Дон Рафаэль, а с этого момента снова Рафа, вошел в кабинет, снял пальто, занавесил все окна и сел в свое черное кожаное кресло. То самое кресло, с которого он столько раз угрожал мне. То самое кресло, сидя в котором он уволил Хави. То самое кресло, сидя в котором я увидел пластиковый стаканчик с отпечатком фиолетовой помады.
Двадцать минут двенадцатого: подключены два пользователя, значит, был кто-то еще.
Рафа взял мобильный телефон и сказал в трубку всего пару слов. Я подумал, что фразы типа «Можешь подниматься» было вполне достаточно. Он выключил верхний свет и зажег стоящий рядом со столом торшер. Он стал ждать, как ждали и все остальные. Три пользователя подключены.
Через десять минут – ровно столько, сколько может понадобиться любому человеку, чтобы подняться с улицы в кабинет – в дверях появилась женщина.
Стоя спиной к камере, она сняла сумочку и пальто, оставив их на одном из стульев. Она была высокая, стройная, в мини-юбке, черных чулках и с собранными волосами.
Будучи все еще спиной к камере, она шагнула ему навстречу. Он сидел в том же кресле, с которого кричал на меня в последний раз.
Вдруг походка показалась мне знакомой, и я занервничал. Мне захотелось остановить все это, мне захотелось, чтобы она никогда не оборачивалась, чтобы во всем здании отключился свет и мир погрузился в кромешную тьму.
Я перебрал в голове тысячу способов, как выключить камеру, но это было невозможно. Я и не думал о том, что вдруг захочу отменить эту месть, что вдруг пожалею о том, что сделал, или, вернее сказать, что моя совесть заставит меня вдруг раскаяться. Я намеренно сделал все так, чтобы никакой добрый ангел, спустившийся на мое плечо, не позволил мне, дрогнув, отступить. Я посмотрел на подключенных пользователей: десять. У меня дрожали руки, дрожали ноги, но больше всего дрожало мое сердце.
Я мысленно собрал чемодан для своего побега. Далеко, очень далеко, где никто меня не знал, где никто не мог сказать: «Вон та сволочь, что испортила кому-то жизнь».
Спустя несколько минут, в течение которых казалось, что они просто разговаривают, Рафа поднялся с кресла и подошел к ней. Он сел на стол и медленно расстегнул брюки.
Она протянула к нему руку, и ее рот сделал все остальное. Это длилось довольно долго: она была занята делом, а он широко улыбался на камеру, направленную прямо на него. Пятнадцать пользователей.
Рафа протянул руки, чтобы снять с нее блузку и расстегнуть бюстгальтер. Он взял ее за плечи, поднял, и они поменяли положение: он повернулся спиной к камере, а она села на стол, глядя прямо в камеру, глядя на меня, даже не подозревая об этом. И я увидел ее лицо, мы все увидели ее лицо, и я понял, что ошибся во всем с самого начала.
Они начали двигаться, цепляясь друг за друга.
Полночь: двадцать два пользователя. Слух быстро распространялся, как я подумал, по мобильному телефону.
Не переставая двигаться, Рафа сбросил с себя рубашку, обнажив мускулистый торс. Это продолжалось более двадцати минут. Я не хотел смотреть, но и не мог это не видеть. Они несколько раз меняли позиции: она над ним, он над ней…
Спустя чуть более получаса Рафа, женатый человек, отец двоих детей, бывший наследник огромного состояния, уселся в черное кресло, усадив к себе на колени некую Сару, которая просто хотела забыть о потере своих двух Мигелей, которая хотела забыть одинокую жизнь, поджидавшую ее дома. Сару, которая всего несколько дней назад вышла слишком счастливой из его кабинета после того, как он вызвал ее, чтобы извиниться. Сару, которая не обратила ни малейшего внимания на письмо, в тот день пришедшее ей на электронную почту.
Время бежало, и, наконец, все закончилось.
Сара оделась, они оба оделись.
Не было ни поцелуев, ни объятий, ничего.
Сара вышла из кабинета.
Тридцать пять подключенных пользователей.
Рафа остался на месте, расставляя все по местам, пряча любые улики… не зная, что в этом уже не было никакой необходимости, потому что это был последний день, когда он сидел в своем кабинете. Это был последний день, когда он сел за руль своего «Ягуара» и отправился в особняк, чтобы лечь спать с той, с которой спать не хотел.
Несколько минут я неподвижно сидел в кресле, из глубины которого наблюдал за тем, как разбиваются две жизни.
Потом я взял ключи и вышел из дома.
Я вошел в лифт и спустился в кладовую.
Там, среди всех воспоминаний, я взял свой рюкзак, оставив другой – синий, который когда-то принадлежал Реби – брошенным.
Я снова поднялся наверх, упаковал все, что было необходимо, чтобы мы смогли отправиться в это долгое путешествие вместе – мое чувство стыда и я.
Через интернет заказал билет на поезд.
Суббота, 27 апреля 2002
В ту пятницу, то есть вчера, я бросил свою жизнь.
