И дом, и улица были заселены актерами, хористами, куплетистами, акробатами и прочей публикой подобного рода. Все это приходило, уходило, смеялось, бранилось, сплетничало, флиртовало… Церемонно кланяясь друг другу, проходили местные старожилы в немного потертых, блестевших от старости костюмах.
Нижние этажи были заняты портными, костюмерами, парикмахерами, здесь же разместились рестораны и прачечные.
Зельде нравились обитатели Вест-Форти, ее интересовало и то, что ей о них рассказывали, и те маленькие драмы, что она наблюдала сама: какое-то очарование романтизма было в дешевой и пестрой мишурности их жизни.
Мадам Буланже, перевидавшая в своем доме множество разных людей, обладала неистощимым запасом житейских историй, ну, а Зельда была внимательной слушательницей. В сумерки они усаживались пить шоколад внизу, в столовой хозяйки, и тут-то начинались рассказы.
Джон Чепмэн особенно интересовал Зельду. Но мадам знала о нем немного. Славный молодой человек, впрочем, не очень молодой, так лет за тридцать – вот все, что она могла сообщить. Он жил у нее уже два года. Когда поселился, сказал, что актер. Но когда и где играл – неизвестно. Она могла бы поклясться, что с тех пор, как он живет здесь, он без работы. Впрочем, кому какое дело? Жилец он спокойный, платит аккуратно… Конечно, людям кажется, что в его жизни есть какая-то тайна… Мадам пожимала плечами.
Зельде очень нравился Джон Чэпмэн, но, увы, его общество наводило скуку. Не прошло и трех недель с начала их знакомства, как Джон воспылал к ней безнадежной любовью. Она заметила это в один из вечеров, когда они сидели вдвоем на крылечке. В тот день Зельда проводила Нину, которая укатила в Европу, и ее томило одиночество. Джорджа не было, он где-то выступал, а мадам уехала к морю на два дня праздника. Зельда чувствовала себя брошенной, одинокой, думала о Майкле, и даже о Бойльстоне. Они с Джоном сидели на ступеньках. Было тепло и душно, круглая луна смотрела на них. И как-то так вышло, что Зельда рассказала о себе все. В первый раз она заговорила о Майкле. Никто из ее товарищей никогда не слышал до этого ни его имени, ни имени Бойльстона. А тут вдруг она просто, как-то помимо своей воли, рассказала о них чужому, малознакомому человеку. Но ни тогда, ни позже не пожалела о том. Ведь этим человеком был Джон Чэпмэн! Он был неспособен обмануть чье-либо доверие. Зельду тревожило другое: то впечатление, какое произвела на него ее история. Сама Зельда не видела в ней ничего особенно трагического или трогательного, но Джон… Джон с той ночи полюбил ее.
С тех пор Зельда, выйдя из дому для обычного обхода контор в поисках места, каждое утро встречала Джона Чэпмэна. Молчаливое обожание выражалось в каждой черточке его широкого лица, во взгляде круглых темных глаз, в каждом движении его громадного, неповоротливого тела. Он видел ее часто с Джорджем Сельби. И ни одного намека, ни одного слова о своей любви ни разу не сорвалось с губ Джона. Он никогда не навязывал Зельде своего общества. А ей было жаль его, она дорожила его преданностью. Он был ей как старший брат, к которому можно прибегнуть в горе или затруднении. Но ум его казался таким же тяжеловесным, как тело, речи были медленны и бессвязны. Ей было с ним нестерпимо скучно.
Джордж Сельби приходил раза два в неделю, а, кроме того, в субботу и воскресенье они вдвоем ездили за город. Но наступали будни – и вновь утомление и унижение, вновь эти дерзкие и равнодушные чиновники в конторах, лаконические отказы… Стиснув зубы, она заставляла себя обходить все театральные бюро.
– А что, если я так и не найду никакой работы? – сказала она как-то Джорджу с отчаянием в голосе. Была суббота. Они сидели в поезде воздушной железной дороги, уносившем их в Кони-Айлэнд.
– Ну, так что же, вы всегда можете выйти за меня замуж, – ответил Джордж весело.
– Не говорите глупостей!
– Еще только середина августа, – переменил он тон на более серьезный. – Боже мой, Зель, неужели вы рассчитывали так просто, без борьбы и усилий, сделать сценическую карьеру?
Зельда только вздохнула в ответ. Впервые с тех пор, как она приехала в Нью-Йорк, ею овладело чувство настоящей тоски и безнадежности.
– Ну, котеночек, вам еще рано унывать! – утешал ее Джордж. – Вот Гарри Бульджер будет набирать людей – отчего бы вам не толкнуться к нему?
– Нет. Кто поступает в такие места, тот – конченый человек. Это мне и Оливия говорила, и Нина. Я уж лучше вернусь во Фриско…
– Терпение, Зель, терпение! Найдете что-нибудь! Я на днях говорил с Стэкпулем…
– Да? – оживилась Зельда. – И что же он?
– Советует поступить в «Мерри-Мерри», если вы согласны петь и танцевать.
– Нет, – рассердилась Зельда. – И лучше вы мне об этом не заикайтесь!
– Он говорит, что у него есть для меня отличный ангажемент. Я потребовал сотню в месяц. Он, кажется, склонен согласиться.
Зельда хмуро смотрела в окно.
– Мне нет смысла уступать, – продолжал Джордж. – К тому же Стрингер передавал, что Вебер и Фильде тоже просили меня зайти. «Если я им нужен, – отвечал я ему, – они могут написать мне. Мне нет надобности бегать по конторам просить заработка.»
