу, ни строчки! Ведь тебе мой адрес был известен. — Он снова повесил голову, как школьник.
— Говори же! — настаивала Зельда. — Отчего?
— Не знаю… Может быть, мне было слишком стыдно…
— Стыдно оттого, что уехал потихоньку от меня?
На его помрачневшем лице легко было прочесть ответ.
— Да, это было очень нехорошо. Но если бы ты написал хоть словечко, ты бы избавил и себя, и меня от лишней муки.
Он с несчастным видом ерзал на месте. Зельда помнила, как он всегда остро переживал раскаяние в чем-нибудь. Какое-то время терзается невыносимо, распинает себя — потом все проходит и снова тот же веселый оптимизм, как будто ничего не случилось. Зельде не хотелось расстраивать его сегодня. Она коснулась его руки.
— Теперь уже нет смысла мучиться этим, Майкл. Хорошо, что мы все-таки встретились. Ведь могли и вовсе больше не увидеться, не так ли?
Он закрыл глаза, пальцы его беспокойно зашевелились.
— Я не переставал думать о тебе все эти годы. Мне было нестерпимо вспоминать, как гнусно я поступил с тобой.
— Не стоит говорить об этом. — Зельда снова загорелась состраданием и нежностью.
— Не думай, что я не осуждал себя… Я тебя любил, ты знаешь, что любил.
— Тсс, Майкл, не говори ничего.
— Но ты знаешь, что я любил тебя.
— Не надо об этом…
— Но это правда! Я любил тебя, Зельда!!
— Боже мой… боже!
— Я — ничтожный подлец — и больше никто, понимаешь!
Она изо всех сил стиснула руки под столом и кусала губы, пока боль не отрезвила ее.
— Это сумасшествие… сумасшествие. — Она старалась овладеть собой. С глубоким вздохом откинулась на спинку стула. К чему эти запоздалые сожаления? Зачем снова терзаться? Все это было так давно, давно умерло, умерло и похоронено среди лаванды и засушенных лепестков роз… Это — мертвое прошлое, которое более не оживет…
Взгляд ее, рассеянно блуждавший по убогому залу, был перехвачен лакеем, подбежавшим со счетом. Ресторан был уже почти пуст, пора было закрываться. Зельда уплатила и встала.
— Пойдемте, мой автомобиль ждет. Я отвезу вас домой, — сказала она сухо.
— Но я живу в предместье, далеко отсюда, — запротестовал Майкл.
— Пойдемте, — повторила она и стала подыматься по ступенькам.
Всю дорогу ехали молча. Зельда уткнулась в угол и машинально смотрела на мелькавшие за окном огни и темные фасады домов. Ее мучили мысли о потерянных, пустых годах, о бесплодности и бесполезности ее жизни. Какой смысл работать, бороться, — к чему все это?
Автомобиль замедлил ход, Майкл постучал в стекло и указал, куда подъехать.
— Если знаешь эти места, то не так трудно найти, — промолвил он. Голос его заставил Зельду вздрогнуть. В темноте он живо напомнил ей прежнего Майкла, веселого, юного, сильного.
Она посмотрела из окна на узкий каменный дом, такой угрюмый и обыкновенный.
— Ты здесь живешь?
— Да, на самом верху.
Она все еще медлила.
— Можно мне подняться с тобой?
— Сейчас?
— Да. Мне хотелось бы посмотреть.
— Там порядком грязно.
— О, это неважно.
— Ив комнате такой беспорядок…
— Боже, Майкл, точно я не бывала прежде у тебя в комнате! Я знаю, какой ты неряха!
— Да… но… я… — беспомощно переминался Майкл.
Он явно не хотел, чтобы она пошла с ним.
— Ну, что же… — начала было Зельда нерешительно и остановилась. Потом: — Когда же я тебя снова увижу? Нам еще о стольком надо переговорить!
— Да как-нибудь встретимся… Я не особенно занят.
Зельда все еще не прощалась, раздумывая. Майкл явно был в нужде. Примет ли он от нее деньги? В ее сумочке было тридцать или сорок долларов. И ей так хотелось помочь ему.
— Не встретиться ли нам за завтраком? Приходи ко мне завтра в отель, хорошо? Я прикажу подать наверх, и мы поболтаем.
— Отлично.
— В час, ладно? — Она сказала адрес и старательно объяснила, как попасть к ней.
Но она все еще не могла решиться расстаться с ним. Он стоял у открытой двери автомобиля и мял в руках свою старую шляпу.
— Покойной ночи! — сказала она, наконец.
— Покойной ночи!
— Как хорошо, что мы нашли друг друга!
— Еще бы, разумеется.
— Так завтра, в час?
— Да, непременно. — Он захлопнул дверцу и помахал шляпой. Старообразный, маленький человечек, жалкая тень того мальчика, которого она когда-то любила так горячо.
Автомобиль тронулся с места. Она оглянулась в последний раз и увидела, как Майкл вошел в дом.
Майкл — Майкл — Майкл!
Взгляд Зельды машинально блуждал по белому потолку ее комнаты. Она не могла уснуть. Майкл снова здесь — такой жалкий, в такой нужде!.. Она не могла хотя бы на миг отогнать думы о нем. Тот красивый и милый мальчик, чьи руки обнимали ее, чьи чистые, юные губы целовали столько раз, кому она отдала весь расцвет своего девичества, весь пыл первой любви, теперь превратился в сгорбленного и незначительного человечка! Она понимала, какую роль сыграла в этом его беспорядочная жизнь… Слабый, ветреный, доверчивый и увлекающийся, добродушный и любящий, нуждающийся всегда в ласке и болезненно чувствительный ко всякой недоброжелател