Они сидели друг против друга за столиком в одном из погребков Бродвея в дальнем углу, где музыка не мешала разговаривать. Зельда заказала ужин – Майкл выглядел голодным. Она хорошо знала, что значит голодать в Нью-Йорке. Она видела синие потрескавшиеся губы Майкла, а в глубине смеющихся сощуренных глаз читала муку и усталость. Сердце ее сжималось от боли.
– Рассказывайте же!
– Мы уехали в Париж, мама и я…
– Да, это я знаю.
– Мы прожили там два года, я учился в одном из художественных ателье. Мама хотела, чтобы я стал художником, помните?
Она утвердительно кивнула.
– Сначала все шло очень хорошо. Мы занимали маленькую мансарду в Латинском квартале, мама вела хозяйство, я посещал студию. Мама рассчитывала давать уроки музыки и была ужасно расстроена, когда из этого ничего не вышло. В Париже не верят, чтоб американка могла понимать что-нибудь в музыке. А мама так любила свое искусство… Ну, вот, жили мы в Париже, а потом поехали как-то посмотреть Мюнхен, и там я заболел, заболела и мама, ухаживая за мной… – Майкл остановился, и не сходившая с его лица улыбка стала похожа на трагическую маску. – И она не выздоровела… Я вернулся в Париж один. У меня еще оставались кое-какие деньги. Я не знал, много это или мало. Занятия живописью потеряли вдруг для меня всякий интерес… Я болтался без дела, переползал из дня в день. У меня было много товарищей, и мы весело проводили время… Ну, а когда деньги все вышли, я вернулся в Америку – и вот с тех пор я здесь.
– Давно ли?
– Два… нет, три года назад.
– И что же вы делаете здесь?
– Иллюстрации, плакаты… что придется.
– Но этим много не заработаешь, не правда ли?
– Ничего, мне хватает.
Разговор прервался на минуту. Зельда внимательно посмотрела на собеседника. Она видела, что Майкл лжет – беспомощность в борьбе с жизнью, неумение этого мужчины, который для нее так и остался мальчиком, постоять за себя, внушали ей мучительное сострадание.
– Майкл, где вы живете?
– Внизу, на Чарльз-стрит. – (Он назвал номер дома). Трудно найти район гнуснее этого.
– Вы живете один?
Он усмехнулся.
– Вы не женились, Майкл, нет?
– О, нет. Сначала мы делили комнату с одним моим товарищем, но теперь он уехал.
– Вы уверены, что это «товарищ»?
– Ну, кон-нечно! – Лицо Майкла собралось в морщинки.
– Не мое дело, как и с кем вы живете, но меня беспокоит ваш вид. Мне кажется, что вы больны.
– Простудился, вот и все.
– Вы правду говорите?
– Кон-нечно.
Но это не убедило Зельду. Она чувствовала, что с ним неблагополучно. Она смотрела на его руки, синие от холода, жуткие руки с обломанными ногтями, костлявые, не совсем чистые… оглядела костюм: мягкий воротничок был засален, сорочка – совсем изношена, из-под порыжевшего черного галстука выглядывала дыра…
– Ешьте же свой ужин, – приказала Зельда, – а не то он остынет. Больше не буду надоедать вам расспросами. Расскажу вам о себе, пока вы будете есть.
Она бегло рассказала о Мизервах, Джордже, о выступлениях в Нью-Йоркском театре.
– Вам, вероятно, интересно подробнее узнать о моем браке. Так вот, он был не особенно удачен. Но теперь с этим кончено. Я уже два года ничего не слыхала о Джордже Сельби и решила потребовать развод.
– Вы имеете головокружительный успех на сцене…
– Мне повезло… вот и все.
– Я еще в прошлом году читал о вас во всех газетах.
– И побывали в театре?
Он покачал головой. Но Зельда не сразу поверила.
– Не видели «Дженни»?
Он сознался, что нет.
– Да, но вы могли бы сходить в театр хотя бы только затем, чтобы взглянуть на меня… – сказала Зельда медленно, сдвинув брови. – И, я полагаю, могли бы, узнав, что я в Нью-Йорке, попытаться встретиться со мной. Видно, вам совсем не хотелось этого, Майкл?
– Хотелось, конечно, но…
– Но что?
– Ничего из этого все равно бы не вышло. Вы не пожелали бы меня видеть.
– Откуда вы знаете?
– Да мне и в голову не приходило, что вы захотите встретиться!
– И вам ни капельки не любопытно было увидеть меня на сцене? Посмотреть на меня после стольких лет?
– Кон-н-ечно, мне хотелось…
– Однако недостаточно сильно, раз вы не сочли возможным купить билет хотя бы на галерку…
Он опустил голову и задвигал челюстью, как бывало, когда он был виноват и Зельда его упрекала.
– Ну, да оставим это. Ешьте же!
Она достала папиросу и закурила.
Сквозь тонкую струйку дыма загляделась на сверкающую над столом лампу. Через минуту задумчиво перевела взгляд на Майкла, склонившегося над тарелкой. Трогательный… голодный… больной… беспомощный! Она снова уставилась на лампу.
– Ну, а теперь расскажите мне еще о себе, – сказала она, когда он кончил есть. – Как вы живете? Как достаете работу?
– Хожу по редакциям журналов и разным бюро реклам и ищу…
– Это не особенно верный заработок, верно?
– Пожалуй… но жить можно.
Он, очевидно, не хотел быть с нею откровенным. Но она и без того все поняла.
– Майкл, ты никогда не думал обо мне с тех пор, как уехал из Сан-Франциско?
– Думал, разумеется.