Вот уже три часа я бреду между деревьями, землей и облаками, не состоянии понять, когда же настанет конец этому путешествию. Мне кажется, что оно скоро должно закончиться, но я не уверен. Тропа, которая до сих пор легко убегала вверх, все больше и больше превращается в крутой подъем. Моя решительная походка тяжелеет с каждым шагом.
Я поднимаюсь в надежде, что отыщу наверху свое первое пристанище на этом пути без конца и края. И пока я медленно взбираюсь вверх, ночь следит за мной, окружая одиночеством незнакомых мест.
Как далеко остался теперь оглушительный шум большого города, дым, мечтавший стать утренним туманом, который окутывал нас каждое утро, движение машин, отодвигающее нас на второй план, скорость рутины, замаскированной под жизнь. Как далеко сейчас все это и в то же время как близко в моих воспоминаниях.
Я вспоминаю свою жизнь, как будто она уже давно стала историей, будто она уже давно осталась в прошлом. Я говорю о ней исключительно в прошедшем времени, пытаясь забыть, что все закончилось только вчера. Я пытаюсь обмануть свой разум, пытаюсь заставить себя поверить, что все это случилось давным-давно, что у меня не было другой жизни, кроме той, вслед за которой я иду сейчас, поднимаясь вверх между деревьями, землей и облаками.
Надежда на пробуждение
2008
Прошло уже шесть лет с тех пор.
Возможно, это не слишком много… Возможно, уже достаточно.
Вот уже несколько месяцев я подумываю о том, чтобы написать обо всем, что произошло тогда, в 2002 году, когда я заново родился. Мне нужно описать свою жизнь после пробуждения, которое стало началом двух жизней. Я не стоял тогда на краю обрыва, потому что уже давно достиг дна. Я стоял у края долины падения и надежды, раскинувшейся между желанием жить и чувствовать и не имеющей ни истории, ни горизонта.
Я снова начал писать свою историю в тот день, когда, сев в поезд, а потом в автобус, часами бредя по горам, я достиг той точки, что стала точкой отсчета для новой жизни, моей жизни.
На следующий день в этом странном месте я проснулся.
Да, я проснулся – прекрасное название для дневника.
Воскресенье, 28 апреля 2002, 6:00
Я проснулся – всего за мгновение до того, как открыл глаза – со странным чувством неуверенности, рядом с неизвестностью, которая, как я понял, находилась рядом со мной всю ночь. Я чувствовал, как расширяются мои зрачки, распахиваются ресницы, как тусклая, напряженная, жестокая темнота с силой обнимает меня так, как не обнимал еще никто другой. Я лежал неподвижно на кровати, которая, как я сразу понял, была не моей.
Мои чувства, усыпленные столькими годами рутины, блуждали по незнакомому им пространству. Я лежал напуганный, погруженный в пучину спутанных чувств, позволяя времени плавно течь мимо меня и не понимая до конца, где я вообще нахожусь: сплю ли я еще или уже проснулся.
Я посмотрел на часы: ровно шесть часов утра.
Полежал еще какое-то время – бессчетное множество минут – пока ожидание не подарило мне легкую дымку света. То была ясность, пронзенная страхом. Высота, отделявшая меня от потолка, казалась какой-то неправильной: она была ничтожной. Я вздрогнул, затаив дыхание и оцепенев от воспоминаний.
Медленно вытащил правую руку из-под одеяла и быстрым движением вытянул ее вверх, над головой. Глухой удар: дерево. Я едва не вскрикнул от боли и тут же спрятал руку обратно. Слишком маленькое расстояние. Я представил себя внутри какой-то ниши одиноким, забытым, мертвым. Как в моих самых страшных кошмарах: погребенным заживо. Течение времени открыло для меня новые рельефы, новые измерения, новые воспоминания. Тем не менее я продолжал лежать без движения, боясь пошевелить хоть одним мускулом, парализованный от страха.
Неподвижный, обессиленный и растерянный, понимающий, что уже достаточно светло для того, чтобы открыть глаза, я стал искать точку опоры в иных измерениях. Я начал прислушиваться к собственному дыханию: к ускоренному прохождению воздуха через нос, открытию и закрытию каждого протока, к подвижности моих легких… За вздохами последовало множество запахов: влажной древесины, не так давно покрытой лаком, грязной одежды, хранящей на себе следы усталости и отдыха одновременно, боли и в то же время спокойствия, жизни.
Следующим пробудился мой слух: чужие звуки, звуки, затерявшиеся внутри какой-то незнакомой тишины. Человеческие звуки: приближающиеся и удаляющиеся в воздушных слоях, единство дыхания, такое далекое и почти касающееся меня, нежное, как у ребенка, и в то же время прерывистое, затрудненное, как у больного, как у старика, который изо всех сил пытается ухватить как можно больше кислорода, чтобы еще хоть ненадолго продлить свою жизнь.
Я искал объяснение необъяснимому, анализировал запахи и звуки, но ничего не приходило в голову. Сделал глубокий вдох, заметив лишь отсутствие привычных вещей: спешки, шума, света… Неужели я забыл, что с сегодняшнего утра все вчера будут так непохожи на все предстоящие завтра?
Я был сбит с толку и потерян. Это было первое, что я испытал. В тот день – в ту ночь – я слишком долго блуждал между бодрствованием и сном, по тонкой ниточке моего детства.