— Искренне ли твое желание обрести истину? — спросил жрец.
— Да, — тихо ответил Орфей.
— Готов ли ты принести свою жизнь на ее алтарь?
— Да.
— Что связывает тебя с миром?
— Ничего.
Жрец — Орфей мысленно называл его иерофантом[2] — подошел почти вплотную. Величие его облика, спокойствие лица и сверкающие глаза произвели на Орфея сильное впечатление. Он почувствовал, что от этого человека невозможно что-либо скрыть.
С трепетом ждал Орфей окончания этой короткой проверки. От нее зависело многое. Если иерофант сочтет его недостойным приблизиться к мистериям, то сразу же укажет на дверь. И тогда ни один египетский храм не откроет своих ворот перед Орфеем.
— Спокоен ли твой дух? — спросил жрец.
— Нет. — Этого вопроса Орфей боялся больше всего. Но он знал, что не сумеет скрыть правду, и ответил без колебаний: — Нет. Мой дух в смятении. И только вода из источника мудрости погасит снедающий меня огонь.
— Ищешь ли ты мудрости ради нее самой?
— Нет. Я ищу власти, которую дает знание Книги Мертвых.
— Зачем тебе эта власть?
— Я хочу вернуть к жизни женщину, которую люблю.
— А знаешь ли ты, что князь Гестатеф, когда прочел «чистую и святую главу Книги, написанную Голубым на алебастровой плитке, не приближался более ни к одной женщине и не ел более мяса животных и рыб?»[3]
— Да.
— Тогда готов ли ты к тому, что знание убьет желание?
— Готов.
— Во имя того, чье дыхание наполняет мир зримый и незримый, иди за мной.
Орфей тяжело и медленно выдохнул воздух. Напряжение отхлынуло от него. Он вытер пот со лба и пошел вслед за иерофантом.
Они проходили через многочисленные портики и внутренние дворы, через аллею, высеченную в скале и открытую сверху, окаймленную обелисками и сфинксами.
Тусклый световой глянец лежал на исполинских ногах богов и богинь, лица которых едва угадывались в глубокой тени. Все же Орфей различил и бога Луны Хонсу с серпом на лбу, и Мут — богиню войны и неба, и Гора с птичьей головой, и бога-творца Хнума с головой барана.
Аллея кончилась у небольшого храма, служившего входом в тайные подземные святилища. Дверь, ведущая к ним, скрывалась огромной статуей Изиды. Лицо ее было закрыто, а у подножия холодным огнем светилась надпись:
«Ни единый смертный не поднимал моего покрывала».
Сердце Орфея сжала какая-то томительная тоска, тревожное и сладкое предчувствие грядущих перемеч, которые сделают навсегда невозможным возврат к прежней жизни.
Иерофант остановился у статуи и коснулся пальцами двух колонн: из розового родонита и черного базальта.
— Здесь дверь в наши тайные святилища, — сказал он, поворачиваясь к Орфею. — Взгляни на эти колонны. Красная символизирует восхождение духа к сиянию Озириса; темная означает пленение его в материи: падение, которое может закончиться полным уничтожением. Здесь начало нашего учения, алтарь, на который приносят жизнь. Безумие и смерть встречают здесь порочных и слабых духом, вечная жизнь, озаренная светом Озириса, ожидает за этой дверью сильных и праведных. Мною легкомысленных юношей вошло сюда, чтобы не вернуться назад. Это — бездна, перейти которую дано лишь избранным. Подумай еще раз, прежде чем ступить за магический круг. И если твое мужество несовершенно, откажись от своего желания. Ибо после того, как эта дверь закроется за тобой, отступление уже невозможно.
Это была традиционная формула, и Орфей спокойно и твердо сказал иерофанту, что его решение остается неизменным.
Жрец молча наклонил голову и магическим жестом запечатал уста Орфея. С этой минуты он не должен был ни с кем говорить. Потом жрец отвел его во внешний двор и передал служителям храма, с которыми Орфею предстояло провести неделю покаяния.
Молча и смиренно Орфей выполнял самые тяжелые работы, слушал гимны, участвовал в вечерних шествиях, производил омовения. Его золотистые кудри были срезаны бронзовой бритвой, и он уже мало чем отличался от младших жрецов и учеников.
Возвращаясь в свою келью, он каждый вечер находил на каменном полу охапку сухой травы, ячменную лепешку и кувшин с водой. Он зарывался лицом в сено, вдыхал его аромат, и ему представлялась, овеваемая ветрами Эллада, пахнущая укропом, полынью, мятой и лавром.
Он слышал, как шумят дубовые рощи на склонах Кауканона, как многократно отражается эхо в скалах и замирает в базиликах храма Юпитера.
«…Привлеченный каким-то неясным предчувствием в долину Гекаты, я шел однажды зеленым лугом, где росли ядовитые травы. И в сердце прокрался ужас темных лесов, посещаемых вакханками. Странные дуновения касались щек моих, как горячее дыхание страсти. Я увидел Эвридику. Она медленно шла к пещере, не замечая меня. Легкий смех и вздохи доносились из рощи вакханок. Эвридика замирала, трепеща, нерешительная, только все ж продолжала свой путь, влекомая властной магической силой. Золотые кудри спадали на дивные плечи, и блаженством и влажною синью светились глаза, точно не знала она, что влечет ее адское жерло. Небо заснуло в ее околдованном взоре. Я окликнул ее, взял бессильную тонкую руку: «Эвридика! Опомнись! Куда ты идешь?» Я ее разбудил от опасного сна. Как она испугалась! Закричала. Рыдая, упала на руки мои. И божественный Эрос нас обоих пронзил единой стрелой. Так мы стали супругами….»
