Как раз в эту минуту появился Петюха с кипящим самоваром.
— …и, — продолжал Петр Сергеич, вынимая из своих необъятных карманов цыбик чаю, кулечек с сахаром, банку с колбасой и два огромных золотистых лимона — величайшую редкость в Решме, — не попить ли нам всем крепкого чаю с лимоном?
Но тут вдруг вбежал Митюха, закричал не своим голосом:
— Ванятка! Маргаритин дом горит!
Мы с Петром Сергеичем выбежали на улицу.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой заканчивается история «зеленых стрел»
Когда мы с Петром Сергеичем добежали до Маргаритиного дома, пожарных еще не было. Кругом толпился народ, все охали, но к дому подойти не решались. Искры взлетали, ну прямо как ракеты, с оглушительным треском. И сквозь крышу прорывалось яркое пламя. А стекла лопались от жара на наших глазах.
Я подумал: а вдруг Маргарита там, в доме? Но нет, кругом говорили, что, слава богу, дом заперт и никого в доме нет. Наверное, уходя, кто-то заронил огонь. Но я-то знал, кто заронил огонь в доме. Проклятый фриц, удирая, заметал свои следы.
А Петр Сергеич уже принялся распоряжаться. Он велел растаскивать крышу, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома и сараи. И удивительное дело: люди делали все, что он приказывал. Откуда-то притащили ведра, лопаты, топоры.
Вдруг я услышал отчаянный крик и увидел Маргаритину маму. Она прибежала, наверное, из театра, в расстегнутой шубке, задыхаясь. Она расталкивала народ.
— Маргариточка!.. Маргарита там, в доме.
— Как в доме? — воскликнул Петр Сергеич.
Девочка моя, Маргарита. Она дома… дома осталась.
— Где же вы раньше были?
— Я сама… сама ничего не знала. Я в театре была. Муж позвонил, что едет на концерт… Ко мне прибежали. Боже мой… Пустите меня к ней!
Ее схватили под руки и крепко держали двое мужчин. Но она вырывалась.
— В какой она комнате? — спросил Петр Сергеич.
— Вот эти два окна…
Капитан скинул шинель.
— Эй, Забегалов! Топор!
Я схватил у кого-то топор и подал капитану.
— Поди назад!
— Нет уж, я с вами, товарищ капитан.
Он взглянул мне в глаза и сказал:
— Ну, идем, что ли.
Петр Сергеич подскочил к дому, размахнулся и выбил топором оконную раму. Рама с треском ввалилась в комнату. Одним прыжком Петр Сергеич очутился в доме. Обжигая руки, я влез на подоконник и заглянул внутрь. Капитан, в дыму и в пламени, шарил по комнате.
— Забегалов, тут пусто. Где она может быть?
Я вскочил в комнату и чуть не задохся.
— Рот, рот прикрой. Платок есть?
Все вокруг страшно трещало и пылало. Горели занавески, книги, стол и одеяло на постели.
— Эй, Маргарита! — крикнул Петр Сергеич.
С потолка вдруг упала горящая балка и чуть было не отшибла и не пожгла нам ноги. Мы оба отскочили. Теперь мы еле видели друг друга. По комнате носилась черная копоть.
— Маргарита! — закричал я и вдруг — или мне послышалось? — в ответ донесся откуда-то слабый крик.
Я кинулся в залу — и отступил. Тут пол пылал, как костер. Но я разбежался и перепрыгнул через костер. Петр Сергеич не отставал от меня.
Я вбежал в столовую. Здесь огня было меньше. Пламя облизывало буфет.
— Маргарита! — крикнул я.
— …ите… — послышалось мне откуда-то совсем близко.
Я понял: отчим запер ее в умывальной!
— Сюда, сюда! — крикнул я Петру Сергеичу.
Я выскочил в переднюю. Дверь в умывальную была заперта.
— Разбивайте! — заорал я.
Петр Сергеич взмахнул топором, дверь треснула, подалась, и Маргарита, плачущая, перепуганная досмерти, бросилась мне навстречу.
В столовой загремело. Рухнул потолок. Нас обдало таким страшным жаром, что, казалось, сейчас глаза не выдержат, лопнут.
