— Ах, ты так! — Валентин сильно боднул брата. А Сашка — его. Тут они нечаянно налетели на ведро, вода полилась на чистый пол, ведро загремело. В детскую заглянула мама, ничего не сказала, сделала вид, что ничего особенного. Всё-таки мама — замечательный человек.
Когда Валентин с Сашкой вытерли лужу, пол сверкал лучше, чем новый.
— Одеваться и гулять, — сказала мама, застёгивая сапог.
Валентин быстро обул ботинки, надел куртку. Рядом пыхтел, распутывая колготки, Сашка.
— Давай, Сашка, я тебе помогу, — предложил Валентин.
Сашка сказал:
— Помоги.
А мама ничего не сказала, хотя Валентин ждал, что она его похвалит.
Валентин очень любит, чтобы его хвалили. Может быть, это его недостаток? Но ведь все люди, кажется, любят, когда их хвалят. Или не все?
Первое упоминание о зелёной собаке
Во дворе было мало детей — только совсем крошечные копались в песочнице. Остальные — в детском саду.
Валентин и Сашка не ходят в детский сад, потому что их мама работает дома.
На деревьях сидели вороны, и Валентин немного полюбовался этими большими сильными птицами. У каждой крепкий клюв и серая шаль накинута на спину. Вот ворона приметила на земле что-то для себя подходящее, слетела с тополя и схватила корку или селёдочный хвост. Утащила в сторонку и клюёт. Почему именно ей досталась эта еда? Вон их сколько на дереве, точно таких же. Значит, эта лучше смотрела? Или она быстрее соображает? Или ещё почему-нибудь?
Мама села на скамейку и раскрыла книгу. По детской площадке прыгал совсем маленький мальчишка в красном комбинезоне, похожий на помидор.
— Стасик, не прыгай! Играй спокойно, Стасик, — уговаривала его бабушка, она прогуливалась вокруг площадки и вязала на ходу.
Валентин взял в маминой большой сумке лопатку и стал строить канал между двумя лужами.
Ничего, что земля каменистая, Валентин давно приспособился рыть каналы. Даже Сашка умеет. Тут главное — правильно выбрать направление канала, чтобы вода потекла из одной лужи в другую.
— Валентин, я тоже хочу копать канал. — Сашке всегда хочется делать то же самое, что брату.
— Копай навстречу, — ответил Валентин.
Качели, карусель, турник, горка — всё стояло пустое, не хотелось сегодня ни крутиться, ни качаться. Это ведь тоже — как настроение придёт. И больше всего тянет покачаться, когда качели заняты. А покружиться на карусели хорошо тогда, когда там толпа и свалка и вокруг стоят жаждущие.
Мамы и бабушки прохаживались вокруг детской площадки. Время от времени то одна, то другая подходили к своему малышу. Нос вытереть. Или шапку поправить, чтобы не лезла на глаза. А скорее всего — просто чтобы ребёнок не чувствовал себя забытым.
Одна бабушка с сиреневой сединой и в сиреневой кофте сказала:
— Вот я смотрю — у вас двое. Трудно, наверное?
Мама весело посмотрела на неё.
— Ну что вы. С двумя даже легче, чем с одним, уверяю вас. Они же друг дружку занимают, воспитывают.
— Шутите, конечно, — сиреневая бабушка отошла, недовольная. Она хотела маму пожалеть, а мама не позволила. И правильно.
— Сашка, вынь палец изо рта сейчас же, — приказал Валентин.
Пусть они видят, что он воспитывает младшего брата.
Но никто почему-то не обратил на это внимания.
Дело в том, что мамы и бабушки были заняты своими важными разговорами. Одна рассказывала, как вшить рукав. Другая отвечала, что всё это мещанство, а надо бегать трусцой. Это была как раз фиолетовая.
— Моя дорогая, моя дорогая, — сказала она, — сейчас все передовые люди бегают трусцой. Я лично бегаю. И записалась на аэробику, да, да, не собираюсь стареть.
— А я шить люблю, — виноватым голосом отвечала молоденькая мама Помидорчика в красном комбинезоне. — И почему мещанство? Вот комбинезончик Илюшеньке сшила, сама, а как фирменный.
Все обсуждали комбинезон, и аэробику, и рецепт пирога с зелёным луком. Услышав про пирог, Сашка перестал рыть канал и поднял свой короткий нос прямо к той пухленькой маме крошечной девочки в голубой шапке. Как будто пирог лежал у неё в сумке, и Сашка надеялся получить кусочек прямо сейчас.
Все шумели, оживление у взрослых было ничуть не меньше, чем у детей. Только мама сидела молча и перелистывала страницы книги. Только один раз она подняла голову, когда фиолетовая бабушка сказала, что шить мещанство и вязать мещанство тоже. А уж печь — и совсем мещанство, так она сказала. Вот тут мама вставила своё слово:
— По-моему, мещанство — считать нормальные женские дела мещанством. — Вот так сказала мама. И Валентину это понравилось.
Та, за которую мама заступилась, улыбнулась ей и стала вязать быстрее.
А лиловая ответила недовольно:
— Слишком сложно для меня.
И сердито и сильно вытерла нос своему внуку, который запищал и постарался вывернуться у неё из рук.
Валентин копал и всё видел и всё слышал. Так уж были устроены его глаза и уши. Вот канал закончен, и вода перетекла из одной лужи в другую почти вся.
— Теперь там глубина, — сказал Валентин, — можно пускать корабли.
