Надо сказать, что это не первая находка: и раньше в браме и на окрестных полях находили реликвии той далекой битвы. Интересно то, что находки бывали только случайные: если искали, все словно пряталось под землю!
Знамя пронесли перед строем на пионерской линейке.
Его появление тревожило, волновало, бередило души.
Неужели никого не осталось из состава отдельного 60-го саперного батальона?
А все ж есть направление для поиска: батальон имел наименование Кавказского.
Пионеры разослали письма в редакции газет Закавказских республик и Северного Кавказа: может быть, откликнутся ветераны-саперы.
Метод оказался правильным.
Удалось узнать, что батальон хоть и именовался отдельным, но воевал вместе с 141-й стрелковой дивизией, той самой, которой командовал генерал Яков Иванович Тонконогов.
Пришло письмо из Дагестана от бывшего сержанта Данияла Гафизова.
Больно резанули по сердцам его слова:
«Половина моего тела осталась на родной мне украинской земле, я всегда сердцем там, где пролил кровь, где терял боевых друзей...»
Половина тела осталась...
Увы, это не образ, не фраза, не строка из дагестанской поэзии.
Даниял Гафизов вырвался из августовского окружения, участвовал в освобождении Украины от захватчиков и в наступательном бою получил тяжелое ранение, лишился обеих ног.
В дни празднования тридцатилетия победы над фашизмом прибыла в почтовое отделение Подвысокое посылка, на вес легкая, а все же не письмо, а именно посылка.
Школьники распечатали сверток. Оказывается, Гафизов прислал горсть дагестанской земли и тридцать зерен пшеницы, выращенной им на горном склоне, на каменистой почве.
Горсть земли и горсточка зерна — чтобы породниться.
Собрался совет музея. Постановили: тридцать полученных от ветерана зерен посеять на пришкольной делянке и возле братской могилы. Там положено сажать цветы, но пусть прильнут к граниту и колосья.
Невелик был первый урожай, но существует прекрасный закон зерна и закон сеятеля: в первый же август, как золотая ракета, устремился ввысь колос — могучий, четырехгранный, ровный, зернышко к зернышку, а если их сосчитать, в каждом колосе не меньше ста, значит, будет три тысячи дагестанских зерен на первый год, а на второй — триста тысяч, а на третий — тридцать миллионов.
Из первых трех тысяч отобрали тридцать полновесных гафизовских зерен и вернули в музей, чтоб хранились они как дорогой экспонат всегда. Говорят, зерно сохраняет жизнь свою тысячи лет. А всю прибавку замешали в семенной фонд колхоза «Дружба», так что теперь един подвысоцкий и дагестанский хлеб.
Переписка новых поколений пионеров с Гафизовым продолжается, а рассказ мой о сыне Дагестана, обладающем такой поэтической душой, пусть перейдет теперь в новую правдивую легенду — о лейтенанте запаса горьковчанине Петре Ивановиче Грищенко, проживающем ныне в городе Сухуми, потому что для его здоровья именно сухумский климат необходим. А для души ему было необходимо съездить на Украину.
...Петр Грищенко оказался в августе 1941 года в Подвысоком вместе со своим 283-м корпусным артиллерийским полком, поддерживавшим огнем 99-ю дивизию в нескольких боях, в том числе и в последнем. А отходили они от самой границы.
Ночью 5 августа артиллеристы гоняли взад-вперед по Зеленобрамской улице тягачи, рассчитывая, что противник примет их за танки, идущие на прорыв. А тем временем основная колонна прорыва покидала село, двигаясь по улице Богдана Хмельницкого. Отвлекающий маневр артиллеристов был просто вызовом огня на себя. Это — и, к сожалению, только это — удалось Петру Грищенко и его товарищам. Под обстрел себя подставили, но существенной помощи главным силам 6-й и 12-й армий не оказали, да и не могли тогда оказать.
Когда ситуация стала безнадежной и оставалось только погибнуть в рукопашной схватке, контуженный и раненный в голову двадцатилетний лейтенант закопал во дворе хаты, а точнее, в саду полевую сумку с документами.
Он закапывал сумку, а вокруг шла беспорядочная стрельба, от ее грома до срока срывались наземь яблоки с дерев... Старался запечатлеть в памяти это место, измерял взглядом и проверил шагами направление и расстояние — от угла хаты до места, где захоронена сумка.
Много тяжелого и страшного пришлось пережить Петру Грищенко, что вспоминать об этом. А все же ему посчастливилось быть в рядах тех, кто штурмовал Берлин весной сорок пятого.
Увы, после долгой кочевки по госпиталям в сорок седьмом году он вернулся домой без ног. (Высокая ампутация бедер — так было определено при выписке.)
Долгие годы собирался Петр Иванович посетить места, где завершились первые пять недель беспрерывного боя. Ему необходимо было вновь побывать здесь, его звала земля, где были зарыты и ждали его документы.
И вот на грейдере, ведущем в село и как бы разграничивающем поля и дубраву, опять появился «Запорожец» с ручным управлением. От Сухуми до Подвысокого близок ли путь? К счастью, осень стояла ясная, дороги твердые и не очень пыльные.
