— Кто, Бобби Джеймс? — переспрашивает святой отец. — Кстати, не исключено, он еще тот говнюшонок. Давай, что ли, притащим его сюда и будем по очереди пинать по заднице. От чьего пинка он первым заплачет — тот и выиграл.
Бобби Джеймс только было полез в карман за новым шариком, как вдруг видит смеющихся над ним Бойля и святого отца.
— Патроны почти кончились, — говорит он. — Генри, возьми мне бутылку «Будвайзера».
К бару подходит миссис Джеймс.
— Бобби, вот ты где, — говорит она. — Пойдем, нужно еще сфотографироваться. И ты, Марджи, тоже пойдем, если хочешь. Только безо всяких поцелуев. Пожалуйста, больше никаких поцелуев.
Пуф! Пшшш! Еще одно отступление под прикрытием дымовой завесы. Миссис Джеймс вопрошает, ни к кому конкретно не обращаясь, какого черта они опять куда-то делись. Пока я заказываю нам напитки, Гарри пихает пятерку в коробку для чаевых.
— Грейс сегодня выглядит просто здорово, Генри, — говорит он.
— Ты тоже так думаешь? — отвечаю я.
— Я бы и сам не прочь на такой жениться.
— Ты давай полегче на поворотах, приятель, — в шутку предостерегаю его я. — Спасибо. Как же мне все-таки с ней повезло.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Что ты имеешь в виду? Почему сегодня все меня об этом спрашивают?
— Да просто вид у тебя какой-то потерянный.
— Все нормально, — говорю ему я. — Что у нас там насчет группы и катафалка?
— Всё зашибись. Все готовы.
— Чудненько.
Уже в тысячный раз за сегодняшний вечер я шарю по карманам, проверяя две очень важные вещи: 1) кольцо и 2) электрический вибромассажер Сесилии в форме банана. Всё на месте. Массажер нужен на тот случай, если мне вдруг не хватит духу петь в настоящий микрофон. Такое иногда случается. Тогда придется петь в него под фанеру, как в микрофон, а диджей просто поставит пластинку с песней. Почти как дома. Смысл в том, чтобы не выглядеть идиотом перед публикой, даже если я буду фальшивить.
— Гарри, большое спасибо тебе за все, — говорю я ему. — За деньги в особенности.
— Даже не думай, — говорит он. — Ты же мне друг.
— Нет, бля, это ты мне друг, — отвечаю я, ткнув пальцем ему в грудь.
— Да, наверное, так и есть, — говорит он. Пока мы с Гарри смеемся и обнимаемся, возле нас, откуда ни возьмись, вырастает Бобби Джеймс, обзывает нас юбками и снова куда-то исчезает. — Только, Генри, ты уж постарайся всех впечатлить. Всю свою душу вложи.
— Так и сделаю, ты же знаешь.
Все родители, не считая О’Дрейнов, которые ерзают и беспокойно озираются по сторонам, и Фрэнни, который не женат, весело балабонят на тему любви и обеда. Миссис Карран — у нее скучный второй номер — рассказывает, как мистер Карран (сейчас он уже давно ходит с нашлепкой на кумполе) нарезал по меньшей мере кругов двадцать вокруг их дома, спасаясь от ее разъяренного отца в тот день, когда сделал ей предложение. Ширли Макклейн задается риторическими вопросами: Сколько лет Джинни и Эйсу — двадцать один, двадцать два? Разве не странно, до чего долго тянут с женитьбой нынешние дети? Я громко хохочу, чем ненадолго привлекаю к себе всеобщее внимание. А Сесилия говорит: Мы все выскочили в девятнадцать попросту потому, что залетели в девятнадцать. По ее мнению, виноваты во всем монашки, которые неусыпно дежурили в аптеках у прилавков с контрацептивами. Фрэнсис Младший замечает на это, что Дело тут не в монашках, девчонки сами к мужикам в штаны лезли. Все за столом смеются, Сесилия наклоняется к Грейс, чтобы прикурить у нее от сигареты. Приятно видеть, когда родители сидят вот так, в нарядной одежде, весело общаются, травят байки и смеются.
Во главе стола отец Альминде с трудом продирается через молитву и обещает оторвать яйца тем, кто разбил окно в церкви. Свидетель невнятно мусолит длинный тост и завершает его громким выкриком Иглз. Мод Джеймс вырывает у него микрофон и говорит, обращаясь к Джинни, что она ее очень любит, а все мужики козлы, кроме ее отца и новоиспеченного зятя. Эйс и Джинни целуются каждый раз, как кто-нибудь за столом постучит по стенке стакана. Марджи Мерфи сидит на коленях у Бобби Джеймса: они кормят друг дружку с вилки.
Джинни и Эйс танцуют вдвоем под «Sunshine on My Shoulder». Они крепко прижались друг к другу и плавно кружатся в танце, не обращая внимания на толпу народу, который смотрит на них со всех сторон, улыбается, тычет пальцами, подбегает к ним с фотоаппаратами и каждые две секунды ослепляет вспышками. Постепенно к ним присоединяется вся свита. Бобби Джеймс сосется с Марджи Мерфи. Миссис Джеймс сначала дважды велит им прекратить, затем попросту оттаскивает Бобби Джеймса за руку.
Теперь Эйс танцует со своей мамашей под «We’ve Only Just Begun». Мамаша носит подплечники, у нее сиськи нулевого размера, вставная челюсть и лицо настолько вытянутое, что кажется, будто кончик подбородка отстоит от некачественной химзавивки не меньше чем на фут. В какой-то момент она случайно зацепляется вставной челюстью за лацкан его пиджака, с невозмутимым видом запихивает ее обратно в рот и продолжает танцевать, будто ничего не случилось. Вот это, бля, я понимаю, профи.
