Около одиннадцати я расчистил стол окончательно и решил спуститься в зал — там сейчас должна идти подготовка к отбою. Обычно в эти минуты, когда включаются самописцы, рук у дежурных не хватает. Моя пара наверняка пригодится. Да и Таю повидать… Отошла уже? Сменила гнев на милость или все еще…
Тая встретила меня холодно и отчужденно. Сама неприступность.
— Тая…
Окинула взглядом… Ну а злись.
Я обошел приборы: все включены, вся телеметрия под током, только у второго кардиографа заело ленту. Через пять минут отбой. Ладно, пусть эти «красивые глазки» еще пару минут помучаются — надо же когда-нибудь научиться работать быстро и без ошибок.
— Александр Валерьевич, — умоляюще глянула на меня Аллочка. — Рвет перфорацию, помогите, пожалуйста.
А не ты ли, дорогая, придумала это — «товарищ, пожалуйста»? Можешь, язычок у тебя подвешен…
— Ладно, иди на пульт. Сам «сделаю. Сейчас связь начнется.
Я освободил валик с лентой, оборвал кусок с рваной перфорацией, вставил на место… Не идет. Где отвертка?
— Аллочка!
Аллочка не откликнулась. Она же должна быть здесь, в зале! Обернулся к пульту… Красная лампа. Что такое? И Аллочка…
— Александр Валерьевич…
В руке у Аллочки телефонная трубка — связь с гермокамерой, и у нее такое выражение — у нашей Аллочки красивые глазки… Не успел перехватить трубку, как взревел тифон.
Я никогда не слышал, как он ревет — вой по всему зданию. От истошного этого воя у меня совершенно вылетело из головы — как он, проклятый тифон, выключается.
— Алло! Алло! — надрывался я в телефон. Бесполезно. Очевидно, тифон оглушил даже испытателей — не слышат. Или это я не слышу? — Алло!..
Тифон выключил техник-связист — прибежал из зала культиватора. И тогда на весь зал:
— …вывести из камеры!
Вот почему меня не слышали! Перепуганная Аллочка переключила связь на «громкую». — Аллочка!
На Аллочке лица нет: очевидно, в гермокамере и в самом деле стряслось что-то неладное. Но что? Неужели ацидоз… Проклятье! Я наконец сообразил, что надо делать — нащупал нужный тумблер и переключил — связь на телефон.
— Алло! Что у вас там?
— Плохо с Михаилом Ивановичем. Наверное, его надо вынести из гермокамеры.
«Вынести»?! Говорил кто-то из ребят — никак не могу научиться различать их по голосам. Только теперь я вспомнил про видеоконтроль: на экране какая-то неразбериха — мелькали руки, испуганные лица…
— Что с ним?
А сам шарю взглядом по приборам: может, уже подключили телеметрию? Нет, приборы пишут «по нулям».
— Не могу понять, Александр Валерьевич. — Теперь я узнал, кто говорит — Гена Старцев — Пульс слабый, холодный пот, а сам вроде горячий… Похоже, обморок.
— Подключите телеметрию. Быстро!
— Подключаем.
Теперь я уже разобрался, что они делают: уложили Михаила на диванчик, стаскивают с него майку… Почему он в майке, а не в костюме? В кофту ведь встроены датчики со штекером — специально на случай такого вот рода, чтобы не возиться. Всегда так: когда пожар, оказывается, огнетушители разряжены… А сейчас эти драгоценные минуты, которые они потратят на закрепление датчиков — не врачи ведь, — могут стоить… Не хочется думать, чем может обернуться эта дурацкая история с телеметрией. Может, посоветовать натянуть на него кофту с датчиками? Все быстрее… Нет, не надо сбивать их — запутаются. Почему он оказался без кофты. Загорал в фитотроне, что ли? Проклятье! Где же Тая?
Тая уже здесь. Я включаю «громкую» — параллельного телефона нет, да и что скрывать теперь? От кого? Слышно, как Хотунков подсказывает Старцеву, куда крепить датчики: «Левей, левей, под соском… Нет, это пятый канал, дыхание…» Тоже странность? Хотунков командует, когда, казалось бы, все должно быть наоборот Старцев этот пояс с датчиками не только сам на себе застегивал не менее полусотни раз — сам конструировал!
— Боря! Хотунков! — Тая схватила микрофон — все поняла: — Натяните кофту. Быстро все симптомы!
Хотунков перечисляет, не отрываясь от Михаила, — слышно плохо: «Пульс… Вялость… Сонливость…» Что он там делает — с Михаилом? Пульс считает? А, стаскивает с него майку… Сколько можно стаскивать эту проклятую майку? Секунды, секунды…
— На речь не реагирует?
— Нет. Кажется, уснул.
Тая прикрывает микрофон ладонью — про кнопку забыла:
— Кома. Выводить надо.
Значит, ацидоз. Вот тебе и обнадеживающие графики… Вот тебе и симбиоз. И надо же — у самого врача! Впрочем, этого и следовало ожидать: как-никак, а остальные двое — Старцев и Хотунков — в углекислой атмосфере уже жили, проверены. А вот Михаил… Чего теперь волосы рвать! Спасать надо.
Огляделся: вся смена на месте, у приборов и пультов. Все четверо. И все, конечно, уже поняли: произошло Несчастье. Хорошо хоть не знают, что эксперимент должен был начаться с испытаний членов экипажа на ацидоз — под масками. Времени не хватило… Все этот «директивный график» Хлебникова.
