Дождь принимается барабанить чаще, но не громче. Все прощает и смывает. Уплывают первые поцелуи и драки на спортплощадке. Я пододвигаюсь к окну и смотрю на улицу Святого Патрика с ее домами. В домах бродят люди. Свет в окнах то зажигается, то гаснет в такт плавным струнным переборам пластинки. Я даю глазам расфокусироваться, и все движения улицы сразу становятся синхронными, как движения женоподобных пловцов-олимпийцев. Через равные интервалы, то слева, то справа, из дома под дождь выбегает мамашка в бигудях и купальном халатике и волочет с газона или с тротуара под навес на веранду детский трехколесный велосипед. В конце квартала отцы семейств, пошатываясь и неумело ныряя в лужи «Будвайзера» глубиной в десять футов, с «джефф-хэтами» вместо пловцовских шапочек на голове, в порядке строгой очередности вываливаются из парадной двери бара «У Пола Донохью».
Я чувствую любовь к ним, к ним ко всем, и придвигаюсь еще ближе к окну, ближе к ним, к настоящим святым с улицы Святого Патрика. Упираюсь лбом в стекло. Бусинки дождя мигают, словно звезды на крышах двухцветных машин. Потоки дождя несутся вдоль бордюров и стекают в люки, смывая с тротуара гнутые крышки, разбитые бутылки и сердца. Внутри домов люди молятся на фотографии Папы Римского, в отчаянии заламывают руки и корчатся на синтетической обивке диванов. Они молятся об отпущении грехов, о том, чтобы «Филлиз» стали чемпионом мира, о спасении в форме денег, которые могли бы избавить их от жизни на этой улице, в этом районе, в этих домах, трепещущих, как сердце, и тонущих, как камни. Страх и разочарование плывут повсюду и захлестывают почти все, что есть хорошего, но не до конца. Ринго шепчет Спокойной ночи всем и везде. Я сползаю глубже в кресло. Я сплю и готов грезить, как всегда.
Первое, что я слышу, — это как кто-то внизу с силой хлопает дверью, затем — звук иглы, скребущей по пластинке, которую я так и не выключил: в горле ощущение примерно такое же. Болит шея. Дождь кончился. На улице Святого Патрика тихо и ни души. Уличные фонари светят своими нимбами. Внизу приглушенные голоса. Я выключаю стереофонию и на цыпочках крадусь к лестнице.
— Так, значит, ты у нас разнимал драку и заработал по голове? Вообще, я слыхал, что люди, возвращающиеся домой с разбитой башкой, обычно участвуют в драках, а не разнимают дерущихся, — слышу я голос Фрэнсиса Младшего.
— Может, он правду говорит, Фрэн, откуда ты знаешь? — говорит Сесилия.
— Дрались с фиштаунскими. Биты, ножи, стволы, толпа отморозков, — говорит Стивен заплетающимся языком.
— Фиштаун? Биты? Стволы? Фрэн, ты понимаешь, о чем он?
Меня пугает то, что Стивен упомянул о ножах и стволах. Я ничего такого не видел.
— Конечно нет, — говорит Фрэнсис Младший. — От такой пьяни разве услышишь чего путного?
— Фрэн, только, бля, по новой начинать не надо, — сварливо бормочет Сесилия. Они с Фрэнсисом, как всегда, начинают закипать в параллельном режиме.
— Ничего я не начинаю. Просто ему в этом доме наплевать на всех, кроме себя любимого.
— Неправда, — говорит Стивен.
— Заткнись, — говорит Фрэнсис Младший. — Еще слово — и ты у меня схлопочешь по морде.
— Хорош из себя крутого строить, — спокойно и без злости отвечает ему Стивен.
— Фрэн, лучше притормози, а то вы сейчас снова начнете друг друга мордовать, — предупреждает Сесилия.
— Никто не смеет меня мордовать. Это мой дом. Я сам здесь кого хочешь измордую.
— Пап, что за бред ты несешь, — говорит Стивен, постепенно тоже закипая.
