— Ты знаешь, что тебе грозит смерть? — спросила матушка Аргаи, когда я быстро спустилась по водосточной трубе, осмотрев крышу.
— За что?
— Мы никому не рассказываем о приютах, даже членам других орденов нашего храма. У Клинков очень мало законов, и один из них гласит: о малых приютах запрещено рассказывать кому бы то ни было, кроме других Клинков. — Она склонилась к самому моему уху: — Запомни, Зелёная, однажды этот закон может спасти тебе жизнь.
Настал восьмой день. Мы снова вышли в город и патрулировали почти до ночи. Потом наш отряд впервые на моей памяти столкнулся с сопротивлением. Матушка Шестури вывела нас из подземелья за площадью Сломанных Мечей — в том самом месте, где я вылезла на поверхность после убийства Майкла Карри. Мы очутились в манговой рощице, которую я прекрасно помнила. Под деревьями на корточках сидела группа мужчин с обнаженными мечами в руках.
Я быстро сосчитала их: двенадцать. Судя по тому, как они держались, не меньше трех из них отлично владели мечом. Нас было шестеро. Я знала, что из-за малого роста я недолго выдержу в ближнем бою. В матушке Шиг я тоже не была уверена.
Видимо, матушка Шестури пришла к тому же выводу. Она тихо велела нам перегруппироваться. Я перешла на правый фланг и встала рядом с матушкой Шиг. У меня был только нож, который я в свое время отобрала у бандита; все посвященные Клинки носили мечи.
— Убирайтесь домой, ребята, — обратилась к ним матушка Шестури. — Ваши постели остывают.
Главарь небрежно взмахнул мечом:
— А, калимпурские женщины-воины! — Он говорил по-селистански с ужасным акцентом, хотя слова подбирал правильно. — А я уж думал, что вы выдумка! — Он обернулся к своим и что-то сказал им на незнакомом языке.
Те дружно обнажили клинки.
Матушка Шестури кивнула и бросила нам:
— Никто не должен уйти! — Тем самым она разрешала нам нарушать все мыслимые правила. Можно поражать любое место противника: лицо, сердце, кишечник. Колоть и рубить, как угодно, лишь бы убить врага.
Матушка Адхити первой вступила в бой. Трое противников попятились назад, заманивая ее в ловушку. Вот матушка Адхити преодолела определенную черту, и мышеловка захлопнулась. Я перестала следить за ней; к нам с матушкой Шиг, широко ухмыляясь, приближались двое. Они пересмеивались, явно считая нас легкой добычей.
Вдруг матушка Шиг подпрыгнула, широко разведя ноги, и обрушила свой меч на голову одного из нападавших. Она одним ударом разрубила ему голову. Воя, он упал на землю, а матушка Шиг прыгнула ему на грудь, давя каблуками ребра.
Его напарник, рыча, развернулся ко мне. Я выхватила нож из потайного места на боку. На нем была кольчуга, и я не попадала ему в сердце; пришлось бить ниже. Закричав от боли, он попытался нанести ответный удар, но я снова ударила его в бедро ножом и тут же лягнула в коленную чашечку. Матушка Шиг успела развернуться и ткнуть моего падающего противника мечом в ухо. Он дважды дернулся, суча ногами, и с хрипом умер.
Выдернув нож, я забежала в тыл разбойнику, который дрался с матушкой Аргаи — меня он так и не заметил. Я вонзила нож ему в почку — кольчуга заканчивалась выше. Видимо, разбойники не рассчитывали на то, что им придется сражаться с низкорослыми противниками. Матушка Аргаи воспользовалась короткой передышкой, чтобы перерезать горло второму нападающему. Третий разбойник успел рассечь ей плечо — глубоко, до самой кости.
Она зашипела, стиснув зубы, и рухнула на землю. Я подбежала к ее противнику и прикрыла ее своим телом. Удар пришелся мне в плечо. Он замахнулся другой рукой, в которой, оказывается, держал нож. Я боднула его головой в грудь — раз, другой — надеясь, что мне на помощь придет матушка Шиг.
Она в самом деле пришла ко мне на помощь: набросилась на разбойника сзади и сломала ему ту руку, в которой он держал меч. Громко вопя от боли, он упал рядом с матушкой Аргаи. Та перекатилась на бок и вонзила кинжал ему в шею под подбородком.
Вскоре все было кончено; мне казалось, что схватка длилась всего один миг. Восемь нападавших из двенадцати были мертвы, один умирал, громко и хрипло булькая. Трое еще дышали до тех пор, пока им это позволяла матушка Шестури.
Раненная в плечо матушка Аргаи лежала на земле. Из раны обильно текла кровь. Два пальца матушки Гиты висели на лоскуте кожи. Она молча поставила их более-менее на место и туго перевязала полоской материи.
Я стащила плащ с одного из умирающих и начала перевязывать плечо матушке Аргаи. Матушка Шестури что-то приказала матушке Шиг; та бросилась бежать.
Раненым Клинкам обязаны были помогать все калимпурцы, даже уличные воришки. Вскоре после того, как закончилась битва, в роще появились люди. Матушка Шестури отобрала с полдюжины крепких мужчин и велела им сломать шеи выжившим.
Только тогда я сообразила, что меня тоже ранили. Весь мой левый рукав пропитался кровью. Левая сторона совсем онемела.
Матушка Гита присела на корточки рядом со мной; когда она дотронулась до моей раны здоровой рукой, я чуть не потеряла сознание от боли.
