Было всего одиннадцать утра, когда мы добрались. Мы припарковались вдали от дома, под воротами которого непривычно развернулся целый парк автомобилей – свежевымытых, блестящих, готовых похвастаться жизнью перед остальными.
Там были все родственники Реби в полном составе. Родственники, которых вы едва знаете и которых видите только тогда, когда кто-то рождается, женится или умирает: люди свадеб и захоронений.
Там были две тети Реби, бабушка, еще живая, но лишенная всякого интереса к жизни, которая сидела у гроба, не понимая, что происходит. Была сестра Реби, ее младший брат, племянники…
Были и друзья семьи, стоящие в сторонке со слезами на глазах, взявшие на себя роль плакальщиц. Со слезами, совсем не похожими на те, что проливала Сусанна, когда муж, держа ее за руки, хлестал ее ремнем по лицу или по спине, пока она не упадет на пол.
После всех соблюденных формальностей, после всех высказанных соболезнований, грустных выражений лиц и потрясений, охвативших старух оттого, что траур с каждым днем становится все меньше похож на траур, настал тот неловкий момент, когда, как это принято в деревне, нужно было решить, кто же понесет гроб до церкви на плечах.
Я окинул взглядом толпу и пришел в уныние от увиденного: средний возраст большинства мужчин – женщин по традиции всегда исключали – составлял около шестидесяти лет. Было человека четыре, которым можно было дать на вид лет по пятьдесят. И среди всего этого стоял я, предвкушая худшее.
– Простите, молодой человек, – услышал я позади себя.
Я не хотел оборачиваться и сделал вид, что ничего не слышу.
Я хотел все забыть, спрятаться, пробраться между людьми и исчезнуть, потому что прекрасно понимал, что означает это «Простите, молодой человек». Я искал взглядом Реби, как утопающий ищет спасательный круг, но она была слишком далеко. Я не мог добраться до нее раньше, чем это «простите» снова раздастся в мой адрес.
– Простите, молодой человек, вы не могли бы помочь?
Я весь покрылся испариной, не в состоянии придумать веского оправдания. Я повернулся и тут же понял, что совершил огромную ошибку.
Как странно, что мне вспоминаются такие моменты сейчас, когда я иду по обочине совершенно незнакомой мне дороги к месту, которое никогда не видел. Я иду один с рюкзаком за спиной навстречу одиночеству. Я мог бы сбежать тогда, как сделал это сейчас, но почему-то повернулся.
Меня окликнул мужчина лет пятидесяти, коренастый, в черном костюме и с седыми волосами. Его сопровождали двое, не хватало только одного – меня. Я оглянулся в поисках замены, но так и не увидел никого, даже Реби.
Все трое подтолкнули меня в сторону гроба.
– Раз, два и… три!
Мы слаженно подняли Рохелио вверх. Я перестал искать Реби и стал действовать наоборот: прятаться. Прятаться за гробом, прятаться от взглядов, особенно от ее взгляда. Мы вышли из дома, прошли несколько метров, и, когда уже оказались на улице, направившись к церкви, я увидел ее. Она тоже увидела меня, и по ее глазам я понял, что она искала меня. Я заметил, что она была готова подойти ко мне, вырвать меня из-под гроба, оставив его висящим в воздухе.
Мать схватила ее крепко за руку, успев вовремя остановить. Но позже уже не смогла, позже уже никто не мог остановить ее… всякий раз, когда я вспоминаю тот момент…
Я шел в тот день, как иду сейчас: один, с ношей на плечах, неторопливой и грустной походкой, едва переставляя ноги, в которых совсем не осталось сил.
Я не мог оторвать глаз от земли, я прошел десятки метров, совсем не узнавая их. Я позволил себе забыть обо всем. Казалось, что церковь была так далеко… а я был таким одиноким…
О том, что мы приближаемся, я мог догадаться только по шепоту людей, по приглушенным шорохам. Вся деревня была там, перед церковью: местные пьянчужки, старики со старушками, одетые исключительно в черное монашки, близкая и дальняя родня, чьи-то бегающие дети, лающие собаки… и священник. И, конечно же, да простит меня усопший за такие слова, главный герой – центр притяжения всех взглядов.
Мы вошли, и за нами проследовали родственники.
Тишина.
Мы вошли вчетвером – или все-таки впятером – в окружении людей, занявших первые ряды в церкви, чтобы поставить гроб на специальный постамент.
Я снова попытался найти взглядом Реби. Она сидела в последнем ряду, издалека глядя на меня, прямо в глаза. По проходу сбоку я подошел к ней и сел рядом. Упреков не было.
Тишина.
Священник встал перед аналоем, медленно поднял голову, оглядел присутствующих и перешел сразу к делу:
– В очередной раз смерть родственника и друга собрала нас всех вместе, чтобы помолиться и сказать ему последнее «прости». Потеря любимого человека – это тяжелый удар, который наносит нам жизнь. Нам не хотелось бы расставаться с ним, поэтому данное прощание столь печально и болезненно. Для нас, верующих, пред лицом смерти всегда светит луч надежды и утешения. Это происходит потому, что мы верим в Бога, который страдал и умер, но прежде всего, мы верим в Бога, который воскрес и теперь живет рядом с нами.
