Дима уже бежал. Дверь на площадку была с противоположной стороны, но железная сетка прорвалась во многих местах, и Дима легко протиснулся в прореху.
Парень с быком оказался почти одного с ним роста.
— Слушай, — Дима старался говорить спокойно. — Или отдавай ему форму, или…
Пацаны вокруг притихли — от неожиданности. Парень с быком насупился:
— Чего надо? Иди себе, дядя…
Дима протянул руку и крепко взял парня за плечо:
— Где форма? Ну-ка, побежал, принес, слышишь?!
— Да пошел ты на фиг! — выкрикнул парень, вырываясь. — Какую, бля, форму?
— Эй, в чем дело? — один из мужиков, сидевших на скамейке, поднялся, другой остался сидеть, но оба смотрели на Диму.
Совсем рядом, за спиной, был Женька. Дима чувствовал его взгляд.
А если ошибка? Если этот пацан с быком на спине действительно не имеет к Женькиной форме никакого отношения?
Дима обернулся. Женька был очень бледен, маленький бледный мальчик с обветрившимися губами.
— Женя, это он тебе обещал отдать форму?
Вокруг протестующе заматерились.
— Это ОН? — переспросил Дима.
— Мужик, чего надо? Иди отсюда, пацаны играют в футбол, чего ты лезешь? — тот, со скамейки, уже стоял рядом.
— Он у моего сына форму…
— Да какую форму?! — взвизгнул переросток. — Ты, дядя, уху ел…
Выворачиваясь, парень лягнул Диму по колену. Дима не почувствовал боли, схватил за ускользающий воротник…
Его ударили по ноге. И сразу еще раз ударили; в следующую секунду мужик ухватил Диму за грудки, от резкого движения рукав его куртки поддернулся, обнажая синеватую татуировку. Дима рванулся…
— Ах ты, сука?! Ты на кого руку поднимаешь?! — рявкнул мужик…
На специальных зажимах им вынесли рентгеновские снимки, мокрые, блестящие, как дельфинья шкура:
— Несите доктору, пусть опишет…
Дима прекрасно помнил, как выглядят спрятанные Ольгины слезы. Затертые, тщательно запудренные, их мог разглядеть только человек, хорошо знающий Олю… Ольгу, поправил он себя.
За ухом у Димы надулась шишка, из рассеченной брови постоянно что-то сочилось, колено не желало сгибаться. Женька был весь в синяках, собранный, очень сосредоточенный; сильнее боли его донимал страх перелома.
— …Нет, перелома нет. Отечность — за счет сильного ушиба… Повреждены связки. Мы можем наложить гипсовую повязку…
— Гипс?! — взвился Женька. — Но ведь перелома нет!
Дяденька-травматолог глянул на Женьку из-под очков:
— Ты же хочешь, чтобы зажило без последствий?
— Мне играть надо, — сказал Женька тихо. — У меня первенство… Мне нельзя гипс!
Травматолог перевел взгляд на Ольгу:
— Вы мать, решайте… Что до вас, молодой человек, — это Диме, — то сотрясения, на ваше счастье, тоже нет, легко отделались…
Дима потрогал шишку за ухом. Поморщился.
— Пошли, — Женька шагнул к двери, но, ступив на больную ногу, побледнел и схватился за Димин рукав.
— Жека… — растерянно сказала Ольга. — Может, гипс?
Дима давно не видел энергичную Олю такой беспомощной.
Женька замотал головой:
— Я знаю… Упражнения специальные… я восстановлюсь.
Травматолог покачал головой:
— Бог мой, какие упражнения? Впрочем, смотрите сами…
Ковыляя и держась друг за дружку, выбрались на улицу.
— Я пойду машину поймаю, — сказал Ольга. И пошла — с каждым шагом ее походка обретала обычную упругость и уверенность.
Дима с Женькой молчали.
Прохожие косились на них с подозрением — вид у обоих был тот еще.
За все время, которое потребовалось Ольге, чтобы поймать и подогнать машину, они не проронили ни слова.
Бэтмена из Димы не вышло. И украденную форму, разумеется, уже никто никогда не вернет.
С утра стоял туман, такой густой, что даже соседнего дома не было видно. Свет фар тонул в тумане — две желтых беспомощных культяпки. Дима ехал со скоростью осенней мухи; до кладбища они добирались почти сорок минут.
У ворот остановились, чтобы купить цветы. Машину оставили на горе, перед шлагбаумом; побрели сквозь опустившуюся на землю влажную вату, мимо чужих могил, оградок, плит. Шли медленно — и Дима, и Женька заметно хромали.
Ухоженные, опрятные могилы чередовались с забытыми, поросшими бурьяном, с облупившимися оградками. Женька догнал Олю и пошел рядом.
На могиле матери Дима в последний раз был пару месяцев назад. С тех пор остался маленький венок — он высох и пожелтел, но его, по крайней мере, не стащили.
Молча, в шесть рук, навели относительный порядок. Выбросили сухие стебли, повыдергали сорняки, протерли плиту с надписью «Шубина Анна Александровна»; Дима дал Женьке цветы, тот все так же молча положил их на дерн.
С эмалированной пластинки смотрела Женькина бабушка, которую он почти не помнил. Димина мама.
Дима стоял и смотрел — минут десять, и рядом так же молча стояли Ольга и сын.
Говорят, теперь существуют интернет-кладбища. Никуда не надо ехать и идти, не надо носить цветы и убирать на могиле, не надо ни о чем думать… Просто кликнуть мышкой, по-быстрому почтить память и жить дальше с чистой совестью.