В селе он легко восстановил по памяти картину далекого сражения и нашел хату и сад, где ждала или не ждала его лейтенантская полевая сумка.
Второй раз познакомился он с хозяйкой хаты — оказалось, что зовут ее Ксенией Илларионовной, что фамилия ее Антошко и что фамилия эта и имя ее мужа — на обелиске памяти погибших граждан села Подвысокого.
Повспоминали, повздыхали, помолчали...
А потом нежданный гость попросил у хозяйки лопату и двинулся в сад. Он уже не мог теперь шагами измерить расстояние, война отняла эту возможность. Но точен глаз артиллериста, ошибиться он не мог.
А на том месте, именно на том месте, где он закопал полевую сумку, стояла, широко раскинув отягощенные словно светящимися плодами ветви, прекрасная и могучая яблоня.
Смутное, труднообъяснимое чувство овладело Петром Ивановичем. Оно было окрашено скорей радостью, чем печалью. Он забыл давно, как чувствуют землю ступнями ног, он ощущал ее тепло теперь всем телом, всем своим существом.
Правда, боли, в минуты особого волнения всегда мучившие ветерана, нахлынули с новой силой. У этих болей есть медицинское название — фантомные, то есть боли-призраки. Как могут болеть конечности, которых нет?
Грищенко отложил в сторону лопату. Нельзя ранить эту землю, нельзя потревожить корни прекрасного дерева, выросшего на его полевой сумке, да так, словно она и была тем зерном, из которого рождаются яблони.
Вот две истории о зернах и плодах. Мне кажется, я имею право объединить два случая и две судьбы, но не потому, что оба героя правдивой легенды приехали в Подвысокое на «Запорожцах» с ручным управлением.
А за то, что и Гафизов и Грищенко — люди такой трудной судьбы, мы ни у кого не будем просить прощения. В зоне, куда я привел тебя, читатель, в Зеленой браме, не найдешь легких судеб и веселых сюжетов...
Думаю, что можно назвать эту правду легендой, а героев ее — легендарными.
Центр узнал
Один винницкий журналист рассказал мне историю, что называется, гражданскую-прегражданскую, мирную-премирную, имеющую лишь косвенное отношение к поиску следов и фактов героизма и мужества воинов 6-й и 12-й армий. В областной газете было упомянуто имя бывшего партизана Николая Иосифовича Сидоренко. Газета сообщала, что он ныне кандидат наук.
Газета ошиблась, упомянув о «кандидатстве», фактов не проверила. Сидоренко действительно занимался научной деятельностью, медленно и трудно готовил диссертацию, но кандидатом наук он тогда еще не стал. Случай, скажем прямо, не такой уж существенный. Неужели поправку давать, писать письмо в редакцию? Прочтут и забудут? Газета живет один день...
Ошибка журналиста причинила прямо-таки страдания Николаю Сидоренко. Никогда и никому, кроме гестаповцев, не лгавший воин, военнопленный и партизан был выбит из колеи, сильно расстроен, чтоб не сказать — сражен наповал. Он выглядел лгуном, хвастуном, бахвалом! Вдруг подумают, что это он дал о себе неверные сведения!
Как исправить ошибку газеты, как спасти свою честь? В Виннице, с которой связано столько трудного и важного, хорошего и светлого, теперь и показаться нельзя!
Сидоренко принимает решение — не медлить больше ни минуты, самым срочным образом готовить и защищать диссертацию.
Он оставляет обжитое местечко в Москве и отправляется в далекий северный город Воркуту. Не на день, не на месяц. Всерьез и надолго. Через три года диссертация, основанная на глубоком изучении северных угольных месторождений, была готова и защищена. Ученые признали работу эту отличной, защита прошла триумфально.
Таким вот способом исправил Николай Сидоренко ошибку журналиста, о которой тот, наверное, давным-давно и накрепко забыл. Дело шло о чести: вместе с диссертацией защитил Сидоренко и свою честь.
Характерец, скажу я вам! Впрочем, среди людей, с которыми мне приходилось встречаться на дорогах послевоенного поиска, немало удивительных по своей чистоте и прямоте натур. Совесть и честь на первом месте, все остальное лишь мелочи и подробности.
Я познакомился с Сидоренко как раз тогда, когда он вернулся из Винницы. Теперь уж он мог спокойно ездить в края своей партизанской юности и прямо смотреть людям в глаза. Во всяком случае, он так считал. Он показался мне человеком, знакомство с которым облагораживает. Я узнал, что он снова москвич, что у кандидата технических наук кроме боевого ордена и партизанской медали теперь еще и пять медалей Выставки достижений народного хозяйства. (Это редкие, трудно достигаемые и высокие награды.)
Захотелось мне написать о мужестве ученого, о пребывании моего нового знакомого за Полярным кругом в угольном бассейне, но, когда мы встретились, оказалось, что нам до конца жизни, наверное, не хватит времени на одни только военные воспоминания.
Николай Сидоренко, как говорят, крепко сбитый, малого роста, удивительно спокойный человек с добродушной улыбкой. По моим представлениям, он еще не стар: встретил войну восемнадцатилетним, так что остается приплюсовать пролетевшие годы, и с возрастом все будет ясно.