— Нами командуют феодалы. Все их ухватки абсолютно феодальные! Можем ли мы в таких условиях проявить творческую и созидательную работу? — спрашивал он и сам же отвечал. — Нет и еще раз нет! Мы купчишки, торгаши, мы люди второй сорт. А элита они, бездельники петербургские, титулованные хамы...
Георгий Николаевич позволил себе поинтересоваться, как Павел Павлович нашел предложенные ему материалы. Начал ли знакомиться?
— А... Вы про автомобили, — вздохнул Рябушинский. — Всему свое время, дорогой Георгий Николаевич.
Это еще был не отказ и даже не намек на то, что отказ вот-вот последует, но Алабин понял, Павел Павлович не загорается и никогда не загорится идеей автомобилизации России, поэтому ничуть не удивился, когда на Якиманку приехал Сергей и привез все документы в черном портфеле кожи «бокс».
— Не убедил?
— Да ведь как сказать, Георгий Николаевич... И хочется и колется и папа с мамой не велят. Вот... Попробовали выяснить обстановку, и получается, что автомобили гораздо дешевле покупать за границами, чем изготовлять самим. Вся таможенная политика ориентирует нас на это...
— При связях Павла Павловича!
— Нет, таможенные тарифы никто пересматривать не будет. И какую-нибудь августейшую особу получить в правление не удастся: новое дело. Сегодня в моде, а завтра?
— Вот и надо начинать!
— Да я-то понимаю, — вздохнул Сергей. — Мне-то вы чего доказываете? Но разве можно забывать, в какой мы стране живем? Ах, да что я вам талдычу! Павел Павлович сказал, пусть он, то есть вы, ищет единомышленников, которые согласятся сорить деньгами. Только это расточительство, так он сказал, а расточителей следует не поощрять, а брать под опеку! Передай ему, велел, что наше мнение окончательно.
— Ну, спасибо, утешил ты меня, старого.
— Да не я это, Георгий Николаевич! И Степа тоже считает. Процент прибыли низкий!
Домашние решили, что Георгий Николаевич заболел. После отъезда Сергея Рябушинского он заперся у себя в кабинете и приказал никого к себе не пускать. Аполлон сидел на стуле у дверей и, тревожно закатывая глаза, прислушивался, что там за дверью.
Позвонили доктору Василию Васильевичу, сообщили, что с самим плохо, и доктор приехал, подошел к дверям.
Алабин открыл, и удивленный доктор нашел его вполне бодрым.
— Так-с, так-с... Как спали?
— Да ничего, спасибо.
— Жара сегодня в городе невыносимая. Печет с утра, ну, вот и думаю, дай-ка я к вам заеду.
— Хитришь, Василий Васильевич.
— Ну, хитрю, — сразу же признался доктор. — Может, случилось что?
— И не знаю, как сказать. Видимо, этого и следовало ожидать, я дурак старый в грезах жил. Процент прибыли низкий! Вот диагноз, доктор. Заплати на рубль больше — и все тебе будет. А с низким процентом не суйся... Это ж до чего мы доживем при таком подходе. Не хотят вперед глядеть.
— Нет, что-то случилось!
— Случилось не случилось, Рябушинские отказались в деле участвовать!
— Тю-тю-тю... Неужто и в самом деле? Господи, вот бы никогда не подумал! Вот сюрприз! Сторонники прогресса...
— Рано, говорят.
— Совершенно верно. Не созрела... — Доктор покачал головой, пощелкал ногтями, что свидетельствовало о некоторой растерянности, подошел к окну, открыл настежь. — Георгий Николаевич, извините меня, — сказал решительно, — но я в чем-то с ними согласен! Формулировка точная...
— В чем? С Рябушинскими?
— Да, да, да... Сто раз да! Георгий Николаевич, вы и в самом деле полагаете, что автомобиль изменит Россию? Сделает людей богатыми и счастливыми? Бьюсь об заклад, но это не так! Помню, вы доказывали мне, что Крымскую войну...
— Ну, доказывал!
— Позвольте, позвольте, я не кончил. Крымскую войну мы проиграли, потому что не строили паровых кораблей. Или строили, но мало. А парусный флот к тому времени отжил свое. Вы полагаете, что имей мы тогда достаточно этих пароходов, так Севастополя мы б не отдали. Это при государе Николае Павловиче? А ну-ка, подумайте хорошенечко.
— Сто раз думано и передумано.
— Нет, нет, у меня еще вопрос. И вы стоите на этом мнении после Мукдена и Артура, после Цусимы? Неужели вы и ныне возьметесь доказывать, что беда, дескать, в том, что мы опять чего-то не строили или строили, но опять же не так, как следует строить.
— Разумно.
— Разумно, да ведь не слишком! Машина сама по себе ни паровая, ни электрическая, ни бензиновая, никакая другая дела не изменит. Где вы найдете на Руси нашенских мужиков, московских, тамбовских, саратовских, а не из Парижа выписанных, влюбленных, как выражается ваш Бондарев, в двигатель внутреннего сгорания? Таких нет. Мы страна, нищая талантами, мы отстали от цивилизованного мира, и виновато в этом самодержавие. С него надо начинать, а не с машины!
— Браво, доктор! Но с машины тоже надо начинать. Спохватятся, когда время выдвинет другую задачу, и тогда кого винить будут? Царя, поляков, извечные козни коварной англичанки или свою тупость, свое тупорылие?
