Трактат вызвал бурную полемику в ученых кругах. Споры завязались вокруг утверждения автора, что самаритянский алфавит предшествовал ивриту. Постелл отметил, что к такому выводу он пришел на основании изучения надписи на древней монете, купленной им у евреев. К тексту в качестве иллюстрации прилагалось изображение «шекеля» — серебряной монеты, чеканившейся в Иерусалиме «во времена Соломона» и олицетворявшей для христиан тридцать серебреников Иуды. Поместив в книге скверно выполненное изображение шекеля, Постелл сообщил, что он заплатил две золотые монеты за один такой серебреник, «стоивший, на самом деле, едва ли пятую часть» золотого{116}.
Рассуждения Постелла о первичности самаритянского алфавита по сравнению с ивритом содержали ироничный подтекст. Иудеи относились к самаритянам с еще большим презрением, чем к язычникам. Библейское выражение «добрый самаритянин» во времена Нового Завета воспринималось как злая шутка. Израильтяне и самаритяне считали, что им нельзя вместе пить и есть. Талмуд учил, что «кусок хлеба от самаритян есть то же, что кусок свинины» (Мишна. Шебиит. 8: 10), поэтому гипотеза Постелла о заимствовании иудеями алфавита у самаритян изначально носила фантастический характер{117}.
Касаясь вопроса истоков славянского алфавита, автор утверждал, что кириллице предшествовала глаголица, изобретение которой он приписывал святому Иерониму — переводчику на латинский язык Библии, известной под названием Вульгаты. Россия впервые познакомилась с Вульгатой в 1491 г. в переводе Дмитрия Герасимова и хорватского монаха Вениамина. Перевод Вульгаты был осуществлен в Новгороде в разгар борьбы с ересью жидовствующих.
Вскоре после выхода в свет трактата Вильгельма Постелла «сребренники Иуды» стали пользоваться в Германии большой популярностью. В саксонском городе Гёрлице было налажено производство сувенирных «гёрлицких шекелей». Их продавали возле воздвигнутого там в 1481–1489 гг. подражания иерусалимскому Гробу Господню. На «гёрлицких шекелях» помещали изображение вазы вместо курильницы. Очевидно, в это время один из «сребренников Иуды» оказался в Вологде, в «градской Дмитриевской, что на Наволоках, церкви. ‹…›. Народное предание почитает ее за один из сребренников, за которые был предан Христос». На «вологодском» экземпляре изобажена курильница{118}.
Несомненно, в Кремле получили от «сходников» сообщение о выходе в свет трактата Постелла. Если в нем содержался намек на сумму, которую правительство Елены Глинской выплатило Аугсбургу, то следует признать, что Москва заплатила по векселям в десять раз больше, чем следовало. В этой связи достаточно красноречиво выглядит внезапная смерть великой княгини, которая произошла 3 апреля 1538 г., и арест главы правительства князя Тепнева-Оболенского. В это же время было приостановлено действие контракта, заключенного с Иваном Пересветовым, который появился в Москве ранней весной того же года с рекомендациями от короля Фердинанда I Габсбурга. По словам Пересветова, первоначально проект изготовления гусарских щитов «по македонскому образцу» был принят и одобрен. Ему были даны в помощь плотники и другие мастера, но вскоре его служба «задлялося»{119}, и дело положили «под сукно».
В Аугсбурге не сидели сложа руки. Агенты Антона Фуггера сделали все, чтобы очернить первосвященников Ватикана, раздув скандал вокруг смерти молодого епископа. В сентябре 1537 г. в провинции Фано скончался двадцатичетырехлетний епископ Казимо Гери, воспитанник кардинала Эрколя Гонзага. Вскоре в Риме поползли слухи, что молодой епископ умер, не пережив душевных и физических мук после того, как подвергся сексуальному насилию со стороны герцога Пьера Луиджи Фарнезе. Герцог исполнял должность Верховного главнокомандующего вооруженных сил Ватикана и прибыл в Фано с инспекцией. Как говорили, во время ужина гостеприимный хозяин дома, следуя этикету, сказал герцогу, что готов служить ему и находится в полном его распоряжении. На следующее утро герцог пригласил к себе епископа Гери и заявил тому, что хочет удостовериться в правдивости его слов, действительно ли тот предоставляет себя в полное его распоряжение. Позвав несколько слуг, герцог связал несчастного молодого человека и под угрозой кинжала надругался над ним. Пикантность ситуации заключалась в том, что герцог Фарнезе являлся внебрачным сыном только что избранного папы Павла III (Алессандро Фарнезе).
С невероятной скоростью слухи о причине смерти епископа Казимо Гери распространились во Франции, Германии и Англии. Смерть молодого священника была воспринята в протестантских кругах с горячим возмущением, его объявили мучеником. В начале 1538 г. в Нюрнберге вышла книга, содержавшая рассказ о печальной участи епископа Гери, а в следующем году история была опубликована в Англии{120}.
