— Напрасно они так! — Я внимательно озиралась по сторонам.
— На все есть свои причины. Зато сейчас мы в надежном месте. Никто не видел, как мы сюда входили. Ты в безопасности. Можно отдохнуть и подумать, как быть дальше.
— В безопасности?! — Внутри меня снова забурлил истерический смех. — Я больше никогда не буду в безопасности! Сама себя загнала в ловушку! Я…
Я все повышала голос; Танцовщица хлопнула меня по макушке.
— Говори шепотом! А еще лучше — думай перед тем, как что-то сказать.
Ее слова и поступки лишь подлили масла в огонь. Госпожа Тирей постоянно била меня. Теперь Танцовщица сделала то же самое. Кто она такая, что смеет поднимать на меня руку?
— Ты должна поесть, а потом поспать, — продолжала она. — Страхи и сожаление отвлекают тебя.
— Я ничего не боюсь! — закричала я.
Тихо, так, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать, она ответила:
— Сейчас ты боишься всего. По крайней мере, так должно быть.
Я опустилась на пол. Наконец, затихнув, я поняла, что на мне нет живого места. После неудачного падения со стены бедра и спина в ссадинах и синяках. На бегу я согрелась, но сейчас мы сидели неподвижно, и я быстро стала замерзать. Болела нога, которой я ударила госпожу Тирей в челюсть.
— У меня все болит, — тихо пожаловалась я.
— Поспи. — Танцовщица протянула мне кусок крошащегося сыра и пригоршню листьев.
Сыр оказался острым, пахучим, соленым, с голубой плесенью. Высушенные и скрученные капустные листья были смазаны внутри свиным салом.
Я так проголодалась, что все эти запахи показались мне райскими. Я быстро набила живот, но мне тут же страшно захотелось пить.
— У окна стоят бочонки, — сказала Танцовщица. — Они наполнены дождевой водой; возможно, вода застоялась. — Она снова склонилась надо мной. — Я должна идти, чтобы меня увидели. Никто не должен подозревать, что я имею какое-то отношение к последним событиям в доме Управляющего. Ты останешься здесь. Будешь сидеть совершенно тихо?
— Да, — пробормотала я с набитым капустой ртом.
— Как бы ты ни злилась и какое бы отчаяние ни испытывала, не топай ногами и ничего не швыряй. Утром на склад придут рабочие; они могут тебя услышать.
Я посмотрела на свои руки, полные недоеденных капустных листьев, и подумала: «Госпожа Тирей больше никогда не будет есть!»
— Да, госпожа.
— Как только все немного успокоится, я вернусь. Скорее всего, завтра ночью. Возможно, со мной придет и Федеро.
Сердце у меня екнуло — тогда я еще удивилась почему. В то время даже друзья казались мне обузой.
— Я буду сидеть тихо.
— Надеюсь. — Она погладила меня по голове. — Мы позаботимся о том, чтобы ты не голодала. Правда, не знаю, сколько нам осталось.
— Спокойной ночи, — сказала я, и она ушла.
Во сне пришли лишь воспоминания о смерти. Я не слишком хорошо сплю и по сию пору, но та ночь стала худшей в моей жизни. Не помню, видела ли я сны до того, как Федеро в первый раз увез меня от отца. Говорят, сны у малышей неотчетливы, как и их мысли, но это, скорее всего, неправда. Мои мысли были вполне отчетливыми даже в раннем детстве. Я точно знала, чего я хочу и чего не хочу.
Позже мне снилось прошлое, Стойкий, бабушка и мои детские игры в полях и канавах. Те сны были наполнены горечью потери и сожалением. Я становилась старше, и мое обучение делалось все сложнее; я часто видела во сне то, чем занималась днем, — бесконечные батоны хлеба выскакивали из печи, новые страницы книги появлялись перед глазами быстрее, чем я прочитывала предыдущие…
Однако в ту ночь я видела только одно: смерть. Может быть, я когда-то убила и бабушку? Кстати, отчего умерла моя мать?! Снова и снова голова госпожи Тирей прыгала, как мячик, после моего удара, и склонялась набок под неестественным углом. Я снова чувствовала идущий от нее предсмертный смрад, когда у нее опорожнился кишечник. Она испуганно дернулась всем телом, как будто не могла защищаться, как живой человек, пусть даже и нетренированный.
Сложно ли убить? Сложно ли умереть? Сколько есть способов, чтобы убить и умереть? Вот какие вопросы терзали меня в ту ночь. Утром, когда я проснулась, в голове сформировались готовые ответы.
Умереть можно по-разному — способов смерти столько же, сколько и способов жизни.
Убить можно по-разному — способов убийства столько же, сколько убийц, которые пробуют свои силы.
Все тело у меня болело, как будто по мне прошлась копытами одна из лошадей Управляющего. Ящик, на котором я спала, был отброшен в сторону, и я лежала на старом деревянном полу. Хотя я совсем не чувствовала себя убийцей, я знала, что я — убийца. А еще я знала, что когда-нибудь я тоже умру. Возможно, очень скоро, в зависимости от того, когда правосудие Управляющего меня настигнет.
Я с трудом встала на ноги, пошатываясь от усталости и внезапно навалившейся слабости. Страх и напряжение прошлой ночи взяли свое.
