— Да так, знаете, — говорю я, — не жалуюсь.
— Мой сын тебя достает? — спрашивает она.
— Нет, мы просто болтаем, обмениваемся рецептами, как водится между подружками.
Она смеется.
— Ладно, если будет доставать — скажешь мне, уж я ему задницу разровняю. Ральф, я иду в дом, чтобы позвонить по телефону и немного посмотреть телевизор. Разрешается?
Ральф ничего ей не отвечает, стоит, заткнувшись и уставившись в землю, только видно, как под кожей желваки ходят. Его мама говорит что-то Фрэнсису Младшему, чего мы не слышим, тот кивает, а затем перелезает через ограду и спрыгивает в сквер, на который торцом выходит дом Куни, чтобы идти дальше на Ав.
— Вы когда окна проделаете в своей хибаре, а то и посмотреться не во что? — спрашиваю я у Джеральда и знай себе причесываюсь, правда без зеркала. Не то чтобы оно мне нужно. Просто с зеркалом удобней.
— Опять ты со своими шуточками, Тухи, — фыркает Ральф. — Ох уж эти Тухи. Все-то они лапочки.
— Да, Ральф, что правда, то правда, — соглашаюсь я, а сам знай себе дальше причесываюсь. В общем-то, по большому счету, мне его жаль. Дом у него не из счастливых.
— Опять ты за свое, — говорит он, — хоть раз заткни свое хлебало.
— Спокойно, Ральф, — осаживает его Джеральд перед тем, как повернуться ко мне. — Генри, ты что делаешь сегодня вечером? В Тэк-парк пойдешь?
— Сомневаюсь, — отвечаю я. — Мы сегодня играем в «Свободу» на улице. А, да, еще Шеймас О’Шоннеси собирается провести семинар по сниманию лифчиков. Я пойду.
— Чего там Шеймас смыслит в лифчиках? — спрашивает Джеральд.
— А ты сам-то в них чего смыслишь? — спрашиваю я в ответ.
Джеральд прочищает горло и показывает на свою машину.
— Тут у меня будут языки пламени.
— А с чего такой интерес, что я делаю вечером? — удивляюсь я. — Мы вроде как не корефаны.
— Иди ты, — отвечает мне Джеральд. — Все равно, ты можешь понадобиться вечером в парке.
— Пардон?
— Там сегодня может нарисоваться парочка говнюков из Фиштауна.
Фиштаун — это белый район, по большей части расположенный под надземкой, рядом с абсолютно черным Севером. Фиштаун — район еще более убогий и нищий, чем наш. А наш называется Холмсбург, точно как тюрьма.
— Ну? — говорю я. — И откуда ты знаешь?
— Вчера вечером слышал в парке, — отвечает Джеральд. — Парнишка сказал, что его сестра танцевала с пацаненком из Фиштауна на прошлой дискотеке, так вот он с парой дружков намыливается сегодня проведать ее и заодно в баскетбол погонять.
— И дальше чего? — спрашиваю я. — Там всегда трутся. Я-то вам на кой сдался?
— Нам нужны все и каждый, и не в баскетбол играть, — не сводя с меня глаз, объясняет Ральф. А в глазах страх пополам со злобой и зрачки то шире, то уже.
— А, извини, сразу не дошло. Вы их побить хотите: двадцать против трех — чтоб все по-честному.
— Не о том базар, чтобы по-честному, — сердито отвечает мне Джеральд. — Базар о том, что надо показать этим говнюкам, куда им не нужно соваться из их говенного района.
Бровь у него ползет вверх.
— Твой брат Стивен тоже там будет.
— По крайней мере, мы надеемся, — ухмыляется Ральф. — В смысле, все Тухи, конечно, лапочки, и все кругом это знают, но, может, вы двое и потянете за одного.
— Кончай с математикой. У тебя вон и так уже дым из лопухов валит, — в конце концов раздраженно отвечаю я. И, как выясняется, очень зря, потому что Ральф, которому уже давно только повод и требовался, резко делает движение, как будто хочет меня ударить. Я отскакиваю назад, зацепляюсь о бордюрный камень и приземляюсь на задницу. И тут же вскакиваю, но они уже все равно ржут надо мной.
— Тухи, лапусик долбаный, — говорит Ральф. — Тебе, братишка, не мешало бы у пацанов поучиться. Мы с мужиками идем сегодня на площадку. Можешь оставаться и играть с девчонками в свою «Свободу». Нам-то чихать. А теперь беги, а то как бы там твою подружку без тебя не облапали.
Он показывает в сторону Бобби Джеймса, который стоит на крыльце своего дома и орет в папашин мегафон: ГЕНРИ ТУХИ, ПРОСЬБА НЕМЕДЛЕННО ЯВИТЬСЯ К МОЕМУ ПАРАДНОМУ КРЫЛЬЦУ. ГЕНРИ ТУХИ, НЕМЕДЛЕННО К МОЕМУ ПАРАДНОМУ КРЫЛЬЦУ. КОНЕЦ СВЯЗИ.
Бобби Джеймсу, бля, помощь нужна. Парень явно не в себе.
3
— Йоу, — приветствует меня Бобби Джеймс. — Что-то ты поздненько, Генриетта.
— Йоу, — отвечаю я. — Будешь без конца волноваться, заработаешь себе язву, Роберта.
— А ты себе лысину заработаешь, если будешь без конца причесываться.
— Это что еще за плоские шуточки?
— Здесь не шутят, Коджак[3].