Сашка схватил с земли щепку и кинул в лужу.
— Поплыл мой теплоход!
И тут Валентин услышал:
— Валентин! Привет!
На скамейке в стороне от детской площадки сидела Сонька. Она сидела и раскачивала с большой силой свою ногу, а сама смотрела на Валентина, как будто хотела сказать: смотри, как я умею ногой качать. Тебе так никогда не суметь. Сонька всегда так смотрит, как будто она, Сонька, — большой молодец, а ты — так себе, пустой человек. У Валентина есть на этот случай ответный взгляд, прищуренный и твёрдый. Он означает: «Что ты, Сонька, выставляешься? Совершенно ты не молодец, а так себе девчонка».
Но Соньку не собьёшь. Она насмешливо улыбается, ещё сильнее раскачивает ногу, а потом — раз! — ловит её другой ногой, обвив одну вокруг другой, как удав.
Зелёный помпон на длинном шнурке болтается вокруг Сонькиной головы.
— Гуляешь, Валентин?
Он не отвечает на лишние вопросы. Сама, что ли, не видит?
Сонька берёт со скамейки своё голубое ведро. На нём большими кривыми буквами нацарапано «Соня». И на совке — «Соня», и на лопатке, и на мячике.
Когда Валентин увидел эти надписи в первый раз, он спросил:
— Это зачем?
— Чтобы не перепутать, — ответила тогда Сонька и посмотрела с превосходством. Она и в прошлом году уже умела так смотреть. — А то у всех всё одинаковое. Вон и у тебя такой мячик, и у всех. И совок тоже такой же.
Валентин засмеялся:
— А если перепутаешь, то чем плохо? У всех же всё одинаковое.
— Ладно, ладно, — вступилась тут Сонькина бабушка с длинными серьгами, висящими из-под меховой шапки, — нам чужого не надо. А своё надо беречь. — Тут Сонькина бабушка отряхнула пыль со своих красных кроссовок. Она была одета в спортивную куртку и в светлые вельветовые брюки. — Мало ли что.
Глаза у бабушки справедливые. И Валентин прекратил спор.
Хотя про себя всё равно не согласился: лопатки и мячики, ведёрки и совки и резиновых зайцев покупали в одном и том же магазине «Товары для детей», а перепутать даже интересно.
— Валентин, не мучай людей лишними разговорами, — позвала мама, — пойди сюда. Посмотри, какие синицы прилетели. Вон, вон, на верхушке старой берёзы.
— Мне тоже синиц, — потребовал тут же Сашка. А как же?
— Обязательно. — Мама — молодчина, она никогда не спорит напрасно.
Синицы, действительно, суетились и верещали. Валентин задрал голову и смотрел, и Сашка смотрел. А Сонька не стала, её синицы не интересовали. Соньке всегда было интересно только то, что говорила сама Сонька. Вот и сегодня она заявила, запутав ногу вокруг ноги:
— Эй, Валентин! А я в школу после лета пойду. Ага! Мне уже купили азбуку, и кассу, и ручку, и карандаши, и счётные палочки.
Валентин хочет сказать, что ему тоже купили и кассу, и палочки, и пластилин, и ещё тетрадки, и ещё он хочет сказать этой хвальбушке Соньке, что нормальные люди не говорят «после лета», а говорят «осенью» — вот как называется это прекрасное время, когда все, кому стукнуло шесть, идут в школу. И он, Валентин, именно пойдёт в первый класс. И школьную форму ему скоро купят.
Но она не даёт сказать — такой у Соньки характер.
— Я пойду в школу, а тебя не примут, Валентин!
— Почему это? — Он обижается всерьёз. Почему-то в эти минуты не удаётся ему догадаться, что она болтает нарочно, дразнит его.
— Нос не дорос, — вредничает Сонька и раскачивает, и раскручивает свою ногу.
Бить девочек мама ни за что не разрешает.
— Не, тебя не примут, это же ясно! Хи-хи-хи.
Валентин глянул незаметно в сторону мамы. Нет, он не надеялся на мамину поддержку, он просто так поглядел. Мама отложила книгу и смотрела вверх — не то на облако, не то на верхушки берёз, которые как раз начинали покрываться мелкими новенькими листочками. Мама считает, что её сыновья должны справляться с мелкими жизненными конфликтами сами. Валентин, правда, с этим не согласен: не пускаете гулять одного, тогда хоть заступайтесь, что ли. Но нет — никто заступаться не собирался.
Мамы и бабушки, заинтересованно вытянув вперёд шеи, обсуждали, как варить суп из шпината.
— Я добавляю щавель, чтобы был кисленький. И кладу зелёный лук.
— А мой зять вообще не ест зелень — только мясо. Дикарь.
Молоденькая мама Гульки говорит:
— Из шпината хорошо делать маску на лицо. Очень освежает и питает кожу. Я делала — исключительно действует.
— Вам-то зачем маску? — возмутилась Сонина бабушка и выставила на скамейку ногу в красной кроссовке. — Двадцать лет, и маски какие-то.
— Самое время, — не согласилась Гулькина мама, но продолжать беседу не смогла: заплакала в коляске Гулька.
Сонька доводила Валентина и одновременно прислушивалась к разговору взрослых.
Валентин клокотал от ярости.
— Сейчас ты получишь, Сонька-ехидина! Узнаешь тогда!
— Ольга Алексеевна! — специальным гнусавым голосом затянула Сонька. — Ваш Валентин обзывается и грозится!