– Я просто глупая истеричка, – сказала она вслух.
Она слишком привязана к нему, вот в чем горе! Стыдно вспомнить, какую суматоху она подняла из-за того, что Майкл простудился и кашляет. Нет, нет, надо остановиться! Надо окончательно прервать всякие отношения с Майклом. Он – ее прошлое. И прошлое это не должно больше врываться в ее жизнь.
Доктор Дуайт поднялся ей навстречу, улыбаясь из-под очков, и указал на кресло у стола. Соединив кончики пальцев и слегка раскачиваясь на своем табурете, он выждал минуту, другую, потом заговорил:
– К сожалению, должен сказать, что состояние вашего молодого друга не особенно удовлетворительно, мисс Марш.
– Вот как? – сказала она ровным голосом.
– Вы меня понимаете, не так ли?
– Боюсь, что не совсем.
– Его легкие… – начал доктор и остановился.
– Легкие?!
– Да, оба затронуты. У него туберкулез в тяжелой стадии. Это очень грустно, потому что ваш друг славный малый – и такой молодой!
Зельда с минуту неподвижно смотрела на говорившего.
– Значит, ему надо уехать отсюда?
Доктор утвердительно кивнул головой.
– Куда же?
– Куда-нибудь, где жарко и сухо. В Аризону, например, или на юг Калифорнии – куда хотите. Да, обидно и жалко видеть в таком положении столь молодого человека. Что, у него нет родных? Некуда ехать?
– Насколько я знаю, нет.
– А деньги?
– Ни-че-го. Но я думаю, что все необходимые расходы я смогу взять на себя.
– Есть много прекрасных санаториев, где сравнительно недорого и где вашему больному будет хорошо. К тому же, я полагаю, это ненадолго.
Зельда выдержала взгляд доктора.
– Ненадолго?!
– Видите ли, мисс Марш, трудно сказать что-нибудь наверняка. В подобных случаях мы, врачи, очень мало можем помочь. Покойная жизнь, сухой и жаркий климат иногда могут продлить жизнь больного сверх всяких ожиданий. Но вы понимаете, что, если ткань разрушена, новой мы создать не можем. Мистер Кирк может прожить и шесть месяцев…
– Шесть месяцев!!!
– …и шесть лет. Много зависит от ухода, хорошего питания, покойной жизни.
– Верно ли я поняла вас, доктор: вы хотите сказать, что он умирающий?
– Я этого не сказал, мисс Марш. Я сказал: он может прожить и шесть месяцев, и шесть лет.
– Но не больше?
– Вряд ли. Хотя, кто знает, может, и дольше… Такие случаи были. Я только хотел разъяснить, что болезнь вашего друга неизлечима.
– Так… так… неизлечима…
– И вернуться снова к нормальному, активному существованию он не сможет.
– То есть он больше не сможет снова приняться за свою работу, рисовать и?..
– А, так он – художник, вот как? Нет, боюсь, что не сможет. Никаких усилий, никакого напряжения или утомления, понимаете?
– А если он останется здесь?
– Тогда он умрет.
– А если уедет в Аризону?
– То может жить месяцы и годы в зависимости от того, насколько он будет оберегать себя.
– Он никогда в жизни не умел оберегать себя!
– Ну, тогда я думаю, он долго не протянет.
– Но вы говорите, что в хороших условиях его жизнь можно продлить?
– Да, соответствующим уходом, питанием, а главное – покоем.
Долгая пауза. Наконец Зельда смогла вновь говорить.
– Благодарю вас, доктор. Так вы мне подскажете санаторий, где лучше всего поселить моего друга?
– Конечно. Вот Таксон – сухое, здоровое место. Я разузнаю, какой врач там считается лучшим, и дам вам письмо к нему. Я уверен, там – прекрасные санатории и, если в общей палате, то это будет стоить не дорого.
– Нет, только не в общей! Пусть дороже, но не в общей. Я кое-что скопила. Пока у меня будет хоть цент, Майкл будет иметь все самое лучшее.
Доктор одобрительно кивнул.
– Так увозите его, и чем скорее, тем лучше.
– Но он еще кашляет и его лихорадит!
– Для того и надо ему уехать, чтобы избавиться от того и другого.
– Но как он поедет в таком состоянии?
– Если он не может ехать один, надо, чтобы его повезла опытная сестра милосердия.
– Хорошо. Спасибо, доктор, я бесконечно вам благодарна… Значит, он должен ехать в Аризону или Таксон, и он… он не вернется больше оттуда?
– Нет, не вернется.
Каменные ступени, потом дорожка, проложенная в снегу, потом улица, ожидающий автомобиль… Она шла, как лунатик. Последние слова доктора, будто колокол, гудели в ее голове.
– Не верю! – что-то страстно кричало в ее душе. – Не может быть! – Но она знала, что это правда.
Шесть месяцев или шесть лет! Приговор произнесен!
Шесть месяцев или шесть лет ожидания смерти! Вот какова участь мальчика, жившего когда-то со своей матерью на Сакраменто-стрит в Сан-Франциско, и любимого ею, Зельдой, так глубоко, как она никого никогда не любила. Конец! Прозябание в больнице для чахоточных в Аризоне! Умирание, может быть, не столько от болезни, сколько от стыда и одиночества! Трагедия человека, выброшенного жизнью за борт.