В тусклом оконце забрезжил рассвет. Похоже, грязное стекло не мыли целую вечность. Под моим присмотром служанки мыли бы окна до зеркального блеска…
Чердак был просторный, хотя высокий мужчина мог бы выпрямиться в полный рост только посередине, под самым коньком крыши. У стен лежало всякое старье — рамы от старых ткацких станков, всякие механические приспособления, названия которых я не знала. Все было покрыто толстым слоем пыли.
Найдя бочонки, я попила, набирая воду маленьким жестяным черпаком. Вода отдавала дегтем и песком. Но даже и такая грязная она освежила меня — ведь я всю ночь дышала сухим воздухом.
Мне нечем было облегчить жжение в порезанных щеках и ушах; нечем было успокоить растревоженное сердце. У меня не было еды, мне нечем было отвлечься. Не было ничего.
Целый день я лелеяла и пестовала свой гнев. Потом пришел Федеро. Я вздрогнула от удивления, увидев, как его голова показалась в люке.
— У рабочих сейчас обед, — объяснил он, отвечая на не заданный мною вопрос. Вид у него был озабоченный, а одет он был как простой портовый грузчик. — Я уже давно раз в неделю угощаю складских рабочих элем в таверне за углом. Никто не удивляется, когда я прихожу сюда.
— Ты теперь совсем не выделяешься из толпы… — Меня учили судить о человеке по одежде.
— Вот именно! — Федеро достал из кармана сверток. — Здесь солонина и холодная жареная картошка. Ничего лучшего я сейчас принести не могу. Ночью я вернусь вместе с Танцовщицей. Надо решить, что с тобой делать дальше.
— Вы ничего за меня не решите, — холодно ответила я. — Я сама решу, что с собой делать!
Мои слова его не обрадовали; вскоре он ушел.
Нет, никто ничего не станет за меня решать! Ни Управляющий, ни Правитель, ни торговец живым товаром и его подружка — пардайна. Остаток дня я обдумывала, как сбежать, куда направиться. Я поняла, что практически не знаю города и его окрестностей. Если бы я могла вернуться к Стойкому, я бы вернулась, но путь домой лежал через море.
В то время я даже не знала, как называется страна, где я родилась, не говоря уже о деревне, рядом с которой было отцовское поле. У меня не было ни денег, ни карт, ни практического опыта в чем бы то ни было.
Я поняла, что я просто сменила одну тюрьму на другую. На чердаке далеко не так удобно, как в доме Управляющего, зато гораздо опаснее. Гнев снова вскипел во мне, накрыл приливной волной. Пусть я освободилась от Управляющего, за меня все равно решают другие!
Зачем, зачем Федеро и Танцовщица исподволь развивали во мне стремление к независимости? Разве в неведении мне не жилось бы легче? Я могла бы превратиться в знатную даму и прожила бы жизнь, для которой меня купили.
Я решила, что не доставлю удовлетворения и им.
В ту ночь мои спасители вернулись с несколькими мешками. Я сразу догадалась, что в них запасы еды. Федеро снова вырядился простым рабочим; на Танцовщице была, как всегда, свободная туника. Танцовщица сложила мешки на полу, предварительно расчистив небольшой участок. Затем они с Федеро соорудили столик из двух ящиков и трех досок. Из одного мешка Танцовщица достала лампу под абажуром, а Федеро придвинул нам ящики поменьше, на которых можно было сидеть.
Вскоре мы расселись вокруг импровизированного столика. Между нами лежало несколько шишковатых морковок, связка сладкого лука и пригоршня маленьких ржаных булочек. Во время приготовлений они оба молчали. Я решила ни за что не заговаривать первой.
— Мы цивилизованные люди, — сказал наконец Федеро. — Мы сидим за столом, и перед нами лежит еда.
— Разделять трапезу — традиция моего племени, — добавила Танцовщица.
В их голосах я уловила отчаянное желание хоть отчасти возместить ущерб и возобновить нормальное общение.
Я молча глядела на них в упор.
Они не отводили взглядов в сторону. Федеро казался озадаченным, Танцовщица бросала на меня откровенно равнодушные взгляды. Во всяком случае, догадаться, о чем она думает, по ее лицу я не могла — все же она не была человеком. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
Я не выдержала первой.
— Она была корова, — сказала я на своем родном языке.
Федеро устало потер глаза.
— Через два года мы могли бы внедрить тебя во дворец Правителя! — вздохнул он.
Танцовщица кивнула:
— Надо было раньше догадаться.
— О чем догадаться? — спросила я.
Федеро посмотрел на меня в упор.
— Перестань говорить по-варварски, — сухо приказал он. — Мы в Медных Холмах.
— По-варварски?! — Я с трудом удержалась от крика. — Это вы… вы… — Я не знала, как на моем родном языке будет «варвары». Естественно, в детстве мне и не нужно было знать такое слово. — Звери! Вы — звери!
— Все могло измениться, — возразил Федеро. — С твоей помощью.
Танцовщица бросила на меня свой длинный, неспешный взгляд.
— Прошу, говори так, чтобы я могла тебя понимать. Иначе мы далеко не уедем.
Вначале мне не хотелось отвечать, но потом я вспомнила, что петрейский — и не ее родной язык.