— Тая… — Впилась взглядом в экран видеоконтроля — следит, что делают ребята. — Тая… Эго же три часа! Может…
Тая одарила меня таким взглядом… Ясно.
— Приготовиться к разгерметизации!
Техники бросаются к пультам управления насосами и газовыми магистралями. Разгерметизация расписана до мелочей: что за чем, кто контролирует состав атмосферы, кто на телеметрии, кто на вентилях… Все расписано и отработано на тренировках до мелочей. И никто, конечно, на этих тренировках не думал, что разгерметизацию придется делать по-аварийному.
Наконец заработала телеметрия. Оглядываю один самописец, другой… Заработал и второй кардиограф, кто-то из техников «уговорил» его все-таки; этот кардиограф как раз и попал на канал датчиков Михаила… Все скверно. Все ниже нормы. Гораздо ниже…
А ребята ждут команды — пора делать «первую ступеньку», снижать концентрацию углекислоты в гермокамере на полпроцента. Им осталось переключить последние шланги — с баллонов углекислоты на азот. Торопятся, а когда торопишься — все не так, сорвали, кажется, резьбу на гайке.
— Гена, — говорит Тая, — разыщи ампулу с кофеином. Шприц надо прокипятить.
На экране мелькает растерянное лицо Старцева: не умеет он делать инъекции, не учили мы его этому искусству. Да и кому могло прийти в голову, что несчастье случится с врачом? Обязательно чтонибудь не предусмотришь.
— Оба они не умеют обращаться со шприцем, — говорит Тая. Мне говорит — с отчаяньем.
— Хотунков же биолог! Учился же он формалинить животных… Дай-ка микрофон.
Передала.
— Хотунков, вы тоже не умеете обращаться со шприцем?
— Я сделал однажды — у меня игла сломалась.
— Ну и что? Вытащим!
— С ума сошел, — шепчет Тая. — Попадет в вену, дойдет до сердца… Это же смерть!
Я вернул ей микрофон:
— Командуй.
Что можно предпринять? И камеру не откроешь — это как с водолазами: вытаскивать их из глубины, из этой углекислой атмосферы, надо осторожно и с паузами. С «площадками». Часа три — не меньше. Иначе… Инвалид. Эх ты, «мой друг Стишов»: сдался, не настоял на испытаниях на ацидоз — там бы кома выплыла обязательно, но выплыла бы не в гермокамере, а под масками! Вот твое «пожалуйста»… Да что теперь жалеть о невозможном…
— Может, дать ему кислород? — говорит Тая, и не столько со мной советуется, сколько с самой собой — по тону вижу.
— Я уже сам думал об этом. Но что при этом произойдет? В его крови и тканях сейчас столько углекислоты… Если бы хоть к утру произошло — насколько бы риск был меньше! А сейчас… Как он прореагирует на кислород? И так кома…
Тая морщит лоб: что у них там в аптечке? Есть ли сердечностимулирующие?
А парни все никак не могут закрутить на баллоне с азотом проклятую гайку — конечно, сорвали резьбу. Вспотели даже… А секунды идут, идут… И вдруг я вспоминаю примечание к инструкции по разгерметизации: в случае аварийного вскрытия гермокамеры о случившемся немедленно, в любое время суток доложить руководителю программы. Хлебникову.
Городской телефон в углу — на столике. Номер хлебниковского телефона я, кажется, не забыл: 52-73-08.
— Алло! Ответила жена.
— Григория Васильевича. Побыстрее, будьте добры. Здороваться, а тем более объясняться — нет времени.
— Сейчас, Александр Валерьевич.
Значит, узнала. Ладно, потом принесу извинения.
— Что случилось?
— Кома у Куницына. Некомпенсированный ацидоз. Эксперимент прекращаем.
— Остальные?
— Пока в норме. Но…
— Что решили делать?
О проклятье! Я же сказал…
— Разгерметизируем камеру.
— Ни в коем случае!
— Да ты что… Что?!
— Выводите Куницына через аварийный шлюз. Я выезжаю.
Бросил трубку — короткие гудки.
Аварийный шлюз? Где он, этот полиэтиленовый мешок? Да пробовали ли его хоть раз пристегивать к люку?
— Александр Валерьевич, азот готов.
Парни справились-таки с гайкой. Справились…
— Отворачивайте баллоны с кислородом. К люку! Азот тоже.
На лицах ребят недоумение. Да, я понимаю… Где же аварийный шлюз?
Тая вцепилась в мой халат:
— Ты с ума сошел!
— Будем выводить через аварийный шлюз. Отпустила. Сообразила. Слава богу, вот он, шлюз, сложен в ящике.
— Ребята!
На помощь бросаются все трое — только Тая у самописцев.
— Быстрей, быстрей!
— Шлюз к гермокамере крепится липкой лентой. Дурацкая конструкция, не мог Боданцев придумать что-нибудь умнее… Конечно, если бы не спешка, ленту можно было бы клеить ровно…
Техники подтащили баллоны с азотом, кислородом и углекислым газом. Смеситель встроен в шлюз, нужно только шланги привернуть и подключить капнограф и газоанализаторы по кислороду и азоту.
В последний момент я вспомнил, что камера опечатана, засунул руку под пленку и фанерку с пластилиновой печатью сорвал.
— Как дела, Тая?
— Пульс падает.
Пульс падает… А еще нужно приборы подстыковать.
— Быстрей, парни, быстрей!
Парни и так работали словно в лихорадке — дергались, как бы опять резьбу не сорвали. А я чувствую, всем существом чувствую, как течет, уходит проклятое время…