– Так отчего же ты не написал? Ни разу, ни строчки! Ведь тебе мой адрес был известен. – Он снова повесил голову, как школьник.
– Говори же! – настаивала Зельда. – Отчего?
– Не знаю… Может быть, мне было слишком стыдно…
– Стыдно оттого, что уехал потихоньку от меня?
На его помрачневшем лице легко было прочесть ответ.
– Да, это было очень нехорошо. Но если бы ты написал хоть словечко, ты бы избавил и себя, и меня от лишней муки.
Он с несчастным видом ерзал на месте. Зельда помнила, как он всегда остро переживал раскаяние в чем-нибудь. Какое-то время терзается невыносимо, распинает себя – потом все проходит и снова тот же веселый оптимизм, как будто ничего не случилось. Зельде не хотелось расстраивать его сегодня. Она коснулась его руки.
– Теперь уже нет смысла мучиться этим, Майкл. Хорошо, что мы все-таки встретились. Ведь могли и вовсе больше не увидеться, не так ли?
Он закрыл глаза, пальцы его беспокойно зашевелились.
– Я не переставал думать о тебе все эти годы. Мне было нестерпимо вспоминать, как гнусно я поступил с тобой.
– Не стоит говорить об этом. – Зельда снова загорелась состраданием и нежностью.
– Не думай, что я не осуждал себя… Я тебя любил, ты знаешь, что любил.
– Тсс, Майкл, не говори ничего.
– Но ты знаешь, что я любил тебя.
– Не надо об этом…
– Но это правда! Я любил тебя, Зельда!!
– Боже мой… боже!
– Я – ничтожный подлец – и больше никто, понимаешь!
Она изо всех сил стиснула руки под столом и кусала губы, пока боль не отрезвила ее.
– Это сумасшествие… сумасшествие. – Она старалась овладеть собой. С глубоким вздохом откинулась на спинку стула. К чему эти запоздалые сожаления? Зачем снова терзаться? Все это было так давно, давно умерло, умерло и похоронено среди лаванды и засушенных лепестков роз… Это – мертвое прошлое, которое более не оживет…
Взгляд ее, рассеянно блуждавший по убогому залу, был перехвачен лакеем, подбежавшим со счетом. Ресторан был уже почти пуст, пора было закрываться. Зельда уплатила и встала.
– Пойдемте, мой автомобиль ждет. Я отвезу вас домой, – сказала она сухо.
– Но я живу в предместье, далеко отсюда, – запротестовал Майкл.
– Пойдемте, – повторила она и стала подыматься по ступенькам.
Всю дорогу ехали молча. Зельда уткнулась в угол и машинально смотрела на мелькавшие за окном огни и темные фасады домов. Ее мучили мысли о потерянных, пустых годах, о бесплодности и бесполезности ее жизни. Какой смысл работать, бороться, – к чему все это?
Автомобиль замедлил ход, Майкл постучал в стекло и указал, куда подъехать.
– Если знаешь эти места, то не так трудно найти, – промолвил он. Голос его заставил Зельду вздрогнуть. В темноте он живо напомнил ей прежнего Майкла, веселого, юного, сильного.
Она посмотрела из окна на узкий каменный дом, такой угрюмый и обыкновенный.
– Ты здесь живешь?
– Да, на самом верху.
Она все еще медлила.
– Можно мне подняться с тобой?
– Сейчас?
– Да. Мне хотелось бы посмотреть.
– Там порядком грязно.
– О, это неважно.
– Ив комнате такой беспорядок…
– Боже, Майкл, точно я не бывала прежде у тебя в комнате! Я знаю, какой ты неряха!
– Да… но… я… – беспомощно переминался Майкл.
Он явно не хотел, чтобы она пошла с ним.
– Ну, что же… – начала было Зельда нерешительно и остановилась. Потом: – Когда же я тебя снова увижу? Нам еще о стольком надо переговорить!
– Да как-нибудь встретимся… Я не особенно занят.
Зельда все еще не прощалась, раздумывая. Майкл явно был в нужде. Примет ли он от нее деньги? В ее сумочке было тридцать или сорок долларов. И ей так хотелось помочь ему.
– Не встретиться ли нам за завтраком? Приходи ко мне завтра в отель, хорошо? Я прикажу подать наверх, и мы поболтаем.
– Отлично.
– В час, ладно? – Она сказала адрес и старательно объяснила, как попасть к ней.
Но она все еще не могла решиться расстаться с ним. Он стоял у открытой двери автомобиля и мял в руках свою старую шляпу.
– Покойной ночи! – сказала она, наконец.
– Покойной ночи!
– Как хорошо, что мы нашли друг друга!
– Еще бы, разумеется.
– Так завтра, в час?
– Да, непременно. – Он захлопнул дверцу и помахал шляпой. Старообразный, маленький человечек, жалкая тень того мальчика, которого она когда-то любила так горячо.
Автомобиль тронулся с места. Она оглянулась в последний раз и увидела, как Майкл вошел в дом.
Майкл – Майкл – Майкл!
Взгляд Зельды машинально блуждал по белому потолку ее комнаты. Она не могла уснуть. Майкл снова здесь – такой жалкий, в такой нужде!.. Она не могла хотя бы на миг отогнать думы о нем. Тот красивый и милый мальчик, чьи руки обнимали ее, чьи чистые, юные губы целовали столько раз, кому она отдала весь расцвет своего девичества, весь пыл первой любви, теперь превратился в сгорбленного и незначительного человечка! Она понимала, какую роль сыграла в этом его беспорядочная жизнь… Слабый, ветреный, доверчивый и увлекающийся, добродушный и любящий, нуждающийся всегда в ласке и болезненно чувствительный ко всякой недоброжелательно