— Стивен, прекрати, — умоляет Сесилия. — Идите-ка, оба, спать.
— Я пойду спать тогда, когда захочу, — орет Фрэнсис Младший. — А завтра с утра, как обычно, встану и пойду на работу. А ты, верно, о таком слове и не слышал, да, Стивен?
— У меня тоже есть работа, — говорит Стивен.
— А сегодня вечером ты там был? — орет на него Фрэнсис Младший.
— Что? — переспрашивает Стивен, стараясь изобразить удивление.
— Ты все слышал. Я спрашиваю: ты ходил на работу сегодня вечером или нет?
— Ты сам видел, что да.
— Я видел, что ты вышел из дома в рабочей одежде. А сейчас я вижу, что на тебе ее нет. Где рабочая одежда?
— На работе оставил.
— Врешь. Ты не ходил на работу. Я звонил туда. Сказали, что ты отпросился по болезни.
— Ма, скажи ему, чтобы не тыкал пальцем мне в лицо, — уже в бешенстве говорит Стивен.
— Фрэнсис Тухи, ну-ка отошел на хрен от сына подальше. Разборок мне здесь не нужно.
— Я у себя в доме и буду стоять, где хочу, — орет он.
— Ма, скажи ему, чтобы не тыкал пальцем мне в лицо, — повторяет Стивен.
— Да ты посмотри на его голову, Фрэн, — умоляет Сесилия. — Неужели снова будешь его бить?
— Быстро убрал от меня свой гребаный палец, а не то… — рявкает Стивен.
— А не то — что? — орет ему в ответ Фрэнсис Младший. — А не то — что ты со мной сделаешь, а, крутой? Мало я тебе вчера по роже настучал, еще хочешь? А что — мне не сложно, а если по заслугам — то тем более.
— Что такое, наш герой-любовник расстроился?
Тишина. Бац. Кто-то получает удар. Что-то падает на пол. Ублюдок — орет Фрэнсис Младший. Стивен молчит. Кричит Сесилия. Что-то разбилось.
— Эй, Генри-задница, может, пойдем в мою комнату и послушаем пластинки? — спрашивает Сес, которая выглядит так, будто спать и не ложилась, если не брать во внимание шалаш у нее на голове.
— Эй, сквернословка, ты, никак, проснулась, — говорю я. — Что хочешь послушать?
— Сам выбирай, — говорит она мне. — Что-нибудь веселое, ладно?
В таком случае выбор очевиден: Сонни и Шер, альбом «Good Times». С этими никогда не ошибешься. Я выуживаю с полки нужную пластинку. Обложка — так себе, особенно если учесть, что сисек у Шер вообще не видно, а кроме того, прическа у Сонни Боно (челка, как будто только что сбежал из психушки, и длинные лохмы сзади) — хуже не придумаешь. Мысленно проклиная отсутствие сисек и ужасную прическу, я направляюсь в комнату Сес, где она лежит у себя на кровати на спине, заложив руки за голову. Я сажусь на розовый пластмассовый стульчик, один из тех, какие можно увидеть на чайных вечеринках у девчонок-пятиклассниц, и его ножки тут же сгибаются под моим весом.
— Что, папа со Стивеном опять друг из друга дерьмо вышибают? — спрашивает Сес.
— Что? Нет. Они просто танцуют сальсу, поэтому так шумно. Белые — что с них возьмешь?
— Только после такой сальсы потом почему-то приходится вправлять половицы, — со смехом говорит она. Потом спрашивает, уже серьезно: — Стивен снова пил?
— Ага, — грустно отвечаю я.
— А ты, когда вырастешь, тоже будешь пить? И драться с папой? И будешь так же мешать мне спокойно спать?
— Нет.
— Стивен, когда был как ты, наверное, тоже так говорил.
— Да ты что? — спрашиваю я. — В моем возрасте Стивен уже давно пил.
— Нет, не пил, дурак.
— Да точно пил. Он и в классе пил. Пиво. А бутылки открывал об полочку для мела.
— С ума сошел? Он так не делал, — говорит Сес, и в голосе ее удивление пополам с раздражением.