Мистер Джеймс танцует с Джинни под старую кантри-песенку (название вылетело у меня из головы). С люстр на пол плавно падает искрящийся дождь и блестящим ковром остается лежать у ног танцующих. Музыка замолкает: из колонок доносится один лишь звук бьющегося сердца. Джинни с отцом продолжают танцевать в этом ритме. Мистер О’Дрейн плачет за столом. Миссис О’Дрейн делает вид, что ничего не происходит, достает из сумочки пудреницу с зеркальцем и принимается исследовать свое лицо на предмет наличия на нем толстенного слоя румян, которыми она всегда штукатурится, чтобы скрыть шрамы. Грейс курит и пытается нацепить соответствующую сурово-невозмутимую мину. Из раненых сердец наружу торчат почти видимые стрелы. Сесилия жжет взглядом дырку на лице у Фрэнсиса Младшего, но тот все равно ее игнорирует. Он блуждает глазами по залу, раз его взгляд ненадолго задерживается на Донне Куни, сидящей за другим столом, а затем на Стивене, который тут же поворачивается к нему спиной и исчезает на кухне. На секунду меня разом охреначивает тоской по башке и по сердцу от всего, что я вижу. Люди застревают в дрянном, Богом забытом месте, постепенно перестают бороться и в конечном итоге смиряются с тем, чего уже не в силах изменить. Они хоронят весь свет своей любви под грудой упущенных шансов, потерянного времени и тупого упрямства и не замечают, как понемногу утекает сквозь пальцы вся их жизнь. Но так дальше продолжаться не будет. Не будет так ни со мной, ни с теми, кого я люблю. Все это дерьмо прекратится сегодня раз и навсегда. Сегодня я хочу показать, хочу показать им всем: нужно говорить людям, которых любишь, что ты их любишь здесь и сейчас. И нельзя, бля, медлить ни секунды. И если они не поймут этого сегодня, то я обрушу тысячи геморроев на их рыхлые задницы. Вот он я, уже замер в нижней боевой стойке, готовый использовать всю мощь Косого Рубящего Удара Тухи против невежд и упрямцев.
Сели, встали. Танцевать несложно — главное, чтобы песня была хорошая. Поэтому под плохие мы не танцуем — все очень просто. Ради более эффективной борьбы с плохими песнями мы перетащили стулья поближе к танцполу, чтобы было где посидеть и остыть, пока играют что-нибудь стрёмное, а потом быстро вскочить и снова начать отрываться под настоящую музыку. В данный момент диджей гоняет «Нокеу Рокеу». Плохая песня, очень плохая. Так что можно спокойно сидеть и смотреть, как взрослые трясут жирными задницами: жирная задница вперед — жирная задница назад — жирная задница вперед — поворот — и все сначала. Следом ставят «Thriller» Майкла Джексона, и мы вскакиваем танцевать. «The Bristol Stomp» Довеллз снова усаживает нас на место. Потом «This Old Heart of Mine» Изли Бразерз — мы опять вскакиваем. «Rock This Town» Стрэй Кэтс — со стоном сели. «YMCA» Виллидж Пипл — встали. «Macho Man», те же самые Виллидж Пипл — сели. «Tears of a Clown» Смоуки Робинсон вместе с Мираклз — встали.
Арчи с Сес танцуют брэйкданс. Они держатся за руки на отлете друг от друга, изображая волны. Затем она раскручивает его в кресле, а он тем временем делает механические движения руками и шеей, изображая робота. Гарри Карран демонстрирует нечто среднее между танцем и аэробикой: два касания ступней вытянутыми пальцами рук, одно круговое вращение тазобедренным поясом или просто жопой, два каратистских удара ногой, два вращения жопой, теперь два раза «марионетка» и три заключительных жоповращения; и дальше все по новой в том же порядке, причем все это не снимая болтающихся под брюками грузиков на лодыжках. В своих запотевших от духоты очках Гарри Карран — вылитый Джеймс Браун, только белый, очкастый, стригущий газоны и ссуживающий деньги, или, еще лучше, Ричард Симмонс без завивки — это уж, бля, как вам больше нравится. Бобби Джеймс с Марджи Мерфи танцуют танец под названием «Поцелуй меня взасос». Никогда не слышали о таком? Про них лучше вообще забыть; не удивлюсь, если она уже беременна. Мы с Грейс танцуем хоть и рядом, но не вместе, оставляя друг другу достаточно места, чтобы повыделываться. Грейс, которая ходит на балетные танцы в «Танцуй или умри», дала полную волю своему звериному инстинкту балерины, и теперь ее не может остановить даже диско. Она крутится юлой, снося окружающих, и ясно дает всем понять, что она здесь единственный грациозный лебедь, и если кто будет мешать ее танцу, того она сразу покалечит, так что все быстро от винта.
Что касается меня, то я волен творить на танцполе все, что душе угодно. Никакой официальной школы танца я не посещал. Учился танцевать на улицах. Мой стиль — комбинация из «Вестсайдской истории», «Лихорадки субботним вечером», «лунной походки» Майкла Джексона и Филли Фанатик. Также я заимствую некоторые движения из идущих по государственным каналам шоу этнических танцев. Двигать задницей — это все равно что удить рыбу на муху: заброс — подсечка — заброс — подсечка. Пам, пам, пам. Вот так, смотрите, девчонки. Парни, разойдись. Крути ею во все стороны, как последний кобель. Можно, как русские, пуститься вприсядку, или отчебучивать эфиопские буги-вуги, или топтаться, как Флинстоуны