Ухватившись за дерево, сделал настолько глубокий вдох, насколько это было возможно.
Посмотрел вниз.
Посмотрел вперед.
Оттолкнулся одной ногой и продолжил считать.
Тысяча шагов – таков был уговор. Еще один километр, и я позволю себе упасть.
530, 531, 532, 533, и опять остановился.
Отдышался и продолжил идти вперед.
«Тысяча шагов», – напомнил я себе.
710, 711, 712, 713, и вдруг я замер.
Я до сих пор не могу объяснить себе причину. Я мог бы сделать семьсот четырнадцатый шаг и даже не обратить внимания. Но в ночи, под проливным дождем, остатки детских воспоминаний заставили меня остановиться. Может, мне повезло, потому что я шел, а точнее, блуждал, уткнув взгляд в землю. Может, мне повезло, потому что я шел по левой стороне дороги. А может, это было простым совпадением.
Остановившись, я увидел, что справа от меня луна отражается в плотине, обнесенной металлическим забором, а слева небольшая дорожка уходит куда-то вверх. Дорожку, обозначенную забором из толстых деревянных столбиков, выкрашенных тусклым изношенным знакомым цветом, я тут же, к своему стыду, узнал.
Я стоял в замешательстве, окунувшись в какое-то безвременье, разделявшее два отрезка моей жизни. В этом заборе теплилась надежда не уснуть той ночью в грязи. По нему я вычислил и расстояние, оставшееся до Эспота: тысячи и тысячи шагов. Выбора у меня не было. Сама судьба протягивала мне руку, и отказ от ее помощи привел бы к новому падению в грязь и безысходному сну посреди дороги под проливным дождем в объятиях холода.
Я повернул налево, чтобы оказаться в том месте, куда не хотел идти. Я шел по пути, который вскоре должен был привести меня к самому сердцу боли – к ней самой.
Следуя по дороге, я мысленно желал, чтобы в доме никого не оказалось. На самом деле, застать кого-то в доме в будние дни было практически невозможно, но я шел в преддверии первого мая. Мой путь был пронизан воспоминаниями: ветви деревьев, стучащие по крыше машины, подъемы ног на каждой выбоине, громкий смех при виде лица матери Тони, облако пыли, преследовавшее нас, но никогда не догонявшее, предвкушение того, что мы вот-вот доедем…
Несмотря на проливной дождь, мне не потребовалось много времени, чтобы разглядеть вдали созвездие фонарей, поначалу хаотичное, не позволяющее точно определить количество горящих звезд, от которого зависело все. Первые две, самые большие и самые близкие, те, что у входа, ничего не значили. Но вот остальные… в них был ключ ко всему: во-первых, к моей надежде, во-вторых, к моему позору.
Я добрался, еле волоча ноги, до невысокой ограды. Внутри показались еще три огонька. Все три. Значит, они дома.
Я остановился, намереваясь развернуться, но это был лишь мимолетный порыв. Дождь продолжал лить как из ведра, ноги были в грязи, а рук я уже давно не чувствовал. Пальцы сжались так, что мне казалось, я потерял их навсегда, подошвы ног болели от каждого шага, а колени… они были на грани разрушения.
Я заметил – и это единственное, что ясно запомнилось о том моменте, – внутреннюю борьбу между телом и разумом. Я хотел отступить, развернуться и убежать оттуда, но тело не позволило сделать этого, заставив идти только вперед. Именно ноги, вопреки всем внутренним возражениям, заставили меня сделать первый шаг.
Прислонившись к маленькой калитке, я толкнул ее: она тут же распахнулась. Я потерял равновесие, и вес рюкзака довершил остальное: я оказался в месиве из грязи и травы.
Попытался подняться, но рюкзак весил слишком много. Лежа на земле, я попытался освободиться от этого груза: согнулся, перекатился на бок и, выпутавшись из оков, бросил его прямо там.
Цепляясь руками за калитку, чтобы подняться, я начал тянуть себя вверх. Один рывок… и вот я стоял, не чувствуя ног. Около пятидесяти шагов, не более – меня от спасения отделяло крошечное расстояние. Через нескольких минут я мог стоять перед домом, который когда-то отчасти был моим.
Дождь будто пытался смыть мое тело с лица земли, заставляя ноги подкашиваться все сильнее. Я плакал от боли, от беспомощности, от истинного отчаяния. В пятидесяти метрах ждало укрытие, а я не мог пошевелиться. Снова упал на колени, потом на четвереньки, а потом мое лицо встретилось с землей. Я опустил голову в грязь. Глаза, рот и нос – все погрузилось в мокрую жижу. Приподняв голову, я еще раз посмотрел вперед: пятьдесят метров – это слишком много. Я позволил себе упасть.
Я погружался в сон и тут же просыпался. Просыпался на мгновение и тут же проваливался в забытье. И так продолжалось долго, пока я лежал вниз лицом в грязи, чувствуя всем телом мокрый дождь, отказывавшийся от перемирия.
Я медленно приподнял голову. Открыл залипшие грязью глаза. Посмотрел в сторону дома. Пятьдесят метров, по моим подсчетам. Слишком много, по моим подсчетам.
– Помогите! – закричал я, ощущая вкус грязи во рту.
– Помогите! – хватаясь обеими руками за страх.
– Помогите! – и это было в последний раз, и никто меня не услышал.