Внизу по-прежнему дерутся, но разобрать ничего нельзя, потому что закрыта дверь, а в комнате на полную мощность орет инструменталка «У меня есть ты, детка». Готов поспорить, и Фрэнни уже там.
— Генри, я серьезно, — говорит Сес. — Не хочу, чтобы ты пил.
— О’кей, не буду, — обещаю я.
— Но ведь все кругом пьют.
— Неправда, — говорю я. — Вот, скажем, мама не пьет.
— Зато принимает таблетки, — напоминает она мне.
— Ты-то откуда знаешь про таблетки? — спрашиваю я у Сес, а та хмурится, теребит зеленые бусы на шее и начинает их жевать.
— Мистер О’Дрейн пил пиво за рулем, когда разбился на машине, — выпаливает Сес. — И из-за этого Арчи не может ходить. И Мэган умерла и сейчас в раю. А у миссис О’Дрейн на лице шрамы. А Стивен всегда грустный и пьет.
— Откуда ты все это знаешь?
— Нужно слушать, что люди кругом говорят, чувак, — говорит она, как Грейс или Мэй Уэст.
— Надо пропускать мимо ушей всякую фигню.
— Легко сказать. Все кругом шепчутся.
Внизу что-то тяжелое рушится на пол. Фрэнсис Младший орет. Стивен орет на Фрэнсиса Младшего. Сесилия с Фрэнни орут на Стивена и Фрэнсиса Младшего.
— Зачем люди пьют, если от этого они становятся несчастными? — спрашивает Сес.
— Думаю, они от жизни несчастные, и пьют, чтобы обо всем забыть, — отвечаю ей я.
— А ты от своей жизни несчастный? — спрашивает она.
— Нет. Ведь у меня есть ты, малышка, — отвечаю я, с улыбкой глядя прямо на нее.
— Где ты таких слов наслушался? — Сес смеется. — Но это правда, я знаю. Я всегда с тобой.
Мы обнимаемся, и я смотрю на постер мисс Пигги, висящий на стене. Трудно поверить, что всего пару часов назад «Филобудильник» наяривал здесь так, что мебель ходуном ходила.
— Мы по-прежнему будем жить вместе, когда станем рок-звездами? — спрашивает Сес.
— Угу, — говорю я.
— На большущей ферме?
— Угу.
— Я, ты, мама, папа, Стивен, Фрэнни, Грейс и Арчи, да? — спрашивает она.
— Ни о каком Арчи речи не было, — подначиваю ее я.
— Генри, я же выйду за него замуж. И он должен быть с нами.
— Я знаю. Думаю, он отлично впишется. Можно будет сталкивать его с гор прямо в кресле.
— Круто. Я за это. Расскажи еще раз, какая у нас будет ферма.
Драться перестали. Сонни и Шер поют «Верь мне». Сесилию душат рыдания, но она все равно продолжает кричать Когда же это гребаное дерьмо наконец кончится. Фрэнни с ней согласен. Он не может понять, почему люди в этом доме не уживаются друг с другом, почему этот пьет, а тот дерется.
Как бы там ни было — не важно. Всем нам приходится жить в тесном маленьком доме, втиснутом между двумя такими же, которые тоже втиснуты между двумя такими же, которые тоже, в свою очередь, втиснуты между двумя такими же, маленькими и тесными домами, как наш. Ну и я рассказываю Сес про ферму, устроившуюся между гумном и силосной ямой. Там нет засаженных газонной травой скатов, никаких тебе статуй святых, которые нужно обходить на цыпочках, и можно сидеть, прислонившись к дереву, с которого падают зрелые персики. И куда ни глянь — кругом зеленая трава. Там нет остервеневших теток, выбрасывающих из окна мужнину одежду, нет битого стекла, нет семейных драк из-за денег и никого не избивают на спортплощадке. Мама с папой снова любят друг друга, и Стивен, наверное, тоже живет счастливо с какой-нибудь деревенской девчонкой в сто раз лучше, чем Мэган. Из соседей только сверчки да плодовы