— Людей где возьмете? Нет их! Людей нет!
— А ваш Кузяев?
— Кузяев исключение из правила!
— Вот видите, исключение. Вы как те наши сановники, которые твердят, что нельзя мужику свободы давать, иначе порежут друг дружку. А вы попробуйте. Как же так можно заранее говорить, что будет в будущем, ничего для будущего не делая?
— С революции надо начинать!
— Живите сто лет, доктор! Но пусть на вашем прекрасном памятнике выбьют золотыми буквами: «Кроме своего, других мнений для него не существовало».
Доктор нахохлился, он знал за собой такой грех, но грехом не считал, а напротив — добродетелью.
— Нет, — сказал он раскатистым своим басом. — По-настоящему великой державой мы станем только тогда, когда научимся любить не машину, но человека! Уважать личность, считаться с ней, с ее мнением и правами...
— Так ведь я не спорю, доктор. Вы ж в распахнутые ворота ломитесь. Машина — это машина, а человек — это человек. Кстати, ваш Кузяев выдержал шоферской экзамен?
— Да, и уже диплом получил.
— Вот видите! А как ваш ландолет?
— Еще не прибыл, но ждем со дня на день. И все-таки я резервирую свое мнение. У нас не может быть своих автомобилей, — сказал доктор устало и был очень доволен, что последнее слово осталось за ним.
Часть третья. НЕ ПОВЕЗУТ ПОЭТА ЛОШАДИ...
Наконец позвонили со станции, сообщили, что автомобиль прибыл и надо его забирать поскорей, потому что нарастают пени.
Наняли две парные подводы. Автомобиль был запечатан в огромный деревянный ящик. С платформы его стаскивала артель грузчиков. «Раз, два, взяли! Еще взяли...» — орал красный артельщик.
Доктор совершенно разволновался. Проверил по дубликату номера в накладной и номера на ящике. Возникло желание распечатать автомобиль тут же на станции и домой приехать своим ходом, но мотор был в разобранном состоянии, да к тому же ни масла, ни газолина под рукой не было.
Погрузили ящик на две подводы поперек, медленно поехали на Самотеку, к Цветному бульвару. Каждый встречный считал долгом поинтересоваться, что за диковинный груз.
— Что везете? — кричали.
— Пианину!
— Ну, дела! Слона везут. Наш подох!
— Убили нашего.
Ящик сгрузили во дворе у конюшенного сарая, в котором отныне должен был быть гараж. Начали распечатывать вдвоем, Кузяев и дворник Федулков. Доктора, чтоб не мешался, отослали в дом. Некоторое время он сидел там тихо, потом не выдержал, открыл окно, начал давать советы.
— Петр, да не бей же ты так! Ведь помнется.
— Василий Васильевич, я обучился, с какой же стати так, — возражал Кузяев.
— Федулков, нельзя так доски отрывать! Дорогая ж вещь! В самом деле...
Наконец автомобиль распечатали и доски, из которых был сколочен ящик, убрали. Автомобиль предстал во всем своем великолепии. Синего цвета, с зеркальными стеклами, отражавшими летнее московское небо. Обитый внутри серой замшей и отделанный грушевым деревом, автомобиль выглядел великолепно. Ни у кого в округе такого не было!
Это был городской автомобиль известной французской фирмы «Морс» в 50 тормозных сил с шестицилиндровым двигателем и карданом.
Петр Платонович накачал шины, промыл баки — водяной и бензиновый. Пока разбирал принадлежности и запасные части, дворника сгоняли в аптеку к Ферейну за бензином. Бензин, именуемый газолином, процедили через замшу. Смазали все трущиеся части.
К тому времени сдержать доктора уже не представлялось возможным. Он вышел из дома, ходил вокруг автомобиля, гладил его, восхищался качеством окраски, открывал дверцы, садился в салон и проверял, как пружинят сиденья.
— Как ты думаешь, Петр, это долговечная модель?
— Поживем — увидим. Так-то вроде с резервом сделан.
— Мне тоже кажется — с резервом.
Автомобиль достался доктору случайно. Он присматривал себе машину поскромней, но так случилось, что господин Крюммель, владелец фабрики экипажей и автомобильных кузовов, представитель фирмы «Морс» в Петербурге, устроил выставку. Все экспонаты были распроданы, кроме этого. В этом был дефект: не хватало летнего кузова. Конечно, к машине такого класса непременно полагался сменный кузов, но Георгий Николаевич, приметив этот недочет, смекнул, что Крюммель уступит «Морса» за полцены. Так оно и вышло.
Доктор выложил пятнадцать тысяч, сколько-то добавил Алабин в счет будущих докторских гонораров, и вот автомобиль стоял на Цветном бульваре.
На высоком заборе висели соседские мальчишки, во все глаза наблюдали за диковинной машиной, канючили:
— Дядь, а дядь, ну, погуди... Дядь...
Доктор в который раз нажимал на резиновую грушу сигнального рожка, автомобиль рявкал, и странный незнакомый звук вспарывал тишину. Прохожие у ворот оборачивались... Удивлялись...
К вечеру все было готово, ток соединен, педаль отжата, Кузяев повернул ручку пуска и мотор ожил.
Доктор тут же пожелал ехать кататься по вечернему городу, но Кузяев его отговорил, сославшись на то, что мотор должен некоторое время проработать вхолостую.