— Идем…
И они пошли, не оглядываясь. Ольга говорила, что ее брат будет присматривать и за могилой Диминой мамы, что она договорилась, что ее брат очень исполнительный человек…
Дима молчал. Женька молчал тоже.
Они прошли в другой конец кладбища — туман и не думал рассеиваться — и так же прибрали на могилах Ольгиных бабушки и дедушки; положили второй букет, пошли дальше.
— Это здесь, — говорила Ольга. — Где-то в этих участках… Я была тут осенью, кажется… А, вот!
Две могилы рядышком. Родители Симы, Ольгиной американской подруги.
— Здесь надо ограду подкрасить, — сказал Дима, когда они прибрали на могилах и положили цветы. — Может, мы с Женькой в следующую субботу…
— Да, — согласился сын быстро, даже поспешно. — Ма… а за теть-Симиными… кто будет смотреть?
Ольга промолчала.
Тишина стояла над миром. Тишина, туман, безветрие.
…В «Макдональдсе» суетились ребята в униформе официантов. По очереди вскидывали руку:
— Свободная касса… Свободная касса…
— Три чизбургера, — сказала Ольга, — две картошки, два вишневых пирога… Жека, ты будешь пирог? Значит, три вишневых пирога, два кофе, три маленьких кока-колы…
— Я не буду кока-колу, — сказал Дима.
— Значит, две кока-колы… Все?
Парень у кассы назвал сумму.
— Ого, — сказал Дима. Ольга молча расплатилась.
Сели за свободный столик; в противоположном углу праздновали детский день рождения. Гости в картонных шапочках, похожих на кокошники, шарики, флажки с изображением веселых уродцев, картонные стаканы с торчащими соломинками, довольные взрослые вокруг…
Чизбургер не лез Диме в рот. Он был какой-то очень неудобный, слишком большой; вишневый пирог оказался приторным до невозможности. Кофе в картонном стаканчике обжигал пальцы.
Урна для мусора была похожа на почтовый ящик. Туда сбрасывали посуду вместе с подносами — хлоп, хлоп, хлоп…
Женька уплетал вовсю — ребенок проголодался, у него большой расход энергии. Ольга ела аккуратно, красиво, привычно.
Поймав его взгляд, подняла голову:
— Тебе здесь не нравится?
Дима пожал плечами:
— Я подумал… что сейчас миллион людей по всему миру вот так же кусают точно такой же чизбургер. Конвейер…
Женька хмыкнул, но жевать не перестал.
— Да? — Ольга прищурилась. — А помнишь, какие были вонючие котлеты в нашей столовой, еще в школе?
Дима невольно улыбнулся:
— Отчего же не помнить… Помню.
— Молоко с пенками… — мечтательно улыбнулась Ольга.
— Чай из тряпки… — подхватил Дима.
— Рыба с костями…
— Перестаньте! — возмутился Женька. — Вы мне аппетит, на фиг, перебьете!
— Ты не видел эту столовую, Жека, — сказала Ольга со вздохом. — Вам, малышне, не понять… Я была в первом классе, а твой папа — в десятом.
— Вы кормились на первой большой перемене, а мы — на второй, — вспомнил Дима. — А я старался носить из дома бутерброды… — он посмотрел на зажатый в руке чизбургер.
— Ешь, — сказала Ольга. — Это закусочная, а не ресторан, это для скорости и удобства, а не для эстетствования… И как для закусочной — вполне прилично. Вкусно, Женька?
Сын кивнул, потягивая из трубочки кока-колу.
Дети с картонными шапочками на голове убежали кататься на принадлежащей заведению причудливой горке. Дима положил недоеденный чизбургер обратно на поднос.
— Только не подумай, что Америка поголовно питается чизбургерами, — усмехнулась Ольга. — Штамп номер пятьдесят два. Человеку, который никогда там не был, очень легко оперировать штампами. Америка — страна целлулоида, Америка — страна бездуховности, прямо советская пропаганда сразу вспоминается… Блин. Диснейленд, «Макдональдс», Голливуд.
Дима молчал.
Ольга вздохнула. Заговорила негромко и сбивчиво:
— Когда Симкин папа выезжал в Израиль с новой женой… сдавал в парткоме свой партбилет. И все знали, что он ни-ког-да сюда не вернется. И была, между прочим, целая трагедия, я помню, как Симка ревела белугой… Как бежала за поездом… Они почему-то на поезде уезжали, уже не помню, почему. Какие письма были в первые месяцы — ну слезы! И скучают, и мучаются, и все чужое… Уже через три года они приехали повидать родных — сияли, как помидоры! И все у них класс, и дом, и работа, и друзья, и жизнь наладилась, и нас, бедных, им жалко. И это было лет семь назад! А сейчас…
— Ма, я возьму мороженого, — сказал Женька. Встал и пошел к кассам, Ольга проводила его взглядом.
— Дима… Ты прости меня, идиотку. Я себе места не нахожу… Что мне сделать, чтобы ты меня простил? Забудь, что я тебе наговорила, я…
— Конечно, — быстро сказал Дима. — Ну конечно.
— Я дура, — покорно признала Ольга. — Когда меня зашкаливает, я… говорю всякое, а потом жалею ужасно. Честное слово. Прости. Мне примерещилось… на ровном месте примерещилось какое-то… Но все дело в том, что я тогда психовала из-за Женькиной формы, и вообще, из-за этой истории… Дима, ты не заслужил тех… таких слов. Хочешь, обзови меня как-нибудь. Мне будет легче.