Речь продолжалась еще несколько минут, пока слова «помолимся же, братья и сестры» не заставили Реби, родителей Реби, пожилую сеньору, страдающую от жуткого артроза, верующих, неверующих, старика с тростью и одного из тех мужчин, что надорвал себе спину под тяжестью гроба, встать, чтобы затем снова сесть и слушать дальше.
Священник продолжил:
– Господь не дает нам объяснений о таинстве смерти, мы почти ничего не знаем об этом. Но знаем, сколько сделал он для нас при жизни. Он сам хотел умереть, как умираем мы… И это лучший урок, который он мог преподать нам, чтобы развеять наши страхи перед печальной реальностью смерти…
Он говорил и говорил, и я, как и большинство присутствующих – за исключением Реби, в чем была главная проблема – давно абстрагировался от происходящего.
Я занялся рассматриванием чужих голов и тел, думая о своем и лишь изредка обращая внимание на монолог.
– Свет проведет вас по пути надежды… Христианин – это паломник, идущий к определенной цели… Тот, кто хочет спасти свою жизнь, потеряет ее, но тот, кто потеряет свою жизнь ради меня, обретет ее…
После бесконечных приседаний вверх и вниз, от которых еще больше начали хрустеть кости всех присутствующих, после всех прослушанных, но неуслышанных слов проповеди, которые повторялись и повторялись, как заезженная пластинка, меня вдруг разбудило ворчание. Я встрепенулся, предчувствуя бурю. Я взял ее за руку, и она отдернула ее, я посмотрел ей в глаза и увидел в них бушевавший огонь. Мне стало страшно.
Я не виню ее. Виноваты были целиком и полностью они: он и Он, оба. Один – потому что считал, будто знает, что думает Он. Другой – потому что никогда не был рядом, никогда ничего не говорил, никогда даже не приходил посмотреть, как тут всем живется. Виноваты были они, а не Реби. Они были безответственными. Реби – просто расстроенной.
Священник углубился в христианские обобщения, не понимая, не зная, не поинтересовавшись о том, кто лежал перед ним в гробу. После прочтения нескольких цитат из Евангелия пришла череда фраз, которые привели к катастрофе.
– …он умер и воскрес за нас, мы уповаем на Тебя, Господи… на Иисуса Христа, Господа нашего. Не бойся, Рохелио, Христос умер за тебя, и в Его Воскресении ты был спасен. Господь защищал тебя при жизни, вот почему… Молимся… Тебе, Отче, мы вверяем душу брата нашего Рохелио с твердой надеждой на то… Мы благодарим тебя за все дары, которыми Ты одарил его на протяжении жизни… Но Господь не сказал последнего слова. Наоборот, его последними словами были не «умер», а «живи, живи вечно!» Смерть – это всего лишь прощание с бренной жизнью. Он ждет нашего брата Рохелио с распростертыми объятиями, чтобы он продолжил там, в Раю, счастливую жизнь вместе со своей семьей, женой и друзьями.
– Нет, только не вместе с его женой!
Вся церковь погрузилась в тяжелое молчание. Все вокруг смолкло. Смолкли церковные лавки, деревянные статуи ангелов, золотые украшения. Смолкли цветные витражи только для того, чтобы услышать Реби, вскочившую с места и начавшую, как вулкан, выплескивать наружу все, что так долго копилось внутри:
– Этот человек, о котором вы тут говорите, был не более чем уродом, жестоко избивавшим мою тетю! Моя тетя умерла и была похоронена с одним глазом только потому, что второй он выбил ей пряжкой от своего ремня! Этот человек потратил всю свою жизнь на алкоголь, сигареты и шлюх, после которых он возвращался домой и начинал издеваться над своей женой. Вы знали об этом? – она остановилась, и голос ее раскатистым эхом сотряс стены церкви: – «Вы знали об этом? Вы знали об этом? Вы знали?..»
Несколько секунд, которые мне хотелось растянуть как можно дольше, никто ничего не говорил: дети перестали плакать, старики не осмеливались кашлять, мне даже показалось, что статуя Христа смущенно опустила голову…
Все уставились на нас, кроме, пожалуй, священника, который стоял и смотрел в пол, желая провалиться под него.
– Это его там ваш Бог примет с распростертыми объятиями? – угрожающе спросила она священника. – Ну тогда передайте им, чтобы ни один, ни второй не приближались к моей тете!
На этом она успокоилась, и все закончилось.
Она опустила голову, схватила меня за руку, и мы направились в сторону выхода.
Последние слова все еще звучали под сводами церкви, пока мы выходили на улицу.
Мы вырвались из оков одного из самых темных молчаний в нашей жизни, оставив после себя церковь, переполненную ошеломленными людьми, священника, не знавшего, что сказать, и целую деревню, которой теперь было о чем поговорить.
Мы сели в машину и поехали домой. Едва мы выехали за пределы деревни, Реби взорвалась – она рыдала так сильно, как я никогда еще не видел. Дрожа от нервов, как девочка, она цеплялась за собственную печаль. Из ее глаз хлынули тысячи слез – слез победы, печали, ярости и отчаяния, которые вместе с тем душили ее.