«Сходники» посольского приказа, несомненно, передали столь важную информацию в Москву, т. к. в скандал с воспитанником кардинала Гонзага была замешана фамилия Палеологов: Маргарита Палеолог, герцогиня Монферратская, приходилась золовкой кардиналу Эрколю Гонзага, покровителю юного епископа{121}. Нетрудно представить, какую реакцию вызвало в Кремле сообщение из Италии. Многим было памятно «Послание к великому князю Василию, в нем же о исправлении крестнаго знамения и о содомском блуде» старца Филофея.
На протяжении последующих четырех десятилетий отношения Москвы и Ватикана носили прохладный характер. До 1576 г. письма римских первосвященников оставались без ответа, и ни одно посольство не было направлено в Рим. В то же время московское правительсто выразило свое неудовольствие в адрес Аугсбурга: транспортный узел в Оковецком лесу, через который осуществлялись транзитные поставки вооружения «неверным», прекратил свое существование.
В канун Троицы, 24 мая 1539 г., два вора обнаружили в Оковецком лесу у Пырошенского городища, близ города Ржева, икону древнего письма, висящую на сосне, и железный крест, прибитый к стволу другого дерева. После праздника, 26 мая, воры привели к Пырошне около 100 человек из четырех окрестных селений. Монах Стефан влез на дерево и снял икону, а как только спустился на землю, раздался раскат грома, как в бурю, и сверкнула яркая вспышка. Перепуганные крестьяне бросились врассыпную. Тут случилось первое исцеление: селянин, страдавший «расслаблением ног», выздоровел. В последующую неделю совершилось 27 исцелений.
О чудесах под Ржевом немедленно сообщили в Москву боярину И. Г. Морозову и митрополиту. Духовенство усомнилось было в правдивости донесения, но в Пырошенском городище за неделю произошло еще 150 исцелений, а затем был зафиксирован рекорд — 112 исцелений за одни сутки{122}. Власти без расследования признали икону и крест чудодейственными. Обе сосны спилили. На месте деревьев поставили два храма: один — во славу Происхождения Честных Древ Креста Господня, другой — в честь Богоматери Одигитрии, с приделом во имя святителя Николая Чудотворца. Толпы паломников и калек потянулись к Пырошне в надежде на чудо и исцеление.
Весной-летом 1540 г. в Москве построили две церкви в честь Оковецкой (Ржевской) иконы: одну — у Чертольских (позднее — Пречистенских) ворот, где жили оружейники-иностранцы, вторую — на Поварской улице, рядом с подворьем Глинских. Оба храма, несомненно, видел Яков Немчин, приходивший в тот же год «из Немецкие земли» от семидесяти трех ганзейских городов{123}.
К середине 1540-х гг. в делах компании Антона Фуггера наметился заметный спад. В 1543 г. скончался Александр Турзо, а три года спустя его наследники вышли из дела, изъяв свою долю капитала из оборота. Аудиторская проверка показала, что на 31 декабря 1546 г. долг Габсбургов банку Фуггеров составил 2 500 000 дукатов{124}. Тирольские, венгерские и словацкие месторождения меди исчерпали свои запасы, и в 1547 г. шахты были закрыты. Разгром Шмалькальдской лиги лишил Фуггеров контроля над чешскими серебрянными рудниками. Плененные дворяне под пытками были вынуждены подписать «пергаменты» о передаче своих земельных владений королю Фердинанду I Габсбургу{125}. В этой критической обстановке аугсбургские ткачи возлагали особые надежды на Московию, куда был направлен в 1546 г. представитель Союза ганзейских городов — Ганс Шлитте.
Часть 2Русский контракт
Имя саксонского купца Ганса Шлитте часто упоминается в работах, посвященных эпохе Ивана Грозного. В отечественной историографии авторитет Николая Михайловича Карамзина утвердил стойкое мнение о нем, как о «легкомысленном» человеке{126}. «Ловким, хотя и не во всем удачливом авантюристом», неугомонным «искателем приключений» и «прожектером» считали его Форстен Г. В., Голубинский Е. Е., Щербачев Ю. Н., Вернадский Г. В., Немировский Е. Л., Зимин А. А., Хорошкевич А. Л. и другие. Впрочем, некоторые историки видели в Шлитте безобидного оборотистого купца, стремившегося наладить культурные связи между Россией и Германией (Соловьев С. М., Бахрушин С. В., Кобрин В. Б. и др.). Особняком стоит работа Ивана Ивановича Полосина. Автор выдвинул версию, согласно которой немец являлся «замаскированным агентом» русского царя, в действиях которого отразилась «очень гибкая, очень тонкая дипломатия Ивана IV