— Молодец! — сказала она и начала втирать мне в рану грязь.
«Грязь?!» — удивилась я.
Вокруг меня закружился мрак.
— Мы патрулируем весь город, но никто не знает, где нас искать, — сказала мне матушка Шестури три дня спустя.
— А почему? — промямлила я.
— Если мы нигде, значит, мы повсюду. Ты, Зелёная, в ту ночь была повсюду.
— Кто они такие?
— Те, кого мы убили? — Она мрачно улыбнулась. — Никто! Ничтожества! Любители поживиться тем, что им не принадлежит. Мы наткнулись на них случайно.
— Тогда… какое нам до них дело?
Матушка Шестури взяла меня за руку.
— Все, что касается Калимпуры, касается и богини Лилии. Если город страдает, страдает и она. Защищая всех, мы защищаем себя.
— В роще мы убили двенадцать человек! — Внутри у меня все сжалось.
— Да, — ровным тоном ответила она.
Раненых добили… Жалеть ли их?
— Прошу вас, — сказала я, — мне нужно двенадцать черных свечей и двенадцать белых. Спички. И, если вы знаете, их имена.
— У нас так не принято.
— Зато у меня принято, — не сдавалась я, чувствуя, как постепенно закипаю.
Матушка Шестури вздохнула:
— Поступай как знаешь.
Дожидаясь, пока мне принесут свечи, я размышляла о природе души. У меня над головой в палате исцеления кружил маленький вихрь, как будто богиня хотела мне что-то сказать. Я пристально всматривалась, ища ее повсюду.
— Я хочу в порт. Может быть, что-нибудь услышу там о Медных Холмах. Мне надо узнать, по-прежнему ли там торгуют детьми…
Ответом мне послужило молчание.
Десять мучительных дней ушло на то, чтобы зажила рана на левом бицепсе и я снова могла поднимать левой рукой тяжести. Обряд со свечами не принес мне ни умиротворения, ни облегчения, и все же я почувствовала себя лучше. Я наблюдала за тренировкой молодых претенденток в орден Клинков. Пока я сама не могла тренироваться, я проводила время на храмовой кухне: диктовала рецепты и пробовала результаты чужих кулинарных опытов.
— Суховато вышло, — отозвалась матушка Кухарка о жарком из ягненка, — но можно его усовершенствовать.
В храме Лилии больше всего ценили мою выпечку.
Кроме того, я ежедневно совершала вылазки в порт в своем маскарадном костюме. Кожаная полумаска выглядела немного театрально, зато никто не видел моих шрамов. Кроме того, маска отвлекала внимание от моего петрейского акцента — мне так и не удалось полностью отделаться от него.
Для прогулок по питейным заведениям нужны были деньги. Хотя Клинки никакого жалованья не получали, не говоря уже о претендентках, храм Серебряной Лилии был очень богат. После битвы в манговой роще подопечные матушки Шестури приняли меня и дали всем понять, что я нахожусь под их защитой. Ни у кого после этого не возникало желания посмеяться над моими странными причудами.
Вскоре я стала завсегдатаем в «Упавшем топоре». Кроме того, я часто проводила время в винных забегаловках, которые назывались «Сосок Риштры», «Три швартовные тумбы» и «Пробка». В самом начале своих похождений я получила кличку. Ее придумал владелец «Упавшего топора».
Как-то я приходила туда несколько дней подряд с мешочком медных пайс и серебряных монет.
— Здорово! — приветствовал меня владелец. — Никак, Костолом вернулся! Должно быть, наше пойло пришлось тебе по вкусу!
— Забористая штука, дружище. — Из-за раненой руки у меня сел голос, что сейчас было мне очень полезно. Наверное, кабатчик принял меня за младшего сына какого-нибудь богача, который шатается по всему городу и прожигает жизнь.
— Сегодня налью тебе кое-чего получше, — громким шепотом предложил хозяин. — Ты ведь теперь у нас постоянный клиент!
— Угу, — буркнула я.
Жена хозяина с улыбкой поднесла мне чашу. Когда-то она, несомненно, была красавицей, но сейчас ее портили обкусанные губы и щербатый рот.
— Вот твое пиво, Костолом. — Она игриво подмигнула мне.
Флиртовать с младшим сыном знатного калимпурца в самом деле имело смысл: часовое свидание принесло бы ей больше денег, чем несколько месяцев нудной, тяжелой работы за барной стойкой.
Я улыбнулась; она увидела, как блеснули мои глаза под маской.
Пиво в самом деле оказалось не таким противным, как в прошлые разы. Пилось легко; время от времени приподнимая накидку и глотая пенный напиток, я прислушивалась к разговорам.
С тех пор как я начала обходить портовые кабаки, я поняла, сколько кораблей из разных стран заходит в Калимпуру. Очень многие иноземные моряки и торговцы сносно изъяснялись на селю.
Конечно, особенно внимательно я прислушивалась к петрейцам. Несмотря на то что я провела на родине уже не один год, я по-прежнему говорила по-петрейски лучше, чем на селю. Кроме того, я немного понимала по-ханьчуйски и быстро научилась распознавать смагадскую скороговорку. Каждый день мне приходилось слышать разговоры на дюжине других языков.
Я бы ни за что не выучила их все.
Важнее всего для меня были селю и петрейский. Селистан и Каменный Берег в равной степени несли ответственность за торговлю живым товаром; по крайней мере, мне так казалось. Я обещала себе когда-ниб