Как бороться с этим? Как?! Допустим, она будет платить и за лечение, и за обслуживание, но ведь это самое меньшее, что можно сделать! Она даже не сможет поехать с ним туда, где ему судьбой уготовано окончить жизнь, не сможет посмотреть, хорошо ли его устроят… Театр, вечно театр! Шесть вечерних и два дневных спектакля в неделю. Ни минуты отдыха, передышки… вот она – цена славы! Как она жаждала ее когда-то! Теперь ей казалось, что эта слава ей ненавистна, что все, к чему она стремилась, – одна суета.
А Том? Верный Том, ее рыцарь и друг, ее «автор», человек, женой которого она обещала и хотела быть?! Ей с трудом верилось, что было время, когда она была равнодушна к нему, когда не смотрела на него, как на будущего мужа. Сейчас мысль о будущем была неразрывно связана с мыслью о Томе.
Он, его мать, его дядя – стали ее семьей. Не проходило дня, чтобы они не виделись, не поговорили хотя бы по телефону. Наконец-то впервые в жизни у нее была мать…
Но ни к ней, ни к ее сыну нельзя было прийти с той мукой, что терзала ее душу, нельзя было сказать им, что она хочет пожертвовать «Горемыкой», чтобы увезти на юг возлюбленного своей юности.
Однако, когда Зельда входила в отель, ей подумалось, что, если миссис Харни не сможет, вернее, не захочет понять ее побуждений, то Том поймет. Ее мысли были так полны им в эту минуту, что она ничуть не удивилась, увидев его в холле. И глядя на этого мужественного, красивого человека, она с глубокой нежностью почувствовала, что ему можно рассказать все и даже просить его помочь организовать переезд Майкла.
Мрачное выражение на ее лице сменилось сияющей улыбкой. Но Том не улыбнулся в ответ. Он взял ее за руку с подчеркнутой серьезностью.
– Вы уже слышали?
Удивленный взгляд Зельды. Мысль о Майкле. Но кет. Здесь был и судья Чизбро с печальным и торжественным лицом… Что случилось?
– Что такое?!
– Вы ничего не слышали? Вам не сообщили?
– Но о чем же? Говорите скорее! Надеюсь, не с мамой что-нибудь?
– Нет, мама здорова. Пойдемте. – Он взял ее под руку и отвел в уголок, судья пошел за ними.
– Зельда, есть печальная новость для вас.
– Да говорите же, Том! – Его волнение пугало ее.
– Ваш… Ваш муж…
– Джордж!
– Да, он… Он…
Она сразу поняла – и протянула руку, чтобы остановить Тома.
Зельде показалось, словно клапан какой открылся в ее сердце, и вся кровь хлынула оттуда. Но, сделав над собой страшное усилие, она знаком приказала Тому продолжать.
– Агенты, которым судья Чизбро поручил разыскать Джорджа, установили вчера, что он живет в дешевой гостинице для актеров, за Бродвеем. Судья послал своего помощника к нему с просьбой прийти сегодня утром. Дверь не открывалась, как ни стучали, и прислуга заподозрила что-то неладное. Тогда взломали дверь… и… и нашли его. Он застрелился – смерть наступила мгновенно. Помощник уговорил людей в гостинице не извещать полицию, пока не приедет судья Чизбро. Он позаботился также, чтобы ваше имя не связали с этим самоубийством. Когда прибыл судья, они вместе со следователем осмотрели комнату. Там было лишь немного золы – видно, он сжег какие-то бумаги – две ваши фотографии, вырезанные из газеты или журнала, и вот это письмо к вам. Пришлось показать его коронеру [Коронер – должностное лицо при органах местного самоуправления; разбирает дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах. – Примеч. ред.], но судья сделал все, чтобы репортеры ничего не узнали…
Зельда вдруг застонала и начала дрожать всем телом. Она закрыла лицо руками.
– Я не могу… Я не перенесу этого…
Джордж и Майкл! Два удара, так быстро последовавшие один за другим! Джордж и Майкл! Ей показалось, что весь мир с грохотом провалился куда-то. Она слышала свои собственные отчаянные рыдания, голос судьи:
– Снесем ее наверх. Беритесь, Том!
Они снесли ее в лифт, и через несколько минут она очутилась у себя в комнате. Миранда снимала с нее шляпу. Том был перед нею на коленях и гладил ее руки, а судья скромно стоял в стороне.
Она заставила себя выслушать подробности, которые, торопясь, перебивая друг друга, стали рассказывать ей оба эти джентльмена, но голова у нее кружилась, комната плыла перед глазами… она слышала их взволнованные голоса, но слов не понимала. И лишь одна мысль неотступно преследовала ее, одна мысль: они оба втайне довольны, довольны тем, что Джордж умер, довольна и Миранда – весь мир доволен этим!
Джордж умер! Мертв!
Снова и снова эта мысль вспыхивала в ее мозгу – и каждый раз поражала, как впервые. Джордж умер!.. Но она говорила с ним накануне вечером! Он проехал восемь тысяч миль только для того, чтобы увидеть ее!.. Джордж мертв! Недели не прошло с тех пор, как он сидел здесь, в этой самой комнате – вон на том стуле! И вот – Джорджа нет!.. Нет!
С мучительной яркостью вспомнилась ночь, когда она ожидала в приемной станции «скорой помощи» в Сан-Франциско. Тогда они спасли его – а теперь уже ничем нельзя было помочь!