Орфей застонал. В плошке с маслом еще теплился шаткий язычок пламени. Под сводами кельи шевелились тени. Тишина стояла такая, что Орфей явственно слышал удары собственного сердца. Или это стучал пульс у виска? Он отпил немного холодной воды из запотевшего кувшина и заставил себя заснуть…
Наконец настал вечер испытаний. Два младших жреца, или неокора, как называл их по-гречески Орфей, проводили его к двери тайного святилища. Они прошли через зал, скудно освещенный красноватыми огнями факелов.
В неверном, изменчивом свете лики богов казались живыми. Орфею почудилось даже, что бог воды Себек подмигнул ему красным глазом и раскрыл страшную крокодилью пасть.
Из бокового придела показались белые фигуры. Это было ночное шествие жрецов. Они пели тайный мистический гимн, который опять наполнил душу Орфея тоской и сожалением о чем-то прекрасном и навеки утраченном, невыразимом на обычном языке слов.
Пение смолкло, и Орфей снова остался наедине со своими провожатыми. Они прошли по узкому проходу, в конце которого друг против друга стояли мумия и скелет. Между ними на белом, расписанном иероглифами алебастре стены чернело отверстие. Неокоры молча указали на него Орфею. Он нагнулся и вошел в коридор, передвигаться по которому можно было лишь на коленях.
— Ты еще можешь вернуться назад, — услышал он за спиной. — Дверь святилища еще не заперта. Подумай.
Орфей не ответил. Он знал, что одно лишь сказанное им слово закроет перед ним путь к посвящению.
— Во имя того, кто все сотворил, — сказал один из неокоров и подал Орфею зажженную лампу.
Орфей пополз вперед, каждый раз вздрагивая от гула и лязга захлопывающихся позади него дверей. Но звуки постепенно становились все глуше. Наконец наступила тишина. Такая полная, какой не было даже в каменной келье.
Вдруг пламя в лампе качнулось. Глухой замогильный голос прорыдал:
— Здесь погибают безумцы, дерзновенно стремящиеся к власти и знанию.
Благодаря какому-то акустическому приспособлению эхо повторило эти слова через определенные промежутки семь раз.
Орфей медленно продвигался вперед. Коридор постепенно расширялся, все более и более круто спускаясь вниз. Наконец перед Орфеем разверзлась воронкообразная пропасть. Все дороги назад были отрезаны, и он с замиранием сердца шагнул к бездне. На самом краю провала он увидел висячую лестницу. Лег на пол. Нащупал ступеньки ногами и стал медленно спускаться. Когда его нога, не встретив ступеньки, повисла в пустоте, он впервые решился заглянуть вниз. Под ним чернел бездонный колодец. Крохотная лампа бросала бледные блики в вечную ночь.
Это было похоже на ловушку. Орфей вспомнил глухие слухи, которым раньше не хотел верить, предупреждения жрецов, которым не внял.
И в ту минуту, когда со дна колодца поднялось и просочилось к нему в душу отчаяние, он увидел еле заметное углубление в стене. Цепляясь одной рукой за лестницу, он сунул в отверстие лампу и заглянул туда. Но порыв ветра задул огонек, и Орфей оказался в кромешной мгле. Тогда он бросил лампу и, нащупав руками отверстие, осторожно ступил. Сделав несколько робких шагов, он опустился на пол и пополз, руками ощупывая путь. Так дополз он до лестницы, которая спирально подымалась куда-то вверх.
Пока он карабкался по ступеням, чувство времени покинуло его. Он перестал сознавать, давно ли находится в подземелье. Иногда ему казалось, что очень давно. Почти всю жизнь.
Но где-то далеко вверху забрезжил свет. Сначала бессильный и чахлый, болезненно-зеленоватый, как плесень на стенах пещер, он с каждой новой ступенью становился все белее и ярче. Лестница привела Орфея к бронзовой решетке, за которой была широкая галерея, поддерживаемая кариатидами, держащими в руках хрустальные лампы.
Орфей зажмурился от яркого света и толкнул решетку. Бронзовые створки медленно раскрылись, и он пошел вдоль галереи между двумя рядами символических фресок. В каждом ряду он насчитал по одиннадцати алебастровых досок. Вырезанные на них фигуры и иероглифы были расцвечены золотом и яркими красками.
Я не обидел ни мужа, ни жены, ни ребенка.
Рук моих не запятнала кровь.
Я не ел нечистой пищи.
Не присвоил чужого имущества.
Не лгал и не выдал великой тайны.
Я достоин быть здесь, —
прочел Орфей, когда его глаза немного привыкли к свету.
В конце галереи его ждал жрец — хранитель священных символов.
— Ты выдержал первое испытание, и я приобщу тебя к тайнам, запечатленным на этих стенах. Но сперва подкрепись немного. — Жрец дал ему горсть фиников и чашу с холодной водой. Орфей молча поблагодарил его и присел на каменную ступеньку. — Под каждой из этих таблиц, — сказал жрец, — ты увидишь инкрустированные ониксом знак и число. Эти двадцать два символа изображают двадцать две первые тайны эзотерической науки. Это абсолютные принципы, ключи к той великой мудрости и власти, которую дает сосредоточение воли. Думай о вечности, и ты постигнешь смысл священных символов.