е в полной темноте, всего лишь посмотрев на фары.
В этом году благодаря контактам с моей предыдущей работы мне удалось получить два билета в VIP-ложу на Гран-при «Формулы-1» в Испании, в Монтмело. Это были места рядом со стартовой решеткой и VIP-допуском, чтобы поближе познакомиться с закулисными тонкостями.
Она продолжала свой рассказ, а я видел, как волосы на ее руках становились дыбом.
Когда я отдала мужу билеты, он словно окаменел. На мгновение мне показалось, что у него остановилось сердце. И тут он крепко меня обнял, поцеловал раз тысячу, постоянно повторяя, как сильно любит меня. Мы даже несколько минут потанцевали в гостиной. Это было так здорово.
Мы планировали оставить детей с бабушкой и дедушкой и уехать вдвоем на целый день. Мы с ним вместе на «Формуле-1». Мой муж знал абсолютно все: имена пилотов, их места в турнирной таблице, регламенты и промежуточные результаты чемпионата мира… Я же просто знала, что буду смотреть, как несколько автомобилей бесконечно кружат по одной и той же трассе на огромной скорости, и самыми интересными моментами будут старт и финиш. Все это придется наблюдать под невыносимый рев моторов, который будет оглушать меня, как только машины появятся где-то рядом. Но, прежде всего, я знала, что это сделает счастливым моего мужа.
Все пошло наперекосяк за два дня до этого. Малыш Дани провел просто ужасную ночь: его постоянно рвало, и градусник показывал, что температура с каждым часом повышается. На следующее утро, несмотря на то что ему стало немного легче, я отвезла сына в больницу. Мне сказали, это, безусловно, кишечный грипп, ничего серьезного, но три или четыре дня ему придется провести в кровати. Гонка была уже на следующий день.
Я жутко расстроилась и решила, что ничего страшного не произойдет, что еще будет не одна гонка впереди, и предложила мужу отправиться на Гран-при вместе с Мигелито, пока я останусь дома. Сначала он отказался, но мои доводы и бесконечные уговоры сына убедили его окончательно.
Зачем? Зачем только я так настаивала?
Она замолчала, видимо, снова и снова задавая себе мысленно вопрос, на который не было адекватного ответа.
Она еще раз всхлипнула.
И затем продолжила дальше.
Весь день я ухаживала за Дани, и постепенно ему становилось лучше.
Он уже мог кушать так, чтобы через пару секунд его не выворачивало. И температура начала заметно снижаться. После контрольного звонка мужа, который хотел сообщить мне, что они уже были на месте, что он любит меня и что вот-вот начнется гонка, я встала перед телевизором в тщетной надежде увидеть их среди этой огромной толпы.
Машины пронеслись мимо меня настолько быстро, что я даже не поняла, кто пришел первым, а кто проиграл. Все это время я пыталась отыскать двух своих Мигелей на маленьком экране телевизора. Пару раз мне казалось, что я вот-вот увижу их, но нет.
Спустя почти два часа, когда над трассой появился клетчатый флаг, я поняла, что гонка подошла к концу. Еще через полчаса Мигель позвонил мне:
– Дорогая, это было нечто. Незабываемый день. Мне так жаль, что ты не смогла приехать, – он был на взводе, явно взволнованный и окрыленный. – Мигелито не верит своему счастью. Видела бы ты, как он забирался на сиденья, чтобы подбодрить пилотов. Мы уже выезжаем домой, так что поцелуй от нас обоих. Скоро будем. Я тебя люблю.
Я повесила трубку и радостно и одновременно взволнованно стала ждать их дома.
Краткий репортаж о гонке, который я посмотрела по телевизору, и этот звонок взбудоражили меня. Дани уснул рядом со мной на диване. Мне осталось только дождаться вторую половину семьи.
Прошло шесть часов. «Достаточно», – подумала я, но они еще не вернулись, хотя туда доехали всего за пять. Я позвонила, но сигнал на мобильный телефон не проходил. Возможно, как это уже было, у него разрядилась батарейка. Будучи оптимисткой по жизни, вместо того чтобы волноваться, я стала искать логические объяснения. Безусловно, на выезде могла образоваться жуткая пробка. Они могли немного задержаться, чтобы рассмотреть машины, представленные в «конюшнях» гоночных команд. Могли зайти куда-нибудь перекусить перед дорогой, чтобы уже не останавливаться в пути.
Но время было против моего оптимизма: семь часов. Я продолжала придумывать причины, которые теперь сменялись доводами, не имеющими объяснения и оправданий. У них могло пробить колесо, но тогда бы он нашел способ позвонить и предупредить меня. Дорогу могли перекрыть из-за аварии, и они ждут очереди, чтобы проехать, но тогда бы он нашел способ позвонить и предупредить меня…
После восьми часов мучительного ожидания больше не осталось объяснений, которые могли бы убедить меня в том, что все хорошо. Это был день, когда я узнала, что самый сильный страх в жизни – это неопределенность.
Десять часов спустя раздался телефонный звонок. Выдумывать что-то еще уже не было необходимости.
Слезы медленно текли по лицу Сары, пока она вытаскивала наружу свои воспоминания, пока рассказывала мне свою историю. Я видел, как одна за другой слезинки вырывались из ее глаз и, скатываясь по щекам, исчезали где-то под подбородком.