Зельда вдруг резко повернулась к нему.
– Перестаньте. Вы мне делаете больно, – сказала она просто.
Больше всего она любила поездки на Кони-Айлэнд. Здесь было море, веселый шум волн, купанье, танцы в сумерки. Они оба любили танцевать. Прекрасные были дни, и Джордж был славным, веселым и искренним товарищем.
– Зельда, вы сегодня восхитительны!
– Ах, Джордж, ради бога!..
– Я теряю голову! Купальный костюм к вам удивительно идет. С такой фигурой…
– Джордж! Вы же знаете, я терпеть не могу подобных разговоров!
– Когда же вы выйдете за меня, Зель?
– Джордж, если вы не перестанете, я сейчас же уйду.
Он нашел ее руку, сдул с нее песок и поцеловал.
– Но я говорю серьезно, котеночек! Это – самое чудное лето в моей жизни. Благодаря вам, я стал человеком, Зель… О боже, вы понятия не имеете, как я вас полюбил!
– Это вам только так кажется, Джордж.
– Как вы можете говорить такие вещи! Как можете сомневаться! Да я с радостью отдал бы за вас жизнь, бросился бы с завязанными глазами со скалы, чтобы заслужить ласковый взгляд… я…
– Довольно вам, наконец!
– Нет! Не довольно! Я умираю от любви, а вы заявляете, что мне «кажется»! Да что вы знаете о любви?! Вы, вероятно, никогда не любили по-настоящему, ледышка вы этакая! И сомневаюсь, чтобы когда-нибудь вы поняли, что такое любовь! О господи, и надо же было мне, с моей безграничной способностью любить и страдать, привязаться к девушке без капли чувства, к девушке, которая не умеет и никогда не научится любить!..
– Джордж, вы мне до смерти надоели!
– Вот вы какая! Человек изливает перед вами душу, валяется у вас в ногах, предлагает вам сердце, руку, всю жизнь свою, – а вы заявляете, что он вам наскучил!
– Да, наскучил, и я ухожу одеваться!
– Зельда, милая, не надо!
– Не могу больше! Где мой гребень? И зачем вы портите такой чудный день этими глупостями?
– Зель, вы меня убиваете! Я люблю вас…
– Если бы вправду любили, вы бы меня не сердили.
– Так вас сердит, когда я говорю о своей любви! Значит, вы меня не любите?
– Нет – и вам это известно.
– Но это будет! Вы научитесь меня любить!
– Никогда!
– О, где ты, смерть?! Скорей мне чашу с ядом! Кинжал!.. Привет тебе, Харон!
– Сумасшедший! Я уезжаю!
– Нет, Зельда, нет, не уходите от меня! Клянусь, я буду пай-мальчиком. Честное слово, Зель!
Перед Мэнхэттен-Бич-Отелем играл военный оркестр. Узкий бульвар, тянувшийся вдоль пляжа, был почти пуст в этот час. Только дети, устав от игр, копались в песке, да кое-где на скамейках сидели отдыхающие пары. Зато на дорожке перед отелем постукивали о камни каблуки тысячной толпы, прохаживающейся взад и вперед, и стук этот и громкие звуки музыки заглушали тихий плеск волн. На террасе отеля яблоку негде было упасть.
Джордж и Зельда сидели за столиком у самой балюстрады. Был седьмой час, день медленно переходил в сумерки, и бледный диск луны уже стоял в небе. Соленый запах моря смешивался с тем запахом, что приносит с собой вечер после жаркого дня. Кругом звучали приглушенный говор, смех, музыка…
Джордж, подогретый коктейлем, был в приподнятом настроении и сыпал рассказами о жизни за кулисами. Зельда чувствовала себя совсем новичком в этом мире, так хорошо знакомом ему. Джордж был фантазер, враль, вдохновенный выдумщик. Зельда знала это, но ей нравились его свободная болтовня и интимная близость к тому миру, который неотразимо привлекал ее. В этот вечер он склонен был смотреть на жизнь и будущее сквозь розовые очки. Он весь так и искрился оживлением.
Зельда смотрела, как он осушает свой бокал. Ее вдруг кольнуло воспоминание о других обедах, когда она вот так же сидела в ресторане, против Бойльстона, пившего свой кларет.
– Не пейте так много, Джордж! Вы гораздо более занимательный собеседник, когда вы трезвый.
– Не беспокойтесь, котеночек, я не хмелею. Мы с вами только допьем эту бутылку и пойдем танцевать… Чудесно провели день, правда? Отвечайте же, Зель! Самый проклятый день становится хорошим, если вы со мной. И скоро мы будем всегда вместе. Мы не будем расставаться после такого дня, как сегодня… Вы будете моей женой и…
– Я не буду ничьей женой, Джордж, пока не добьюсь чего-нибудь на сцене.
– О, это будет раньше, чем вы успеете оглянуться.
– Почему вы так думаете?
– Потому что вы красивы и у вас чертова уйма таланта. Вам нужен только опыт. Послушали бы вы, что говорил про вас Генри Мизерв…
– Что же он говорил?
– Как-то вечером он говорил Билли Виншип – они пили вместе – помнится, это было в баре на Форт Питт…
– Да ну же, Джордж!
– Да, так он сказал, что у вас задатки крупной актрисы, но вам нужна школа… Зель, выходите за меня – и я сделаю из вас то, чем вы хотите стать. У меня большой опыт и школа – и я буду вас учить.