Петр Сергеич подхватил девочку на руки. — Руби дверь, Забегалов! — крикнул он.
Лицо у него было все в саже, в копоти, черное, как у негра.
Я рубанул по выходной двери. Она была очень крепкая, наверное из дуба, и не подавалась.
— Руби же, Ваня! Руби!
Стены кругом пылали. Мы стояли ну прямо в огненном кольце. Я изо всех сил ударил топором по замку, и вдруг дверь подалась и отворилась.
— Беги!
Я выбежал, увидел народ, мать Маргариты, снег в черных пятнах и вдруг зашатался. Ко мне подбежали пожарные и принялись меня тушить. Тут только я понял, что загорелся. А позади нас с грохотом рухнула крыша.
…На следующий день под вечер мы с Петром Сергеичем уезжали. Нас провожали оба мои братишки, мама, Маргарита с матерью. Маргаритина мама за один день поседела. Она то пожимала руки мне и Петру Сергеичу, то поглядывала в сторону прицепленного в хвосте поезда арестантского вагона. Я знал, кого везут в этом вагоне, и она тоже знала.
Если бы мне только разрешили, — сказала она вдруг словно сама себе, ни к кому не обращаясь, — я бы задушила его собственными руками.
— Ну, Маргарита, — сказал я, — я буду писать тебе каждую неделю. И ты пиши мне. А на каникулы я обязательно приеду в Решму.
— Правда, приедешь? — воскликнула она.
— Конечно. Мы же с тобой друзья?
— На всю жизнь, — сказала она тихо и пожала мне руку.
Мама меня поцеловала, братишки со мной попрощались, прозвенел звонок, и поезд наконец медленно тронулся.
Когда не видно стало ни платка, которым махала мне Маргарита, ни старого вокзала, ни длинной платформы, мы вошли с Петром Сергеичем в наше отделение.
Он достал сыр, хлеб, аккуратно нарезал и сказал так весело, как будто бы ничего не случилось:
— Закусим после трудов праведных, а, Забегалов?
Хорошенько насытившись и заставив меня поесть досыта, он вынул из походной сумки целую пачку носовых платков с вышитыми зелеными стрелками, пересчитал — их было ровно двенадцать — и, словно продолжая начатый разговор, сказал:
— Их было двенадцать единиц (я понял, почему он не сказал «двенадцать человек»: разве можно их называть людьми, этих проклятых гадов?) Их сбросили на Черноморском побережье на парашютах. Мы переловили их раньше, чем они успели нам нагадить. Ту, старуху, помнишь, мы накрыли в Н., остальных переловили в разных городах и селах, а троих — в тихой Решме. Они хотели здесь взорвать химкомбинат. Не вышло! Вот видишь, и глубоко в тылу можно воевать не хуже, чем на фронте. И война эта не менее опасная, чем там, не правда ли?
Я кивнул головой.
— Скажите, — спросил я, — и вы давно знали, что актер — это «зеленая стрела»… и та, которая врачиха, тоже?
— Порядочно.
— Раньше меня?!
— Конечно, — усмехнулся Петр Сергеич. — Но вот на так называемого Прошу ты наскочил чуть-чуть пораньше нас. И за это тебе спасибо. Ты едва не поплатился, уж он-то постарался бы тебя убрать с дороги. Где твоя записная книжка? Вынимай, пиши: я, Иван Забегалов, второго февраля уничтожил полк поганых фрицев…
— Постойте, — воскликнул я, — значит, вы тогда еще, когда мы в Н. с вами прощались, знали, что в Решме есть «зеленые стрелы»?
— Само собою разумеется.
— Но как вы это узнали?
— Секрет нашей работы, — весело сказал Петр Сергеич.
И я понял, что больше мне ни о чем расспрашивать не полагается.
Колеса отстукивали дробь. Петр Сергеич достал из чемодана несколько книжек, уселся поудобнее на диване и, облегченно вздохнув, сказал:
— Вот теперь начитаюсь… на год вперед! Бери, паря, выбирай, читай.
И он впился глазами в книжку, мурлыкая под нос: «Прощай, любимый город, уходим «завтра в море…»
А за окном вспыхивали и гасли на ветру золотые искры. И поезд уносил нас все дальше и дальше на юг, к любимому моему Черному морю.