Она снова отпила из стакана, где наверняка уже не осталось ни капли кофе. Скорее, этот стакан помогал не терять связь с реальностью, помогал дышать, чтобы закончить начатое, чтобы насладиться радостью столь нужного освобождения.
Это был звонок из больницы. Машина Мигеля врезалась в грузовик, совершая обгон. Конечно, они подобрали самые мягкие слова, чтобы сообщить мне об этом.
Пожарным потребовалось пять часов, чтобы вытащить тела. Оба погибли на месте в результате столкновения. Расследование показало, что Мигель начал обгонять на очень большой скорости в повороте, когда заметил… когда понял, что его машина уже под грузовиком.
И в этот момент Сара сняла со своего лица маску, в которой несколько месяцев назад переступила порог нашей компании. Она сняла с себя свои железные доспехи, и я смог увидеть то, что творилось у нее внутри, какой она была на самом деле.
Она опустилась еще глубже прямо там, передо мной, на самое дно своей скорби. Сжавшись в маленький комок, зажав руками голову, она превратилась в бесформенное беззащитное существо. Я слышал, как она дрожала всем телом, я чувствовал, как она плачет, бесконтрольно, неистово, уже без слез.
Я колебался между неловкостью и сопереживанием, не зная, то ли протянуть руку, то ли остаться на расстоянии. В конце концов я решил приблизиться. Я сел в соседнее кресло, и она, даже не поднимая лица, тут же бросилась мне на шею.
Несколько минут мы сидели, обнявшись. И я ощущал теплоту ее плача и не мог отказать ей в столь нужном спасительном укрытии.
Когда мы разжали объятия, она быстро достала бумажную салфетку, которой попыталась стереть с лица следы боли. Сидя там, рядом с ней, держа своими дрожащими руками ее дрожащую руку, я не мог сказать ей ни слова. Мы оба молчали: она, спрятавшись за квадратным листом белой бумаги, и я, думая, что все уже позади, что она закончила свой рассказ. Но я ошибался. Сара продолжила.
Сара, которая за считаные минуты осталась без своих двух Мигелей, Сара, взгляд которой был погружен в воспоминания, снова преподала мне важный урок: всегда есть вещи более болезненные, чем смерть. Они умерли, но она, к сожалению, осталась жива. И боль, сказала она мне, – это привилегия живых.
Оставалось еще кое-что: ей нужно было освободиться от этого груза, который она носила на себе с тех пор. Ей нужно было снять камень с души, от которого многие пытаются избавиться при помощи советов, психологов, утешений и объятий. Когда-то ночью я тоже не смог этого сделать. И никто, кроме нее самой, не смог бы избавить ее от этой ноши.
Ожидание их возвращения домой, жуткая новость из больницы, образы мертвых тел, дни траура, беспощадное «Примите мои соболезнования…» – все это растворилось в прошлом. Остался лишь груз вины.
Было поздно, очень поздно, и я на мгновение забыл о времени, а вместе с ним и о моей семье, чтобы позволить Саре вытащить то, что до сих пор сжигало ее изнутри.
Я чувствовала себя такой виноватой за то, что взяла эти билеты… В конце концов, они оказались там по моей вине, из-за меня. Я так винила себя за то, что не поехала вместе с ним… Но в то же время, и мне стыдно за то, что я сейчас скажу, я чувствовала ненависть. Я ненавидела его за то, что он убил себя, убил Мигелито, что он повел себя так безрассудно, как полный идиот. Я ненавидела его настолько же сильно, насколько когда-то полюбила.
И пока я ненавидела его, я тосковала по ним обоим, и пока я тосковала по ним, я чувствовала себя беспомощной. Столько лет мы строили семью, чтобы затем вот так, всего за несколько часов, все разбилось вдребезги. Теперь ничего уже не было. Как будто никогда не было нас.
Ее рука, вцепившаяся в мою, продолжала дрожать.
И в этом была ее надежда на побег.
Мы все еще были рядом: я, неспособный ее утешить, и она, неспособная найти утешение. Захлебываясь на моем плече слезами вперемешку со слюной, она закончила свой рассказ.
У меня даже не было возможности выместить злость на ком-то другом. Нет, вина была его и только его. Мне не досталось даже этого утешения, этого оправдания. Я не могла сказать, что какой-то сукин сын попался ему на пути. Это он пошел на обгон, это он врезался в грузовик. Усталость, жажда подражать своим кумирам или – хотелось бы думать – желание поскорее рассказать мне обо всем, что они видели на гонках. Я не знаю, что это было. И мне некого винить в случившемся. Иногда я думаю только об этом – о желании переложить, хотя бы разделить вину с кем-то другим, чтобы она не давила на меня одну мертвым грузом, чтобы не нужно было носить ее в кармане до конца жизни.
В двенадцатом часу ночи передо мной предстала совершенно иная Сара. Сара, которая рассказала мне о том, что ей пришлось бросить свою прежнюю работу – многообещающую карьеру программного аналитика в одной из самых престижных компьютерных компаний страны. Сара, которая оставила также свой дом и свой город и целый год пыталась отыскать новый ритм жизни.