Ключей к пониманию Бобби Джеймса несколько. Он ни за что не поделится жвачкой «Базука», будь то простая, вишневая или апельсиновая. Не дождешься от него и чипсов, причем ни жаренных в масле, ни рифленых. Никакого лука в сметане. Никакой газировки. Ни пепси-колы, ни кока-колы и уж точно никакой RC-колы. Почему — вот главная загадка. У миссис Джеймс, его мамы, весь дом забит сладостями, будто накануне атомной бомбардировки.
Еще пара фактов касательно Джеймса. Он всегда носит кепку «Филлиз» и рубашку «Сиксер». У него светлые волосы, как у меня, но у него они чуть рыжее, а у меня чуть белее. Причесывает их он совсем неплохо, но потом эта жопа с ручкой все портит своей кепкой. Свои какашки он величает испражнениями и исключительно «опорожняет кишечник». Целует взасос своего китайского мопса Боргарда и — за вознаграждение — совочком собирает за ним дерьмо на газоне, причем и то, и другое делает с большим удовольствием. Он скрытый фанат «Каубойз»[4] и живет с сознанием того, как это стыдно. Он редкостный чистюля. Он всегда до блеска начищает кроссовки, причесывает волосы на ногах, наглаживает свои гетры и натирает «Уиндексом»[5] наручные часы. Если принести ему что-нибудь, будет прыгать от радости и нетерпения, как последняя сучка.
— Ты получил собачью какашку и сигареты-жвачки? — спрашивает он. — А скейтборд прислали?
— Спокойно, дорогая, — говорю я. — Вот сигареты. Скейтборд потом.
— Чего хотели эти двое? — спрашивает он, показывая в сторону Джеральда и Ральфа, слушающих «Crazy Train» Оззи Осборна на магнитоле, которую им каким-то образом удалось починить, и безбожно перевирающих песню на гитаре. Я не большой поклонник Оззи, но эта песня у него ничего.
— Они хотят, чтобы мы сегодня вечером помогли им побить ребят из Фиштауна в Тэк-парке.
— Что? — испуганно переспрашивает Бобби Джеймс. Он не участвует в разборках на спортплощадке по глубоко религиозным причинам: например, потому, что не хочет драться по дерьмовым поводам. Не сказать, чтобы я сам рвался. Никто не называет нас с Бобби Джеймсом крутыми с тех пор, как мальчишки перестали в драках тягать друг друга за волосы и обмениваться оплеухами.
— Ты все прекрасно слышал, ебанашка, — говорю я.
— Кто ебанашка? — обижается он. — Чего мы там забыли? Ты ведь не собираешься туда идти, правда?
— Чего ради? Мое лицо — мой хлеб насущный.
— Я серьезно, Генри.
— А я серьезно туда и не иду. У меня с фиштаунскими косяков нет.
— Плюс ты драться не умеешь, — добавляет он и отправляет в рот пластинку жвачки.
— Вот-вот. Есть еще? — спрашиваю я.
— Нет. Нету. Вообще нет. Слушай, мы заваливаемся к Марджи и Грейс или как?
— А как же.
Мы даем друг другу пять.
— Круто. Самое время дать нам пощупать сиськи. Мы же теперь восьмиклассники. Пора сдавать товар, — сообщает он мне, запихивая себе в пасть еще жвачку, которой у него якобы нет.
— Согласен и еще раз согласен, — соглашаюсь я, даже несмотря на то, что еще ни разу с телкой не целовался.
— Бобби Джеймс, тебе звонят, — встревает Джинни Джеймс, его пышногрудая старшая сестра. Завтра она венчается в церкви Святого Игнатия. Появившись в дверном проеме с телефонной трубкой в руках, она замечает меня и улыбается, как и большинство других телок. — Как дела, Генри Тухи? Какие планы?
— А у тебя, Джинни? Как обычно. Стайлинг и профилирование. И красоток ищу.
Джинни смеется, и сиськи трясутся в такт ее смеху — чем не стимул и дальше отпускать шуточки.
— Так ты придешь завтра на мое венчание? — интересуется она. — За показ денег не берем.
— Да, приду, — отвечаю я. — Вопрос в другом — придешь ли ты сама?
— За меня не волнуйся, малыш. Вот об Эйсе стоило бы побеспокоиться.
Эйс без двух минут супруг. Он классный. Он таскает нас собой на игры «Филлиз» и орет вместе с нами на Майка Шмидта, хотя ему на него пофиг.
— Думаешь, у него есть любовник? — спрашиваю я.
— Не в том дело, — говорит она. — Хотелось бы поглядеть, как ты ему это скажешь. Просто он сейчас на взводе. Ничего не ел с прошлой недели. Ни горошинки, ни единого чипса.
— И чего он так боится? — говорю я. — Ну стоите вы там. Пару минут трете со священником. Говорите ага, потом целуетесь. Делов-то!
— Вот тебе бы с ним и пообщаться, — говорит мне она. — А то остальные мужики только и твердят ему, чтоб не женился.
Приближается Фрэнсис Младший, почтальон и всеобщий любимчик.
— Что нового, Джинни? Я забыл отдать вот это письмо, когда проходил мимо вашего дома.
— Чего нового-то? — смеется она. — У меня все хорошо, мистер Тухи. А сами-то как?
— С каких это пор ты стала называть меня мистером Тухи? — спрашивает он.
— Примерно с тех самых, когда вы начали лысеть, — отвечает она.
— Что?
— Да шучу я. А то, гляжу, вы чуть сумку из рук не выронили.
— Да я просто с ней так играюсь. Нехорошо говорить пожилым леди о том, что они начинают лысеть.
— Ваша шевелюра в полном порядке. Если уж кто из Тухи и облысеет, так это будет Генри.
— Может, хватит про лысины? Господи, пап, огрей ты ее наконец своей сумкой, — это я говорю.
— И не подумаю, Генри. Готова к завтрашнему дню? Никаких задних мыслей?