Несколько мгновений я пробыл в бессознательном состоянии. А потом, как и много лет назад, я сделал усилие и забрался на проволоку. Спокойно. Главное, не смотреть вниз, потому что внизу нет страховочной сетки. Спокойно. Вдох, медленный выдох. Спокойно. Одна нога вперед. Осторожно. Теперь другая. Осторожно. В конце концов, это не последнее мое представление. И я не упал.
Я нашел силы там, где только и оставалось их искать в такой момент: в ненависти. Несмотря на то что я уже добрался до другого конца проволоки, я знал, что не встречу там противника, потому что уже был повержен.
Единственный вариант отмщения – добраться до двери. Там я мог встретиться с ними лицом к лицу. Я не хотел доставлять им удовольствие подбирать меня, как брошенную собаку, среди воды, грязи и одиночества. Я должен был добраться до двери.
Снова встав на четвереньки – подняться в полный рост не представлялось возможным, – опираясь на колени и ладони, я переносил свое мокрое тело. Я полз, и полз, медленно продвигаясь навстречу отмщению.
Там, я должен был встретиться с ними там, возле двери. Дождь не переставал.
Слева я различил то, что осталось от старых качелей: измученная, потертая веревка, которая из последних сил держала накренившуюся доску. Ветер раскачивал ее, как раскачивал нас в те далекие времена, когда годы были еще не властны над нами.
Охваченный воспоминаниями, я добрался до крыльца: до двери оставалось всего три ступеньки. Я оперся руками о первую и пополз вверх. Толкаясь локтями, грудью, коленями, душой, я поднимался, как жалкий червь, к двери, отделявшей прошлое от настоящего.
Вторая ступенька.
Третья ступенька.
Дополз до коврика с надписью «Добро пожаловать».
Немного отдохнул. Тело, облепленное грязью, жаждущее свежего воздуха, переполненное страхами. Взгляд, поднявшийся до дверной ручки. Все той же старой дверной ручки, которую когда-то подвесили слишком высоко.
Я подполз к двери, почувствовал ее тепло всем телом. Встал на колени, приподнял туловище и вцепился руками в маленькую ручку. Я поднялся всего на несколько секунд, понимая, что есть только один шанс, после чего я упаду на землю и больше не встану.
Я выпрямился насколько мог и, достигнув самой высокой точки, протянул руки, чтобы добраться до дверной ручки. И я достал, схватился за нее и повис на ней.
Сделав глубокий вдох, в попытке прижаться к двери я, цепляясь за воздух, упал на спину.
Я почувствовал, как пустота сбивает меня с ног. В момент падения я услышал, как шевельнулась дверная ручка, издав глухой звук.
В ночи раздался звук.
Сухой, гулкий, сильный.
Тишина.
Через несколько мгновений звук перекинулся на дом. Я понял, что было уже поздно для всего.
О том, что происходило дальше, у меня остались лишь смутные воспоминания: беспорядочные, бессмысленные. Я помню только, что дверь открылась, и я увидел его лицо.
А затем раздался приглушенный крик, но не его, а ее. Панический возглас, растворившийся в ночи.
Я смотрел на него снизу вверх, мы смотрели друг на друга – он и я. Несмотря на мои грязную одежду и лицо, он тут же узнал меня.
И с этого момента… я поднялся в воздухе… позволив воздуху нести себя… я парил.
С этого момента перестал идти дождь… я ощутил вокруг себя тепло… и упал на облако.
Я проснулся.
Стал осматривать все вокруг, наполненное тусклым светом уже догорающего камина, свернувшись калачиком под одеялом на теплом диване. В каждой детали – воспоминание, в каждом уголке – мы. Старые часы с кукушкой, те же картины, те же вазочки на каминной полке, та же лестница… то же самое, даже после стольких лет все то же самое.
Я ждал, укрывшись одеялом.
Ждал, не в силах заснуть.
Ку-ку! Час ночи.
У меня не было времени рассмотреть ее, но я прекрасно помнил эту кукушку: маленькая, с синей головой и зеленым телом, без клюва, потому что его никогда не было, без глаз, потому что со временем они выпали, но с тем же громким голосом, что и всегда.
Лишь гулкий стук дождя за окном нарушал тишину. Я пристально смотрел на остатки того, что когда-то было костром в камине, на остатки того, что когда-то было человеком.
Тишина.
Ку-ку! Ку-ку! Два часа утра.
Та же поза, тот же взгляд: лежа с наклоненной головой, не переставая наблюдать за огнем, который уже полностью погас, как и моя жизнь.
Дождя уже не было слышно. Дом полностью погрузился в тишину.
Услышал скрип двери наверху.
Легкие приглушенные шаги, желавшие остаться незамеченными. Я не шевелясь лежал, глядя на огонь, которого не было, на дом, который не был моим.
Он вошел молча, как обычно приходит страх, и сел на противоположный диван. Наши взгляды не могли найти друг друга: мой затерялся среди пепла, его – в моих глазах.
Он подошел к камину и, встав на колени, повернувшись спиной к врагу, вонзившему ему взгляд в спину, попытался разжечь огонь. Тот загорелся, мигом оживив темноту дома. Тишина. Вдруг он повернулся. И после стольких лет сухих приветствий в лифте, разговоров продолжительностью не более пяти минут, после стольких лет работы в одной компании, где мы научились скрывать прошлое, где мы забыли, что давным-давно были неразлучны, где старались не вспоминать былые времена из страха стать отвергнутыми… после всего этого наши глаза снова встретились в ту ночь.